Космонавт. Том 2

Глава 1

Двигатель гудел ровно, как часы. Я держал строй, четко следуя за Борисовым, чувствуя каждое движение его машины. Первые фигуры прошли идеально — взлет, сближение, виражи с креном ровно в тридцать градусов. На трибунах аплодировали, но я не отвлекался.

Пока всё шло, как по маслу.

Мы начали выполнение фигуры «зеркало» — Борисов шел впереди, я дублировал его маневры с точностью до метра. На третьем витке, когда мы развернулись против солнца, я вдруг почувствовал легкий, едва уловимый рывок.

Словно кто-то слегка дёрнул самолёт за хвост.

Я нахмурился, пробежал взглядом по приборам. Обороты в норме, давление масла стабильное, температура — в пределах допустимого. Всё в порядке.

Или нет?

На следующем вираже, когда я начал доворачивать, ручка управления вдруг стала тяжелее. Не критично, но ощутимо — будто в системе что-то сопротивлялось. Я сильнее нажал на педаль, парируя крен, и в этот момент услышал едва различимый скрежет где-то в глубине фюзеляжа.

Что за чёрт

— Громов, ты отстаёшь! — в шлемофоне раздался голос Борисова.

Я взглянул вперед — дистанция действительно увеличилась.

— Понял, исправляю, — бросил я.

Добавил оборотов, подтянулся. Но рули по-прежнему отвечали с какой-то странной задержкой.

«Такого быть не должно», — подумал я и проверил триммеры — всё в норме. Шасси убрано, закрылки на месте. Но что-то было не так.

— Борисов, у меня… — начал я, но тут же замолчал.

'Что докладывать? Никаких явных признаков поломки нет. Может, просто показалось?

Но когда мы пошли на следующий маневр — боевой разворот — я понял: не показалось.

При резком наборе высоты двигатель на секунду захлебнулся. Не заглох, нет — просто будто кто-то перекрыл ему воздух на долю секунды. А потом… я почувствовал запах горючего.

Я резко опустил нос, проверяя крыло. Никаких видимых повреждений, утечек нет. Но запах усиливался.

— Громов, что у тебя? — снова Борисов.

Я не ответил. Вместо этого перевел взгляд на приборную панель — температура масла росла. Медленно, но неуклонно. Стрелка уже была в желтой зоне.

«Это не просто случайность, — подумал я и сжал ручку управления, чувствуя, как самолёт стал чуть хуже слушаться. — Что-то не так с топливной системой. Но что?»

Мы вышли на финальный этап — проход над трибунами. Борисов дал сигнал, и мы синхронно снизились, пролетая над головами зрителей. В этот момент я почувствовал новый рывок. И на этот раз он был сильнее. Следом из-под капота повалил дым.

— Чёрт! — выругался я.

— Громов! — крикнул Борисов.

Я ответил не сразу — всё внимание было сконцентрировано на приборы. Давление масла падало. Температура зашкаливала.

— Отказ двигателя, — коротко бросил я Борисову.

Но почему? Мы же проверяли всё перед вылетом! Дым становился гуще. В кабину потянуло гарью.

— Громов, уходи на посадку! Немедленно! — скомандовал Борисов.

А то я сам не понимаю. Я резко сбросил газ, начал разворачиваться. Но самолёт вдруг клюнул носом — будто что-то заклинило в управлении.

«Прекрасно… Рули не слушаются», — мысленно проговорил я.

Я сильнее нажал на педаль, почувствовав сопротивление.

«Саботаж?» — продолжил я мысленный диалог с собой.

Мысль промелькнула на долю секунды, но я отбросил её. Сейчас не время строить догадки.

— Теряю управление! — коротко доложил я.

— Сбрасывай скорость, держи прямо! — в шлемофоне голос Борисова был резким, но спокойным.

Я перевёл взгляд на полосу. До неё ещё метров триста.

«Дотяну? — подумал я и сам же себе ответил: — А куда деваться? Дотянешь, Громов!»

Двигатель захлебывался, дым валил уже сплошной пеленой. Но самолёт ещё слушался.

Я сбросил обороты, выпустил закрылки. Шасси… Чё-о-орт… Шасси не выходит.

— Механизм заклинило! — сквозь зубы выругался я. — Придется садиться на брюхо.

На трибунах уже заметили проблему. Люди вскакивали с мест, показывали в мою сторону.

«Нельзя паниковать», — подумал я, мельком взглянув на суету, которая творилась на земле.

Я с силой потянул ручку, выравнивая самолёт. Дым резал глаза, но полосу я видел. Главное было не задеть ангары, потому что там были люди, а жертвы нам не нужны. Не в мою смену, как говорится.

Последние метры казались вечностью. Земля приближалась слишком быстро.

Удар.

Скрежет металла. Искры.

Я вжался в кресло, изо всех сил удерживая штурвал.

«Хоть бы не перевернуться», — подумал я, стискивая зубы.

Самолёт пронесся по бетону, оставляя за собой полосу искр, и наконец остановился.

В ушах звенящая тишина.

Затем в мир вернулись звуки: рёв пожарных машин, крики, бегущие ко мне люди.

Когда самолёт окончательно остановился, я резко дёрнул рычаг аварийного сброса фонаря. Тот со скрежетом откинулся, впуская в кабину едкий запах гари и выхлопов. Глаза слезились от дыма, но я всё же разглядел, что остановился почти у самого края лётного поля — в зоне аварийной посадки, метрах в двухстах от главных трибун.

— Фух, жив, — выдохнул я себе под нос.

Но когда я выбрался из кабины и оглянулся на свой Як, одна зудящая мысль не давала покоя: Это не случайность. Кто-то намеренно сделал так, чтобы я разбился. И теперь предстояло выяснить — кто.

Я завертел головой по сторонам. Трибуны в ДОСААФовском аэроклубе были устроены особым образом — высокие, с крутым подъёмом, как на стадионе. И даже с такого расстояния я мог различить лица.

Особенно одно.

Катя вскочила с места первой — её ярко-рыжий платок мелькнул, как сигнальный флажок. Она стояла, вцепившись в ограждение, и даже отсюда я видел, как дрожат её плечи.

А рядом… Мать.

Она не бросилась вперёд, не закричала. Она сидела неподвижно и слишком прямая. Лицо — как маска. Только побелевшие пальцы, вцепившиеся в край скамьи, выдавали, что она не каменная.

«Блин, мать зря испугалась…» — мелькнуло в голове.

Я хотел было помахать им, чтобы успокоить, но в этот момент ко мне прорвался Крутов, заслонив обзор. Его лицо, обычно непроницаемое, сейчас было бледным, а в глазах читалось что-то непривычное — страх, что ли. Настоящий, неприкрытый командирской строгостью.

— Громов! — он схватил меня за плечи, резко осмотрел с головы до ног, будто проверяя, цел ли я. — Жив?

— Так точно, товарищ майор. — Я выпрямился, стараясь говорить чётко, хотя слова вырывались с хрипом, и отдал честь. — Самолет посадил. Жертв нет.

Крутов резко кивнул, сжал моё плечо, а затем и вовсе обнял так, что аж кости хрустнули.

«Чего это с ним?» — удивился я.

Затем Крутов отстранился от меня, заглянул в глаза и громко проговорил:

— Молодец, курсант! — И тут же рявкнул в сторону механиков: — Быстро осмотреть машину! Разобрать всё до винтика, но найти причину поломки!

В этот момент ко мне прорвался Борисов. Он буквально сбил меня с ног, обхватив так, что рёбра затрещали.

— Чёртов герой! — сказал он, похлопывая меня по спине. — Ты, блин, псих! — он дышал мне прямо в лицо, глаза бешеные. — Я думал, ты сейчас…

Борисов не договорил. Просто стиснул зубы и ещё раз встряхнул меня, будто проверяя, не мираж ли перед ним.

Если у меня до этого травм не было, то после всех этих медвежьих объятий они точно появятся. Я поморщился и с улыбкой сказал:

— Я в порядке, всё хорошо.

Потом подбежали механики во главе с дядей Петей.

— Сынок, двигатель, говоришь, забарахлил? — он уже лез в кабину, не дожидаясь ответа. — Щас посмотрим, сволочь…

Медики в белых халатах схватили меня под руки.

— Товарищ курсант, проходите на осмотр.

Я попытался вырваться:

— Да я в порядке!

— Курсант, не разговаривайте! — старший врач, суровый мужчина с седыми висками, тыкнул пальцем в сторону носилок. — Стандартная процедура после аварийной посадки. Шок, перегрузки, возможные внутренние травмы. Раздевайтесь.

Меня посадили на носилки, начали щупать, слушать сердце, светить в глаза фонариком. Кто-то из медсестёр торопливо записывала данные.

— Дайте ему воды! — крикнул кто-то.

Мне сунули в руки алюминиевую кружку. Вода оказалась тёплой, но я выпил залпом.

Тем временем вокруг царила суматоха, слышались выкрики:

— Пожарные, отойдите от самолёта!

— Где акт осмотра? Быстро составить!

— Товарищ майор, вас срочно вызывают…

Крутов, бросая на меня взгляд, коротко кивнул:

— Громов, после осмотра — ко мне. Без промедлений.

— Есть, прибыть к вам без промедлений, товарищ майор! — отозвался я.

Меня подхватили под руки и повели в медпункт. За спиной по-прежнему слышались обрывки фраз:

— Смотрите, вон сам Брежнев встал…

— Говорят, он геройски посадил…

— Да нет, это же диверсия! Механик сказал…

Я нахмурился. Диверсия? Похоже на то. Самолёт был исправен перед полётом — это я точно знаю. Проверял.

Но разбираться сейчас было некогда. Медики уже тащили меня в сторону палатки с красным крестом.

А где-то за спиной, в дыму и искрах, лежал мой Як — изуродованный, но посаженый. А ведь кто-то очень хотел, чтобы я его не посадил.

Медосмотр занял меньше времени, чем я ожидал. Врачи, убедившись, что переломов и внутренних кровотечений нет, отпустили меня с предписанием «двое суток покоя». Я тут же засунул в карман эту бумажку, забыв о ней, и направился к кабинету Крутова.

Дверь была приоткрыта. Постучав для виду, я вошёл без ожидания ответа. Крутов сидел за столом, курил «Беломор» и что-то писал. Увидев меня, он отложил ручку.

— Садись, Громов. — Он указал на стул. — Рассказывай всё подробно. Пока ждём доклад механиков.

Я сел и начал с самого начала: странный рывок, запах горючего, заклинивание управления. Крутов слушал, не перебивая, лишь изредка задавая уточняющие вопросы. Когда я закончил, он откинулся в кресле и задумался. Его пальцы барабанили по столу.

— Ты уверен, что перед вылетом всё проверил? — наконец спросил он.

— Так точно. Я лично осмотрел машину вместе с дядей Петей. Всё было в норме.

Крутов кивнул. В этот момент в кабинет вошёл главный механик — старший лейтенант Воробьёв. Его лицо было серьёзным, в руках он держал какую-то деталь, обёрнутую в промасленную тряпку.

— Товарищ майор, версия подтвердилась, это диверсия. — Воробьёв положил на стол металлическую трубку с треснувшей резьбой. — Вот причина отказа.

Я присмотрелся. Это был топливная труба.

— Его специально подпилили, — объяснил Воробьёв. — Но не до конца, а так, чтобы он выдержал первые минуты полёта. Под нагрузкой металл устал, трещина пошла по всей длине. Топливо начало подтекать, пары скопились в отсеке…

— И при нагреве двигателя воспламенились, — закончил я.

— Именно так, — кивнул механик. — А ещё… — Он достал из кармана маленький металлический осколок. — Это нашли в системе управления. Впихнули между тягами элеронов. Сначала всё работало, но при виражах осколок сместился и заклинил механизм.

Крутов медленно поднялся из-за стола. Его лицо стало каменным.

— Кто мог это сделать? — холодно спросил он.

— Только тот, кто имел доступ к самолёту после предварительного осмотра, — ответил Воробьёв. — И знал его устройство. Профессионал.

В кабинете повисло тяжёлое молчание. Я вспомнил, как перед вылетом видел возле моего Яка незнакомого техника в комбинезоне. Тогда я не придал этому значения, а зря…

— Товарищ майор, — начал я, — сегодня утром я заметил…

В этот момент дверь резко распахнулась. На пороге стоял запыхавшийся дежурный:

— Товарищ майор! Срочно в ангар! Нашли ещё кое-что!

Мы втроем переглянулись и последовали за ним. В ангаре у самолёта Борисова собралась толпа механиков. Они расступились, когда подошёл Крутов. Дядя Петя, бледный как мел, протянул ему какой-то предмет.

— Нашли в хвостовом отсеке… Примагниченный к обшивке.

Это был маленький радиопередатчик. Самодельный, но явно профессиональной сборки.

— Дистанционный подрывник, — хрипло сказал Крутов. — Чудом не сработал… — Он не договорил.

Я чуть не присвистнул. Это уже не похоже на месть одному конкретному курсанту, как я изначально подумал. Это уже нечто большее — попытка сорвать показательные выступления, на котором присутствовали иностранные гости, пресса… Кто-то очень хотел не просто аварии, а гарантированной гибели, а значит, позора советского союза на весь мир. И это был не просто саботаж — это была операция.

— Всё понятно, — резко сказал Крутов. — Воробьёв, опечатать самолёт. Никого не подпускать, я сообщу куда-надо, пусть товарищи компетентные разбираются, — он повернулся ко мне, и в его глазах горел холодный огонь: — Громов — со мной. И позовите ко мне Борисова.

Мы молча прошли по коридору в кабинет Крутова. Майор закрыл за нами дверь с таким выражением лица, будто собирался штурмовать вражеский дзот.

— Садись, — кивнул он мне, сам занимая место за столом.

Я опустился на жесткий деревянный стул, когда дверь снова открылась и на пороге появился Борисов. Его обычно загорелое лицо было сероватым от напряжения.

— Вызывали, товарищ майор?

— Входи. Закрой за собой.

Борисов осторожно прикрыл дверь, встал по стойке «смирно». Крутов жестом разрешил расслабиться.

— Громов, — майор уперся локтями в стол, — ты говорил, что видел незнакомого механика у своего самолета. Опиши его. Подробно.

Я закрыл глаза, пытаясь восстановить утреннюю картину:

— Среднего роста. Широкие плечи. Комбинезон как у всех, но… — я нахмурился, — слишком чистый. Без пятен масла.

— Лицо?

— Обычное, невыразительное, он стоял спиной, копался в инструментах. Но… — меня осенило, — на правой щеке был шрам. От скулы до подбородка. Как будто ожог.

Крутов и Борисов переглянулись.

— Дядя Петя говорил, что вчера вечером видел возле ангара Волкова, — медленно проговорил Борисов. — Того самого, которого отчислили за пьянку в прошлом году.

— И у Волкова похожий шрам, — кивнул Крутов. — Но Волков — дурак, зеленый, а эта диверсия — работа профессионала.

Он откинулся в кресле, потер переносицу:

— Ладно, эту версию всё равно нужно будет проработать, — Крутов помолчал и перевёл взгляд на меня. — Громов, я собираюсь рекомендовать тебя в Качу. Та учебный год начался, конечно, но прошло-то всего два месяца с начала занятий. Срок небольшой, да и твои действия сегодня говорят сами за себя — кто, как не ты достоин учится в летном. Жаль отпускать, ну что ж поделать…

— Спасибо, товарищ майор! — проговорил я с улыбкой. — Я…

Но закончить я не успел, дверь распахнулась без стука. В проеме стоял Серый. Его холодные глаза медленно обвели комнату.

— Не торопитесь, майор, — сказал он тихо. Затем взгляд остановился на мне: — А теперь, курсант, все сначала. И подробно. У меня появились к вам вопросы.

В кабинете стало очень тихо. Даже часы на стене будто перестали тикать.

Крутов нахмурился:

— Капитан, курсант только что…

— Я понимаю, — перебил Серый. — Но есть нюансы. — Он достал из папки фотографию и положил на стол. — Этот человек вам знаком?

Я посмотрел на фото — на снимке был тот самый «механик». Только в форме капитана ВВС. Я кивнул.

— Это…

— Капитан Морозов, — закончил за меня Серый. — Бывший инструктор Качинского училища. Исключен за халатность. А теперь, — он пристально посмотрел мне в глаза, — расскажите, когда вы с ним познакомились?

Краем глаза я заметил, как Борисов напрягся рядом. Крутов медленно поднялся из-за стола.

— Не знаю такого, — спокойно сказал я и откинулся на спинку стула. — Впервые видел его сегодня утром. Со спины.

Серый изучающе смотрел на меня, затем вдруг улыбнулся, но как-то напряженно:

— Странно. Очень странно… Потому что у него было обнаружено ваше фото.

В комнате снова стало тихо. Я пожал плечами, хмыкнув.

— Ну так спросите у него откуда у него моя фотография.

— А мы не можем, — холодно ответил Серый.

Я вопросительно изогнул бровь:

— Почему же?

Серый достал ещё одну фотографию и припечатал её ладонью к столу. При этом он неотрывно смотрел на меня. Придвинув фотографию ближе ко мне, он проговорил:

— Потому что товарищ Морозов был обнаружен мёртвым.