КОМ-5 (Казачий Особый Механизированный, часть 5)

21. СКАНДАЛЬНЫЙ ДЕНЬ

НЕПРИЯТНОСТЬ НОМЕР ТРИ

А третья неприятность случилась, когда я уже на учёбу явился. Не успел поздороваться с одногруппниками да угнездить свою задницу за парту, как Элеонора Юсупова лично снизошла ко мне со своих облачных эмпирей и милостиво протянула ручку для поцелуя. Встал. Ручку поцеловал, чего уж тут — по этикету положено, если под нос суют. К тому ж — княгиня она. А потом поинтересовался:

— Чем же я, ваше сиятельство, снискал к своей особе внезапное внимание? Не далее как вчера холуём навеличивали — и вдруг такие милости?

— Ну как же, — осклабилась во весь рот Юсупова, — вы же за меня изволили на дуэли биться! Теперь я разрешаю вам объявить меня своей дамой сердца!

Охренеть, заявочки!

— Первое и главное, прошу заметить: я не за вас бился, а за свою попранную из-за вас честь! Это раз! Второе и не менее важное: людей, что как раз бились за вас, вы позорно бросили и убежали. Так что мне милостей от вас никоим образом не нужно. И в-третьих. Вы слабы глазами?

У Юсуповой по мере моей отповеди вытягивалось лицо, и в конце она смогла только пролепетать:

— Н-нет! Почему такие вопросы?

Я поднял правый кулак. И поднёс его к её носу.

— А вот это кольцо вам что-нибудь говорит? Я — женат! Дама сердца, тоже мне! Дома меня дама сердца моего ждёт, вместе с сыном! Ясно?

— Ясно! — пискнула она и стремительно умотала наверх, на своё место.

Последнюю картину и застал молодой князь Дашков, что сегодня, вопреки устоявшейся традиции, не опоздал.

— Чего это она? Я что-то пропустил?

— Ага, — проворчал я. — Меня тут перед фактом поставили. В назначении госпожи Юсуповой моей дамой сердца!

— Чего⁈ Ты шутишь? А Серафима? — вопросы посыпались из него как из дырявого ведра.

— Так я Элеоноре это и пояснил!

— А она?

— А чего она? Щас обидки свои пережует и чего по новой учудит! Бабское племя оно такое…

— Ну не все же стервы! Будем надеяться, приличных женщин гораздо больше! — Михаил вдруг склонился ко мне и заговорщицки зашептал: — Слу-ушай! Тут какое дело, я вчера не удосужился спросить, а почему…

Нас прервали смешки, разлетевшиеся по партам. В дверь вошли Тышздецкий и этот умник… как его?.. А! Шамбурин! Лысые, розовые, как яйца в Пасху. Даже брови послезали. Но с другой стороны — чего смеяться-то? Выжили — и это уже прекрасно! Там такой бабах знатный был. Щиты могли и не выдержать.

А вот смешки-то продолжались. И если Шамбурин принял это с предельным достоинством — просто сел на своё место с каменным лицом, то поляк опасно багровел и зыркал по рядам бешеным взглядом. И это породило новую волну смеха. Уж больно забавно, когда на тебя этакий злой пупс розовый гневно таращится. К слову, я даже не улыбнулся.

— Ты! Да, ты! — Сигизмунд Тышздецкий наконец нашёл причину смеха. И кто бы сомневался — меня. — Ты! Я вызываю тебя на бой на саблях, до смерти!

— Дуэли до смерти на территории университета запрещены! — пробубнил с передней парты Ростислав Жуковский. — Пункт третий, подраздел восьмой правил. Карается увольнением с учёбы!

— Да мне насрать на эти правила! — внезапно заорал поляк. Психический что ль? — Значит будем биться за стеной, если ты не трус!

— Ваш вызов принят, прекратите истерику. — На меня накатила какая-то меланхолия. Ну что, Сокол, ты хотел дуэли до смерти? Будет! — После занятий жду вас за территорией университета. О прочем договорятся секунданты.

Тышздецкий посверлил меня взглядом и, хлопнув дверью, удалился.

— Неслабо у тебя учёба протекает, — протянул Дашков.

— Сам в ажитации.

Лекция прошла на редкость спокойно. Никаких тебе летающих записочек, никаких покашливаний или глупых разговоров шепотком, которые весь вчерашний день с назойливостью мухи царапали и раздражали звериный слух. Юсупова сидела, как примороженная. То ли слова мои переваривала, то ли (в кои-то веки!) задумалась о чём. Может, её так процесс думанья поразил?

Я ожидал, что на следующей перемене князь Дашков не выдержит и продолжит разговор. Чего уж он там выспросить хотел, я точно не знал, но догадывался. По-любому, про Боброву спрашивать будет и про этого, пень горелый, «свадебного коршуна».

Но Михаил сидел, молчал и тоже о чём-то сосредоточенно думал.

Зато Юсупова, как только разблокировали двери, поспешно вышла, раздражённо попросив потащившийся за ней хвост не сопровождать её. И не вернулась.

Мне было совершенно индифферентно, куда она там пошла. Мало ли? Может, девку от расстройства прослабило? Но группа воздыхателей возбудилась — считай, вся почти группа. Всю следующую лекцию они драматически вздыхали, многозначительно кряхтели, сверлили меня глазами и меж собой переглядывались. И довели нервозность в аудитории до такого состояния, что чувствительный Дашков начал слегка искрить. Наш алхимик, впрочем, не растерялся, а, пользуясь этакой оказией, вызвал Мишу к доске и с его помощью провёл какие-то особенные энергоёмкие опыты.

Направляясь на обед, я почувствовал, что новость об очередной дуэли распространилась по всему университету. Мне подмигивали, кивали, останавливались, чтобы сказать что-нибудь оптимистическое в поддержку, и показывали издалека подбадривающие жесты. Тотализатор, поди, уже вовсю раскочегарен.

А в столовой за привычными сдвинутыми столиками сидели всё те же лица. Сокол, что вовсе для него нехарактерно, был погружён в какие-то мрачные думы.

Я сел, не обращая внимание на вопрошающие Петины взгляды, невозмутимо дождался официанта и уже после того, как мне принесли заказанное, спросил у Ивана:

— Теперь твоя душенька довольна?

Он посмотрел на меня непонимающе:

— Ты о чём?

— Сокол, можно подумать, тебе не доложили? После учёбы у меня дуэль с Тышздецким. Поляк требовал до смерти.

— Не-ет, никто ничего не докладывал, — растерянно протянул Иван. — Я вообще только приехал. А как же запрет на территории?

— А мы — за. За заборчик выйдем, и вся недолга. Сокол, ты чего — внезапно поглупел? Мне командир сказал: «Илья, убей поляка», — вот Илья и пошёл выполнять!

— Ты реально так сказал? Иван Кириллович? — с восхищённым удивлением спросил Дашков. — Я тоже такого друга хочу! Сказали: «Иди убей», — он пошёл, обалдеть!

— Да врёт он! Не так всё было! — Иван аж подскочил со стула.

— Ся-ядь, на нас оглядываются! — Витгенштейн тоже сам на себя не походил. Угрюмый, и какие-то мысли гоняет. Что, блин горелый, случилось-то?

— Да мне всё равно, пусть смотрят! — взвился Сокол.

— Это понятно, что всё равно, — я внимательно посмотрел на него, — но всё-таки сядь. Иван, допустим, я его убью… Да не вертись, всё в руке Божьей! Ты понимаешь, что этого совсем не достаточно? У старшего Тышздецкого три сына. Да две дочери до кучи. Мне всех их по очереди на дуэли поубивать?

Сокол сел, продолжая хмуриться:

— Ты, главное, Сигизмунда достань. А там я уже кое-что придумал.

— И что ты придумал? Не поделишься? С друзьями, к примеру, посоветоваться не хочешь? — Петя наконец-то этак многозначительно улыбнулся. Ну да, в этой троице самые шкодливые идеи продуцирует именно Витгенштейн. Коли надо что придумать — это к нему.

— Ой, отстань! Можно подумать, у тебя одного голова варит! — Иван допил компот и встал. — Хотя… Если есть желание поучаствовать — пошли.

И они с Витгенштейном удалились, чуть не бодрой рысью. Морды мрачные, как у заговорщиков — куда деваться!

— Нет, ты видел, а? — Серго отложил шампур шашлыка. — Я же не доел!

— А вас, князь Багратион, и вас, князь Дашков я бы попросил оказать мне честь стать моими секундантами.

— Э-э-э, брат, о чём речь! Щас покушаем и быстренько условия обговорим, хорошо?

— А ты? — Я спросил у Михаила.

Он торопливо прожевал кусок мяса.

— Я — конечно! Я только за, — он запнулся, — только у меня опыта никакого нет.

— У меня займёшь, я в стольких дуэлях секундантом поучаствовал, вах! — Серго хлопнул Михаила по плечу.

— Вот и хорошо. — заключил я.

На третью-четвёртую пару Юсупова так и не явилась. Подружайка ейная, баронесса Курагина, только обеспокоенно озиралась, по-видимому, совершенно не понимая, что делать и как себя вести в отсутствии старшей товарки. Да и хрен бы с ними.

ЯВЛЕНИЕ ЧЕТВЁРТОЕ…

Когда лекции закончились и студенты шумной толпой вышли из аудитории, мне в коридоре заступила дорогу странная группа. Четверо мужчин. Богато, но как-то чуждо одеты. Европейцы? Лица холеные, спесивые. Трое, видимо, родственники — двое молодых и один кряжистый старик. А четвёртый напрашивался на прозвище «канцелярская крыса». Убей — не знаю, почему.

— Илья Коршунов? Сотник Иркутского казачьего войска?

Старик цедил слова, словно быть казаком — это оскорбление.

— Так точно. С кем имею…

— Граф Тышздецкий. Это мои сыновья и поверенный.

— Чему обязан? — я поймал себя на мысли, что разговариваю с ними, как если бы с Хагеном в бою переговаривался — короткими, рублеными фразами.

— У нас к вам небольшой разговор и несколько вопросов. — Старшего Тышздецкого моя манера разговора, видимо, совсем не смущала.

— Слушаю вас.

— Для начала, давайте отойдём к окну и не будем никому мешать.

— Извольте.

Мы подошли к окну, старик положил на подоконник руку, задумчиво посмотрел в окно и спросил:

— Господин сотник, вы намеренно преследуете моего старшего сына?

От неожиданности вопроса я даже усмехнулся.

— Ни о каком намеренном преследовании речи и быть не может. Оба раза именно ваш сын нарывался на скандал и вызывал меня на дуэль.

— Вот как? — Граф кинул на меня мрачный взгляд. — А у меня есть другие сведения… Но допустим. И всё равно остаётся вопрос: кто вы такой, чтобы бросать вызов графам Тышздецким? Сотник из деревни под Иркутском? Даже если у вас имеются высокие, — он дёрнул бровью, — покровители, вы должны понимать, что рано или поздно высокородным надоест игрушка…

— А вы не зарываетесь, ваше сиятельство? Честь дворянская — она одна на всех, так же как кровь одного цвета у всех людей — кр-р-расная! — последнее слово выскочило с отчётливым отзвуком рыка.

Что-то мне этот разговор стремительно переставал нравиться. Мутные угрозы эти, да и встали оба молодых Тышздецких так, словно отрезают мне возможность к ретираде. Интересно будет на них посмотреть, если я прямо сейчас облик приму. Не обгадятся?

А давай⁈

Возможно, чуть позже…

Графья от прорвавшегося рыка слегка отшатнулись, но тут уж — верно, видать, Петя говорил — гонор застилает разум.

— Вы забываетесь! — нервически воскликнул старший Тышздецкий, покрываясь красными пятнами. — Не знаете своего места! Кто вы — и кто мы!

— Я так думаю, что если разговор пойдёт в таком ключе дальше, мне придётся дуэлировать и с вами тоже. Эта беседа не даст вам ничего, на что бы вы там ни рассчитывали.

— Подождите… — в разговор вкрадчиво включился «канцелярская крыса». — Господа, не стоит ругаться. И для обид пока, — он выделил последнее слово, — тоже нет причин. Господин Коршунов, выслушайте сначала наше предложение.

Он убедительно посмотрел на графа, тот, скривясь, кивнул.

— Мы предлагаем вам некоторую сумму. За отказ от дуэли и последующие извинения с вашей стороны.

— Чего-о⁈ — Боюсь, последнее слово я высказал несколько более громко, чем положено в простой беседе. — Вы в своём уме?

В разговор встрял один из сыновей:

— Казак, ты не бессмертен! И твои родные тоже по земле ходят!

— Нет желания быть следующим, после старшего братца? — я понял, что добром этот разговор явно не закончится. Ядрёна колупайка, Сокол, ты хотел, чтоб я помножил на ноль этих графьёв польских — так они же сами в очередь лезут, на головы друг другу наступая! — Так смотри внимательней…

И только я собрался треснуть ладонью графёныша, как:

— Вах, дорогой, что у тебя тут происходит? — Раздвинув молодых Тышздецких, в наш круг вклинился Багратион и опёрся локтем на подоконник рядом со мной. А за спинами поляков остановились трое пятикурсников и Дашков.

— Молодой человек, не влезайте без надобности в чужие дела! — Старик явно не собирался менять тон.

— Э-э, такой старый, и такой невоспитанный… — Багратион покачал головой, неодобрительно выпятив губу. — Коршун, кто это, расскажи? — он явно развлекался. Ему нравилось! В кои-то веки не Петя и не Иван были главными героями скандала. И, судя по побагровевшим рожам поляков, раскачивать ситуацию Серго прекрасно удавалось.

Я намеренно перешёл на официоз:

— Эти трое — граф Тышздецкий с сыновьями. Право, оно не стоит внимания, князь… — я выделил «князя», и Багратион сходу уловил этот нюанс.

— А-а-а, так это те-е-е Тышздецкие? У которых ты сына сегодня убьёшь?

Глаз старого графа при этом заявлении заметно дёрнулся.

— Да там как бы и этих не пришлось… Предлагали некую сумму денег, чтоб я перед их старшеньким публично извинился, можешь себе представить.

Багратион повернулся к Тышздецкому.

— Значит, оскорбляем моего друга?

— Нет-нет! — вылез вперёд поверенный. — Нас просто неправильно поняли!

— Ты вообще кто такой?

Поверенный не успел раскрыть рта, как я решил подлить масла в огонь и наябедничал:

— Представляешь, Серго, семье угрожали.

— Вах! Как интересно, и кто же этот несчастный, что лейбфрейлине великой княгини Марии угрожает? Дорогой, ты можешь уступить мне право вызвать его на дуэль, а? И заодно на похоронах сэкономят, тела-то не останется…

— Что вы себе позволяете? — по-моему, младшие Тышздецкие таки ещё не поняли, с кем они разговаривают. А вот старший резко помрачнел и повернулся, бросив:

— Войцех, Штефан. Мы уходим!

— Ой, как грубо-о, — протянул Дашков, прямо в грудь которого упёрся граф и попытался его отодвинуть. — Что ж вас в Польше-то вежливости не учат? Может, тут поучить?

— Да ты ещё кто такой? — Похоже, графской терпелке стремительно приходит кабздец.

— Князь Дашков, Михаил. Имел честь вчера дуэлировать с вашим сыном в том числе. И почему-то ко мне, — он оглянулся, словно призывая окружающих в свидетели, — у Сигизмунда претензий нет. Удивительно!

— Ваше сиятельство, — поклонился Тышздецкий Дашкову. — Ваше сиятельство, — продублировал он поклон Багратиону, — не имел чести быть представлен…

— Багратион Серго, — скупо отрекомендовался тот.

Поляк забегал глазами, перестраиваясь:

— Мне кажется, мы все были введены в заблуждение крайне недостоверной информацией о случившемся… Позвольте мне…

— Не позволю! — перебил его Серго. — Приходят, хамят, угрожают… Ты представляешь, Михаил, они говорили, что хотят лишить меня ежеутренних штруделей!

— Возмутительно! — улыбаясь, поддержал его Дашков. — А кофе с перцем? А возможность почитать поучительные книги?

— Какие штрудели, какие книги? Вы что издеваетесь? — прорвало одного из сыновей, кажется, Штефана.

— Свежие, восхитительно свежие штрудели, милейший, — ехидно ответил Дашков. — А что, у вас монополия на оскорбления?

— Какие оскорбления? Вы о чём? — пошёл тот на попятную.

— Угрожать моему другу! — рубанул Багратион. — По-моему, это — оскорбление меня любимого!

Старый граф поднял руки вверх:

— Стоп, господа, стоп! Это всё какое-то громадное недоразумение. Мои попытки спасти от дуэли моего сына, уж простите старика, вылились в это вот позорище. Сыновья — молчать! От лица рода Тышздецких я приношу свои искренние извинения его сиятельству Дашкову, его сиятельству Багратиону и их другу, господину Коршунову. Искренне надеюсь, что эта нелепость будет забыта…

Михаил и Серго переглянулись.

— Мы принимаем ваши извинения, граф, — церемонно ответил Багратион. — Надеюсь, в дальнейшем подобного не повторится, да?

— Конечно. Я сам прослежу за этим, — ответил старший Тышздецкий, но вот взгляды, что он кидал на нас, говорили о крайнем бешенстве.

Ну взгляды на ворота́не липнут…

— Не смеем вас более задерживать, господа, — изысканно поклонился Дашков. — Нас, некоторым образом, ждут дела. Негоже опаздывать, когда речь идёт о вопросах чести.