Кобчик

Глава 2

Глава 2.

Прийти в себя было безрадостно, как там у классика: «Все счастливые пробуждения похожи друг на друга, а каждое пробуждение с похмелья — по своему уникально». Последние бредовые воспоминания о якобы то ли землетрясении, то ли обвале — отмел как несостоятельные. Вот же я, живой, правда — не совсем здоровый. Учитывая, сколько вчера на грудь приняли — вполне закономерный итог событий.

Судя по непроницаемой темноте вокруг и жесткому ложу — мы до сих пор в пещере, что не удивительно. Только почему душно так, что я аж взмок? Пошарил руками вокруг и осознал, что я мало того, что без спальника, так ещё и практически раздетый — вместо термобелья на мне какая-то рубаха непонятного покроя. Рубище натуральное, если верить тактильным ощущениям.

Чем дальше, тем страньше, а пахнет то как! По ходу, вчера строгий запрет Марата дружно проигнорировали и гадили даже не отходя по углам. С содроганием и стыдом осознал, что не только по сторонам так несет, но и от меня. Допился, что обосрался⁈ Позорише то какое! Продолжил нашаривать руками окружающее пространство и замер в недоумении — никаких признаков не только спальника и моей одежды, но и каменной поверхности — лежу на досках, кое-как присыпанных соломой…

— Пацаны, пацаны, что происходит⁈ — Всё таки переборол стыд, инстинкт самосохранения подсказывал, что надо срочно что-то делать с обезвоживанием организма — даже позвать на помощь полноценно не получалось, из горла вылетало какое-то бессвязное карканье. — Мужики!!!

— Ох, грехи наши тяжкие… — Заворочался кто-то в углу слева и голос был абсолютно незнакомым.

— О, майн готт! — Жалобно простонал уже другой, тоже незнакомец, справа.

У меня депрессивная стадия, по всей видимости — в маниакальную перешла, раз такие непонятки происходят. Но думать и анализировать потом, сейчас бы просто воды напиться.

— Дайте минералки, мужики! Вы меня что вчера, отмудохали что-ли, почему всё болит так? Где мы⁈

— Тише, немчик, очнулся никак? — Донеслось вновь слева и неведомый кто-то, суд по звукам — встал и зашаркал в сторону — Испить хочешь? Чичас принесу. Ох, грехи наши тяжкие…

Скрипнула дверь в той стороне, куда двинулся незнакомый мне грешник, судя по его постоянным упоминаниям своих грехов и слабый отблеск огонька мелькнул. Да что здесь, черт возьми, происходит? Вместо ответа на многочисленные вопросы — показалась фигура неравнодушного, откликнувшегося на мою просьбу. Едва освещаемая крошечным огоньком желтоватым, даже не спичкой, а чем-то таким, на ум сразу пришло: «Лампадка!» У бабушки в деревне была такая, плошка с растительным маслом, где сверху лежала жестяная крышка с прорезью, в которую был продет фитиль. Света от такого девайса практически не было, зато горел он долго, в углу перед иконами.

Мой спаситель, кем бы он ни был, приблизился и слабый огонек осветил его облик, заставив меня в очередной раз вздрогнуть: «Здравствуй, подпольный кирпичный завод в Дагестане!» Борода лопатой, одет в какую-то ночнушку из мешковины, в одной руке уже упомянутая лампадка, в другой — массивный ковш.

— Чичас, чичас…

Успокаивающе пророкотал он, отставил лампадку в сторону, приподнял мою голову и впихнул мне ковш, в который я чуть ли не зубами вцепился. И посудина эта, чтоб мне провалиться, оказалась деревянной! Зато вода была самая настоящая, холодная до ломоты в зубах. Пил так жадно, что весь облился и отвалился совсем обессиленный, голова кружилась и всё заболело с новой силой.

— Ну вот, напился и помирать можно. — Обнадежил меня поилец, забирая ковш с лампадкой у уходя. — Хоть и нехристь, а всё душа живая. Не жилец…

Словно в подтверждение его последней фразы — я вновь уплыл в небытие, не успев ничего ни понять, ни осознать, с одной мыслью: «Дичь какая-то!»

А вот очередное пробуждение — многое объяснило, хоть и не всё. Очнулся от того, что меня бесцеремонно, словно куклу — ворочают и обтирают влажной тряпкой. Ощущение восхитительное, хотя запах нечистот никуда не делся и все так же преобладал, забивая все остальные «ароматы». Гигиенически процедуры, поджав губы, деловито проводила женщина: в сарафане и платке. Причем сразу было ясно — она не из подтанцовки Кадышевой и не из фольклорного ансамбля, для неё это привычная и повседневна одежда.

Помещение с бревенчатыми стенами тонуло в неясном сумраке, а приглушенный свет падал из небольшого оконца, затянутого, без всякого сомнения — бычьим пузырем, ибо это и светом то было назвать нельзя. В углу стоял истуканом поп, перед ним возвышался мужик на пол головы выше (но при этом умудряясь выглядеть уничижено) и знакомым голосом ночного спасителя перед ним заискивающе отчитывался:

— Отец его перед рассветом преставился, без молитвы и покаяния. А сам немчик выл бесовские вирши, али наговор какой, всё запомнил, вот что бормотал в беспамятстве: «На дальней станции сойду, запахнет мёдом! Живой воды испью у журавля, здесь всё мое, здесь вырос я уродом, и за душою нету нихуя!» Вот тебе и немец, как по нашему разумеет!

Мама, я попаданец! Всё те многочисленные опусы, которые я читал, зачастую посмеиваясь и не веря — морально подготовили к принятию этого факта. А вот то, что я немец — изрядно обескуражило. Да ещё, если верить словам «медбрата» — во сне песни пел, короче: Штирлиц как никогда был близко к провалу! Мысленно сделал фейспалм и решил прикинуться шлангом, до выяснения всех обстоятельств и подробностей, только попить бы…

— Ты помелом своим не вздумай по заводу мести, Демьян! Паспорт его отцу два года назад выдали в Москве, из детей только этот Герман записан, урод стало быть и есть. — Неожиданно подал голос поп и обратился к обихаживающей меня сиделке. — Как он, Аксинья? Отто про него спрашивал, коли выживет — к себе заберет, к делу приставит.

— Жив, только глазами лупает, — певуче и негромка отозвалась она. — седьмицу, считай, бог прибрать не мог. Отец отмучался, двое попутчиков ещё раньше преставились. Сейчас очнулся, а остальное — в руках божьих…

— Он лютеранской веры! — Рявкнул батюшка и подобрав рясу, направился на выход. Бородатый и заросший подобно медведю по самые глаза Демьян засеменил за ним, одарив на прощание подозрительным взглядом сразу и меня, и Аксинью.

А та, споро закончив меня обихаживать, помогла натянуть вонючую рубаху, что оказалось как нельзя кстати — после водных процедур вновь начал бить озноб. Не топят они здесь что-ли? Какого либо одеяла или покрывала сервисом этого заведения не предусматривалось, все дальнейшие процедуры свелись к тому, что она выгребла из-под меня старую солому, не исключаю, что с отходами моей жизнедеятельности и унесла всё это. Отсутствовала недолго, принес с собой свежую и довольно небольшую охапку соломы, ловко отодвинула меня на край, раструсила её по доскам и вновь вернула меня на место.

Мягче от этого не стало, но я все процедуры сносил стоически — не время и не место права качать. Для начала бы неплохо определиться со своим правовым и социальным статусом, а пока лучше пореже рот открывать, глядишь — за умного сойду. Ну или по крайней мере, не спалюсь по глупому на ровном месте. У меня из активов: полузабытый учебник истории и несколько гигабайтов прочитанных книг про попаданцев, на которые точно не стоит ориентироваться.

Аксинья снова вышла, но поразмыслить о делах своих скорбных в покое не получилось — отсутствовала она не долго, вот же неугомонная! И на этот раз принесла кормежку, вначале напоила водой всё из того же ковша знакомого, затем покормила разваренной и пресной кашей, на что организм отозвался радостным урчанием в животе. Прием пищи оказался символическим, если верить оговорке что я тут семь дней в беспамятстве валялся — всё правильно делают. Но организму доводы рассудка были побоку, хотелось даже не есть, а ЖРАТЬ! Значит — точно выкарабкался, что это бы ни была за зараза, от которой преставился биологический отец моего реципиента и неведомые двое попутчиков.

На лбу выступила испарина и захорошело, подозреваю, что это каша так с голодухи вынужденной подействовала. Аксинья крутилась по комнате, сметая солому с другой лежанки, они тут с Демьяном, как уже успел убедиться — низовой медицинский персонал представляют в этой богадельне. А вот доктора или кто тут за него — ещё не видел.

Под шуршание санитарки прикинул, чем я на данный момент располагаю: подросток (вторичные половые признаки рассмотрел в полумраке) и немец в придачу, зовут Герман (надеюсь, что не Геринг, три раза ха) не успел осиротеть, как моей судьбой уже какой-то Отто интересуется. Не нужно быть семи пядей во лбу, чтоб догадаться — один из соотечественников того, чьё сознание и тело я занял. На этом и следует стоять, раз уж не попал в тело родовитого аристократа (не говор уже про царскую семью, как нормальные классические попаданцы), так буду считать этот факт своим небольшим бонусом. Немцу на Руси всяко лучше русского живется. Ну а самая подлянка и засада в том, что никаких крох знаний мне от предыдущего владельца не перепало, словно жесткий диск отформатировали и на него поставили мою личность.

Осталось выяснить где я территориально нахожусь и дату, но в лоб такие вопросы задавать чревато, так что прикидываюсь выздоравливающим после тяжелой и продолжительной болезни. Информацию буду черпать исподволь, торопиться не стоит, поспешишь — на дыбе, а то и в петле повисишь. И никакого прогрессорства, уже косо смотрят — угораздило же разговаривать во сне. На этой оптимистичной ноте я благополучно заснул, невзирая на практически голые доски вместо оставленных в будущем, в злополучной пещере, пенки и спальника. Полцарства бы сейчас отдал за свое термобельё…

Проснулся в очередной раз уже ближе к ночи, если ориентироваться на темноту, царящую в избе. Бычий пузырь, заменяющий нормальное окно — лишь слегка выделялся соабым свечением. И продрог я основательно, как бы тут кони не двинуть, едва оклемавшись от одной заразы неведомой. Прислушался к свои ощущениям: уже гораздо легче, голова ясная. Слез с лежанки, а там обычная земля, утоптанная до состояния камня и лишь слегка присыпанная соломой. И холодом несет, обхватил плечи руками и двинулся к двери, попав через неё в другое помещение этой странной больницы.

Гораздо меньше той палаты, где я обретался, большую половину этой комнаты занимала огромная русская печь, оштукатуренная и побеленная. И как раз возле печки возился Демьян, растапливая её. Неужели согреюсь наконец? Демьян чутко обернулся на мое появление:

— На двор никак собрался, немчик?

Я на это только кивнул, подтверждая. Демьян критически оглядел меня и сдернув со стены висевший на ней куцый полушубок, протянул мне:

— Держи тогда, раз под себя больше ходить не будешь, эко как замерз… С крыльца не гадь, к нужнику иди, увидишь тропку! Вон лапти стоят.

Куда я попал! Полушубок, как понимаю, мой. Какое же убожество, от него ещё и пахнет какой-то затхлой кислятиной. В лаптях на босу ногу я молнией метнулся к стоявшему в углу двора нужнику, так же в темпе сделал свои дела по маленькому, покосившись на приткнутый пук соломы в щели между жердей. Чем вытирать жопу понятно, нравы здесь простые, как погляжу, а солома — многофункциональная. И спят на ней, и на пол стелют, и вместо туалетной бумаги используют. Хорошо хоть не кормят ей…

Припустив обратно, невольно покосился на узнаваемый силуэт горы, возвышающейся слева — не может быть! Неужели меня по иронии судьбы домой закинуло⁈ Но мороз поджимал и скудость моего прикида не позволяла стоять и оглядываться по сторонам, поэтому не стал задерживаться на дворе, заскочив в дом. Не снимая лаптей и полушубка прошел и прижался к печке, с разочарованием заметив, что она ничуть не теплая, несмотря на разгоревшееся в топке пламя, бросающее ярко-красные отблески в комнату. От дырок в дверце больше света было, чем от дрожащего огонька лампадки в углу перед иконами.

— Замерз, немчик? — С усмешкой не то спросил, не то констатировал Демьян и тут же обнадежил. — Скоро нагреется, печь то считай на весь дом, скоро как летом на покосе жарко будет!

Как же он достал с этим немчиком! Еле сдержался, чтоб не огрызнуться, заявив что русский. Вместо этого подвинулся ближе к дверце, от которой уже ощутимо веяло теплом и на автомате брякнул:

— Это Златоуст, Демьян?

— Златоустовский завод! — Назидательно поднял палец он. — Почти отстроил Илларион Иванович всё опосля бунта Емельки, десять лет в этом году будет, как в кандалы бунтовщиков взяли.

— Илларион Иванович Демидов? — Уточнил я, кляня про себя свое равнодушие к краеведению и истории.

— Лугинин! — Сказал как отрезал Демьян и с подозрением. — Али к кому ты, олух, с фатером своим в работу ехал⁈

Ссориться с единственным на данный момент источником информации (и по совместительству внештатным осведомителем батюшки) было глупо, поэтому примирительно сказал, что малолетству многое не знаю, да и обеспамятел после хвори. Демьян покосился на меня с ещё большим подозрением:

— Какое малолетство? Шестнадцатый год тебе, Герман, мужик уже считай. К домне-то сразу не поставят, вестимо, а вот если Отто под крыло возьмет…

Тут Демьян поумерил свою словоохотливость, посмурнел и проворчав сквозь зубы что-то про немчуру поганую — погнал меня в «гошпиталь», как он называл палату, где я впервые очнулся. Не став пререкаться и спорить, и так уже наговорил достаточно — пошел на свою лежанку, прихватив полушубок. Анализировать выведанное, по всем прикидкам — конец или что-то около этого восемнадцатого века, если отталкиваться от даты подавления Пугачевского восстания. А может, даже начало девятнадцатого, хоть убей не мог вспомнить, когда всё это происходило. Во время правления Екатерины — это точно. Можно было, конечно, поинтересоваться у Демьяна, кто сейчас Россией правит, но не стоит закапывать себя окончательно.

Свернулся калачиком на дощатом топчане, сверху накинул свой полуперденчик бараний и пригрелся. Вспомнил свою недавнюю депрессию и недовольство в своем временем и горько усмехнулся про себя, воистину: что имеем, не храним, потерявши — плачем. Сейчас бы к благам цивилизации, центральное отопление, интернет, холодильник. Зря про него вспомнил, кстати — в животе снова забурчало и я понял, что голоден как не знаю кто. Натянул полушубок на голову и постарался уснуть, считая овец.

На трехсотой овце с раздражением заворочался на топчане — в избе не просто ощутимо потеплело, а стало жарко. Свернул полушубок, устроив из него подобие подушки, в надежде попробовать уснуть и понял, что сна ни в одном глазу. Тут не сегодня завтра судьба будет решаться, а я в полном неведении, что меня ждет. И не факт, что немец этот Отто — примет участие в моем обустройстве. Я-то ведь не настоящий немец, что сразу же выясниться, при первом разговоре…

Голова разболелась, плюнул на бесплодные попытки уснуть и пошел опять к Демьяну. Всё таки живая душа, и русский, а то от одиночества и неопределенности такая тоска накатила — что хоть волком вой.

— Воды бы попить…

На невысказанный вопрос Демьяна ответил, на что он мне кивнул головой на стоящую в другом углу от печи бочку, прикрытую крышкой и сверху перевернутый ковшик. С удовольствие выдул всё, что зачерпнул и затоптался на месте.

— Исти хочешь небось, немчик? — Уже вполне добродушно поинтересовался Демьян, на что я только отчаянно закивал. — Вот печку протоплю, и запарю кашу на ночь, утром поедим!

Видимо, разочарование на моем лице отразилось так явственно, что Демьян заухал как филин, это он так смеялся, оказывается. После чего повел себя как настоящий русский оккупант — достал откуда-то нож устрашающего вида, на столе развернул серую тряпку, изображающую полотенце, достал оттуда начатую краюху хлеба и откромсал два приличных ломтя. Из берестяной коробчонки зачерпнул соли, аккуратно посыпал оба куска сверх, этими же пальцами вдавив соль в хлеб, один кусок протянул мне, в другой впился зубами сам.

До чего же вкусный этот хлеб оказался! Несмотря на несколько попавшихся на зубы песчинок, надо тут поаккуратней с едой — зубных врачей нет, а может вместо песка и камешек попасться. Не сказать, что наелся от пуза, но хоть чем-то заткнул желудок. Напился ещё раз после «ужина» и с чувством, проникновенно — поблагодарил:

— Спасибо тебе Демьян, от всей души!

Тот отмахнулся, впрочем, без особой злобы:

— Да какая у тебя душа, нехристь, иди почивать. Печь закрою и тоже лягу.

— А какой год сейчас, Демьян⁈ — Не удержался я, так и свербило узнать точную дату на кой-то черт.

Тот задумался, пожевал губами, будто считая про себя и выдал ответ:

— Семь тысяч двести девяносто второй! Иди спать, немчик, мне завтра тебя ещё обрить надо, до прихода лекаря…