Князь поневоле. Потомок Ермака

Глава 23

Утренний свет струился сквозь высокие вокзальные окна, окрашивая в золотой пар, клубящийся над паровозом. Я стоял у вагона, наблюдая за тем, как слуги укладывают в вагон последние сундуки, котомки и чемоданы. Воздух был наполнен запахом угля, машинного масла и свежего хлеба. Где-то неподалёку торговки пытались раскладывать свой товар, громко при этом зазывая пассажиров, тогда как охрана вокзала старательно разгоняла особенно ретивых продавцов, которые пытались выбраться прямо на перроны.

Граф Ливен подкатывал медленно, крутя колёсами своего кресла. Его лицо, ещё бледное после ранения, напоминало старое дерево — благородное, но измождённое. Тёмные круги под глазами выдавали бессонные ночи, но в осанке по-прежнему оставались признаки старой аристократии. Мужчина остановился перед вагоном, окинул взглядом состав, потом перевёл взгляд на меня. В его глазах читалась странная смесь из грусти и облегчения. Несмотря на хмурое лицо, он был действительно благодарен. Конечно, будучи инвалидом, ему определённо не нравилась идея о том, что придётся несколько суток провести в вагонах, чтобы добраться хотя бы в одну сторону. Последние несколько дней он вовсе мало выбирался из дома, всё больше предпочитая проводить всё своё время в собственном кабинете.

Анна вышла следом, её платье из итальянской ткани колыхалось на ветру, а руки в тонких перчатках сжимали небольшую книгу на французском языке. Она на мгновение задержалась на подножке, обернувшись к остающимся на перроне родственникам. В глазах её читалась смесь из усталости и облегчения. Служанка поспешила помочь подняться девушке, но Анна мягко отстранила её и легко поднялась в вагон.

Семён, уже успевший досконально проверить вагон, стоял чуть поодаль, раскуривая трубку. В табачном облаке его казацкая фигура резко выделялась среди суетящейся прислуги. Из-за последних стычек с революционерами он стал только внимательнее, постоянно проверяя всё вокруг.

Последним из прислуги в вагон зашёл графский врач, сопровождаемый моим камердинером. Владимир, несмотря на почтенный возраст, никому не позволял взять свою отнюдь не лёгкую ношу. Он нёс отдельный саквояж, наполненный книгами и письменными принадлежностями. Всё же, в сумке этой содержалось едва ли не главное развлечение старого помощника — рукопись, которую он писал на протяжении последних нескольких лет.

Когда мы зашли в купе первого класса, то дверь закрылась с глухим стуком. Через миланское стекло было видно, как платформа постепенно начинает двигаться назад, хотя на самом деле со стуком начал движение паровоз. Дома, улицы, целый город оставался позади, как и пролитая за последние несколько суток кровь.

За окном вагона стали быстро разворачиваться прекрасные пейзажи Сибири. Поезд стальной змеёй извивался среди древесных рощ, и стволы мелькали за стеклом плотной решёткой. Солнце стояло высоко, заливая всё вокруг яростным летним светом, от которого даже тени становились гуще и насыщеннее.

Я сидел у окна, подперев ладонью подбородок. Глаза мои скользили по мелькающим пейзажам: вот речка, искрящаяся на солнце, словно рассыпанное серебро; вот одинокий хутор с давно почерневшей и покосившейся мельницей; вот табун лошадей, степенно поднимающийся на небольшой холм, откуда можно было рассмотреть железную дорогу. Временами дорога сильно сближалась и входила в тайгу. Казалось бы, открой дорогое окно, протяни руку вперёд и коснёшься шершавой коры древних сосен.

Вагон был первоклассным, и весь он находился сейчас во владении семейства Ермаковых-Ливен. Здесь ехали сами главы семейства, прислуга и помощники. На своё путешествие мы не скупились, ведь нужно было перевезти вместе с собой больше десятка человек, а денег на счетах хватало с излишком.

Вагон, в котором вместе с Анной мы ехали в Таврию, в моё время назвали бы "цыганским". Позолоченные лампы, прикреплённые к стенам из полированного красного дерева, мягкий пружинистый персидский ковёр с замысловатым орнаментом, окна, затянутые тяжёлыми бархатными шторами с кистями. Спать нам предполагалось на диванах, обитых шёлковой парчой. Между ними стоял столик из северной карельской берёзы, на котором стояли классические гранёные стаканы в серебряных подстаканниках, которые соседствовали с фарфоровым сервизом личного Императорского керамического завода. Рядом с ними лежал свежий номер столичных газет. Двери в купе были украшены инкрустацией из перламутра, изображающей сцены охоты, а на стене висела миниатюрная копия картины Айвазовского в золочёной раме. Даже металлические детали — ручки, поручни, крючки для одежды — были отлиты с изящными завитками и покрыты позолотой.

Анна дремала напротив меня. Её лицо, освещённое солнечными бликами, казалось почти прозрачным от усталости. На коленях у неё лежала раскрытая книга одного из французских философов эпохи Просвещения. Пальцы девушки до сих пор сжимали страницу, ведь под стук рельс она заснула посреди чтения. Граф же был в другом купе, где ехал в одиночку, лишь иногда посещаемый своим доктором.

Мой телохранитель вышел в коридор покурить. Через приоткрытую дверь доносился его неспешный и негромкий разговор с проводником. Они говорили обо всём: о погоде, о ценах на пшеницу, о том, как ударными темпами развивались железные дороги в государстве за последние годы. На время паровоз остановился, и к хвосту состава прицепили ещё один вагон.

К вечеру мы с Семёном прошли через несколько вагонов, решившись поужинать в вагоне-ресторане. Граф, Анна и Владимир решили поужинать в общей компании в вагоне старшего Ливена. Мой камердинер и жена нашли общий язык быстро, часто обсуждая западные книги, десятки которых были прочитаны обоими, тогда как мне разговаривать было куда приятнее с простоватым Семёном.

Вагон с лёгкой руки казака мы прозвали "Царством хрусталя и серебра". Воздух был пропитан ароматами дорогих вин, свежего хлеба и мяса. Стены здесь были отделаны панелями из карельской берёзы, а потолок украшен лепниной с позолотой. На каждом столе — белоснежные скатерти с монограммами Императорских Железных Дорог, хрустальные графины с водой и миниатюрные вазочки с живыми альпийскими фиалками.

Как только мы уселись за один из столов, то сразу появился официант, одетый в безупречно белые перчатки. Он быстро отдал нам два широких меню в красивых кожаных переплётах.

— Сегодня у нас суп-пюре из белых грибов с трюфельным маслом, осетрина под соусом беарнез и филе-миньон с фуа-гра, — перечислил он, едва заметно склонив голову.

Я выбрал осетрину, а Семён, после недолгого раздумья, взял молодого поросёнка в хрустящей корочке с яблочным рагу. К блюдам подали бутылку таврического "Массандра". Это было тёмно-рубиновое вино, которое весело играло в бокалах, ловя блики от матовых ламп.

Когда блюда прибыли, осетрина оказалась идеально нежной, с хрустящей корочкой из миндальной крошки, а поросёнок Семёна — таким сочным, что сок пропитал даже подложку из гречневых блинов. Казак принялся с аппетитом жевать мясо, запивая его дорогим вином. Мой телохранитель определённо был человеком из состоятельной казачьей семьи, но даже в его глазах читалось удовольствие.

Наша трапеза была странным моментом покоя. Я ощущал едва ли не домашний уют, мчащийся сквозь ночь со скоростью порядка шестидесяти вёрст в час — удивительно большой скоростью для этого мира.

Поезд замедлял ход, приближаясь в ночи к станции, когда мир внезапно перевернулся. Сперва оглушительный грохот, разорвавший ночную тишину, будто небеса раскололись на несколько частей. Затем прозвучал страшный, неестественный рывок, от которого хрустальные бокалы в вагоне-ресторане взмыли в воздух и рассыпались на мириады сверкающих осколков. Я вцепился в стол, чувствуя, как пол уходит из-под ног, а весь мир вокруг начинает вращаться в безумном танце.

Семён полетел вперёд, опрокидывая стул, его рука уже лезла за кобурой, но было поздно — вагон накренился, заскрипел, и вдруг всё вокруг превратилось в хаос. Стены содрогались, посуда летела со столов, а за окном, вместо ровного тёмного полотна ночи, замелькали искры, земля, небо, снова земля...

Вагон перевернулся.

Удар был страшным. На короткое время я потерял сознание, придя в себя от пронзительного звона в ушах и тяжёлого металлического вкуса крови во рту. Я лежал на чём-то мягком. Возможно, это была обивка потолка, которая теперь стала полом. Где-то рядом стонал раненый, и некто хрипел.

Придя в себя, я первым делом нащупал револьвер. Он плотно лежал в кобуре, придавленный мною рукой. Семён же уже успел подняться на ноги, его лицо было залито кровью из рассечённой брови, но глаза горели готовностью.

Я выбрался через разбитое окно. Сапоги утопали в смеси щебня и разбитого стекла, а перед глазами предстала картина настоящего апокалипсиса. Половина состава лежала на боку, из-под обломков валил чёрный дым. Паровоз, отброшенный взрывом, напоминал раненого зверя. Из топки тягача вырывались языки пламени, осветившие всю станцию кровавым светом.

Вагон...

— Семён, давай за мной!

Я побежал. Ноги скользили по щебню, дыхание рвалось из груди, но мы не останавливались. Я знал, где был нужный вагон — ближе к началу. Неясно было, где произошёл взрыв, но добрая часть состава была опрокинута на бок, в том числе и полностью занятый моим семейством вагон.

Единственным, что выступало источником света, так это горящий паровоз и луна, поднявшаяся на чистом ночном небе. Этого было недостаточно, чтобы рассмотреть детали, но хватало, чтобы увидеть страшную картину.

Вагон был разорван пополам. То, что осталось от роскошного купе первого класса, теперь представляло собой груду некогда дорогостоящих обломков. Стальные стены вагона просто вывернуло наружу, люксовая мебель превратилась в щепки, порванную ткань, а сквозь громадные зияющие дыры в полу виднелись длинные искорёженные рельсы и разорванные в труху шпалы.

И там, прямо среди этого хаоса, лежали они. Граф Ливен выглядел почти невредимым. Казалось, что он просто находится в отключке, если не считать неестественного угла, под которым лежала голова. Остекленевшие взгляды оказались устремлены в небо, а пальцы скрючились от боли.

Мой старый камердинер был придавлен массивным шкафом. Его рука с длинными тонкими пальцами, всё ещё сжатая в кулак, торчала из-под обломков. Ощущалось, что он до последнего пытался защищать своих господ.

И Анна. Она лежала на полу, её светлые волосы растрепались, а белое платье пропиталось кровью. В груди торчал огромный осколок стекла, сверкающий в огненном свете, как кристалл. Её глаза были закрыты, словно она просто уснула.

Я быстро заметался между телами, безнадёжно проверяя пульс близких мне людей, но толку от этого не было от слова "совсем". Каждый был мёртв без возможности хоть как-то помочь. В голове у меня что-то щёлкнуло. Всё больше мне было жалко Владимира, бывшего вместе со мной на протяжении и без того не самого долгого нахождения в этой временной линии. Я был тут не так долго, но он успел мне значительно помочь, особенно в столкновении с губернатором.

Что же я ощущал, смотря на бездыханное тело Анны? Положа руку на сердце — лишь жалость. Жалость эта была не к родному или любимому человеку — просто как не к самому близкому. Даже скупой слезы не наворачивалось у меня на глазах, лишь небольшое пятно горечи осталось на сердце.

— Соболезную, князь, — произнёс оказавшийся рядом казак, прижавший фуражку к груди, — Они не заслужили подобной страшной смерти.

Я промолчал и принялся ронять остатки шкафа с Владимира. Нужно было как можно быстрее относить тела с места катастрофы. Конечно, мертвецам уже сейчас было поздно оказывать какую-либо помощь, и ещё живым моя помощь была значительно важнее, но своих людей мне хотелось убрать от разрушенного паровоза как можно быстрее.

— Семён, помогай живым, — приказал я, поднимая на руки труп придавленного камердинера, — С этими я сам разберусь.

Едва только три трупа моих людей легли одним рядом недалеко от железной дороги, как я бросился на помощь пострадавшим, а их хватало и очень даже. Помимо вагонов-купе первого класса было несколько вагонов класса плацкарт, где спокойно могло находиться в меньшей мере от полусотни человек, а если брать по верхней планке, то переполненные вагоны могли вмещать в себя по сотне человек. Таких вагонов в составе было несколько, а потому среди пострадавших было несколько десятков человек.

Часть вагонов была расцеплена, и это смогло спасти часть людей, но и разрушенных частей хватало для того, чтобы увидеть многочисленных раненых. Для того чтобы забраться внутрь вагона, приходилось разбивать стёкла, предварительно обмотав кулаки толстым слоем ткани. Можно было бы забраться через самые обычные двери, но всё больше их перекосило до такого состояния, что открыть было просто невозможно.

Из ближайшего города помощь прибыла меньше, чем через половину часа. Управляющего города можно было похвалить, ведь к железной дороге подъехало сразу несколько подвод с полицейскими на бортах, красными крестами, а также несколько телег с громадными чанами, наполненными водой. Конечно, что до профессиональной службы МЧС было ещё очень и очень далеко, но и эта помощь была очень кстати.

Рассвет с телохранителем мы встретили не за столом вагона-ресторана, не в тёплых постелях под мерный стук колёс, а окровавленные и уставшие, сидящие под кронами сибирских деревьев.

— Это месть. Месть за мою глупейшую ошибку, Семён.

К тому времени я перестал думать хоть как-то. Последние несколько часов я практически перестал думать и просто исступлённо смотрел вперёд, не видя, как впереди мелькают фигурки людей. Спасательная операция уже подходила к концу, и потому нашей помощи больше не требовалось. Сейчас всё больше были заняты расчисткой и восстановлением железнодорожных путей для того, чтобы отвезти развороченные вагоны с дороги. К тому же, полиция была занята тем, что охраняла разбитые останки бывшего поезда. Казалось бы, что интересного можно было отыскать в разрушенном вагоне, помимо бедных вагонов состава было два вагона первого класса, в которых хватало предметов роскоши.

— Нельзя предсказать всего, — устало проговорил казак, забивая трубку и медленно втягивая в лёгкие сизый табачный дым, — Жизнь слишком сложная штука, чтобы всегда быть впереди всех даже на один шаг.

— Надо было отдать те документы...

— Не стоит корить себя, княже, — казак потёр нос рукавом, — Только Господь может предвидеть будущее, а мы лишь смертные. Не ты отнял их жизнь, князь. Они смогли прожить столько, сколько им оказалось отведено Богом. Единственное, сейчас мы можем сделать, так это молиться за души погибших, чтобы они вознеслись в небеса.

Смотреть за разрушенным поездом было страшно. Даже если наскоро считать количество бесповоротно погибших людей, то счёт уже шёл на десятки. По большей части люди просто передавили друг друга, превращая себе подобных в мешки с костями. Часть других погибла от взрыва и осколков. Оказалось, что местом взрыва был именно мой вагон, внутри которого разместили взрывное устройство. Мощи заложенного заряда хватило для того, чтобы разорвать вагон на две части, уничтожив вообще всех, кто находились внутри вагона, а также частично перевернуть весь длинный состав. Раненых же оказалось значительно больше. Переломы были частым явлением во время этой аварии, а мелких ран было просто не счесть.

— Их смерти не на моих руках, но отомстить необходимо, друг мой.