Избранные (СИ)

Глава двадцать шестая Селеста

Я сижу в зале Советов в смешанных чувствах. Возможно, потому, что в прошлый раз меня здесь прилюдно отчитали, поставили мое правительство под сомнение, а еще попытались навеки заточить в этом дворце, чтобы я никогда даже не задумалась об истинном значении слова «свобода».

И, самую малость потому, что последнюю неделю мне не давала покоя картинка, стоящая перед глазами: Габриэль и Эсмеральда в опасной близости друг от друга, тайно воркуют о чем-то в спальне моего будущего жениха.

И, можете ли подумать, но часы тикают, а их как нет, так и не было.

— Ваше величество, — опасливо произносит Норман, — может, послать за его высочествами?

Я с гордостью оглядываю своих мать и отца. Между прочим, я — единственный их ребенок, который отнесся к Совету с должным уважением и не опоздал на него, как все остальные.

Ну ладно, это обычное позерство. Просто тут находится посол Стейси и буравит он меня весьма неприязненным взглядом. Конечно, он не станет поднимать уже закрытый вопрос о моей некомпетентности перед другими послами из Кравера и Бишопа, но мне же будет лучше, если он замолвит обо мне словечко перед своими государями.

В общем, кажется, будущее в Стейси меня все же подкупило. Правда, мой жених что-то не горит желанием видеть меня в качестве своей суженой, но я это проходила уже множество раз. Я была не самым желанным ребенком, не лучшей сестрой и партией для Габриэля была определенно неудачной. Я привыкла. Привыкнет и он.

Просто, может за своим напускным равнодушием я пытаюсь скрыть, что такая мелочь, как Габриэль и Эсми в одном кабинете, причинила мне боль. Я понимаю, что королевой она будет лучшей, чем я — она всегда во всем была лучшей, — но это же моя Эсми, и я никогда не стала бы винить ее за то, что она по праву заслужила все свои привилегии. Черт возьми, пока я скакала по полям, она занималась политикой и социальными нуждами жителей, так что негоже мне теперь воротить нос и удивляться, почему ее любят больше, чем меня.

Послы нетерпеливо барабанят пальцами по столу. Невысокая, стройная женщина в плаще, чьи запястья увешаны тысячью украшений — посол из Кравера — раздраженно произносит:

— Ваша светлость, это уже просто непозволительно.

Герб Кравера — дельфин, что заставляет меня непочтительно захихикать, ведь у них и выхода к морю-то нет. Кравер знаменит своими горными реками и лютым холодом, а вовсе не песчаными пляжами, бухтами и морской гладью, как, например, Бишоп или Лакнес. Но, судя по всему, они яро стремятся отбить себе немного острова, а дельфин намекает на дружелюбные меры, которые они для этого применят. Как по мне, все это более, чем забавно, и моему братцу стоит бежать куда-нибудь за пределы Ламантры, если такие, конечно, существуют.

— Тысяча извинений, — кланяется мой отец с заискивающей улыбкой, занимая главное место за столом, — они будут сию же секунду.

Дверь в зал открывается, но вместо Эсмеральды, Габриэля или хотя бы Адриана, к нам прорывается Луиза. Мамины глаза округляются, и она выпрямляется, слегка улыбаясь, стараясь скрасить ситуацию:

— Прошу прощения, господа. Луиза, — как можно спокойнее произносит мама, — какие-то неприятности? Это зал Советов, дорогая.

Луиза кивает и, пригибаясь почти до пола, мелкими шажками семенит ко мне. Остановившись возле меня, она опасливо оглядывается по сторонам.

— Лу, какого черта? — шиплю я.

Посол из Стейси хмыкает, глядя на меня, и я подавляю желание подарить ему убийственный взгляд в ответ.

— Вас вызывает ее высочество принцесса Эсмеральда в свои покои, — бегло бормочет она.

Я недоуменно пялюсь на нее в ответ.

— Сейчас? Какого черта она делает в своих покоях?

— Простите, мне больше ничего неизвестно…она лишь попросила срочно вызвать вас.

— Как я уйду? — рычу я, — мы и так задерживаемся.

Если я сейчас увижу Эсмеральду, то точно закачу ей самый грандиозный скандал в ее жизни. В самом деле, какого черта? Она прекрасно осведомлена, что меня сейчас во дворце не жалуют, а посол из Стейси и так противно ухмыляется, глядя, как я снова позорюсь. Зачем же она меня компрометирует?

Но, если для меня что-то и имеет значение, так это семья. Эсмеральда знает, что я пойду за ней, куда угодно, но нехорошо этим пользоваться. С другой стороны, если сестра меня вызвала в такой момент, значит, у нее была на то причина.

Я встаю под убийственными взглядами отца, матери и посла Стейси. Уходить — так с музыкой.

— Господа, — произношу я с обворожительной улыбкой, которая противно стягивает мне губы, — я вынуждена удалиться на некоторое время. Обещаю вернуться, как только смогу, вместе с принцессой.

Отец смотрит на меня взглядом, который говорит: «Можешь не возвращаться, потому что ты уже труп», но при послах он делает вид, что все в порядке. Женщина из Бишопа издает страдальческий стон, но мама все берет в свои руки и начинает что-то ворковать. Ох, Эсми, надеюсь, это того стоит.

Я быстрым шагом покидаю зал Советов, а как только мы с Луизой оказываемся в коридоре, срываюсь на бег. Я пролетаю несколько лестниц и поднимаюсь на три этажа выше, где располагаются королевские спальни. Я толкаю одну из дверей и с порога заявляю:

— Черт бы тебя побрал, Эсми! Я конечно, благодарна, что ты вытянула меня из этого цирка, но, в конце-то концов…

Я не успеваю договорить, потому что мои руки скрючивают за спиной и меня с силой толкают лицом вперед. Двери за моей спиной с шумом захлопываются. Я издаю крик и пытаюсь вырваться, но двое мужчин, которые меня держат, в несколько раз превосходят меня в размерах. И с каких это пор я стала такой рассеянной и беспечной? За последние несколько месяцев меня уже дважды превращали в жертву. Беспредел.

Эсмеральда сидит на своей огромной кровати в холодных тонах и безучастно смотрит на меня. На ней сегодня не платье, а костюм цвета слоновой кости, который красиво прилегает к ее стройному телу и подчеркивает изумрудные глаза. Только почему-то у меня такое ощущение, будто передо мной сидит не моя сестра, а кто-то другой. Ее взгляд совсем не добрый и не сочувствующий, как обычно, а скорее злой и колючий.

— Эсмеральда, что происходит? — растерянно кричу я, отбиваясь от своих захватчиков.

Сестра делает им знак отпустить меня, и я раздраженно вырываюсь из рук двух Хранителей.

Секундочку…двух Хранителей?

Я недоуменно задерживаю взгляд на их желтой униформе — символе королевства — и медленно оборачиваюсь к Эсмеральде:

— С каких это пор ты им приказываешь?

Эсми смотрит на меня с непривычной холодностью, и указывает на место напротив ее кровати.

— Сядь.

Я невозмутимо скрещиваю руки на груди. Не хватало еще, чтобы мне приказывала моя собственная сестра.

— Ладно, — Эсмеральда пожимает плечами, — тогда, кажется, тебе придется наслаждаться представлением стоя.

— Каким еще представлением? О чем, черт возьми, ты говоришь?

Внезапно, за дверью начинают раздаваться крики. Я изумленно оборачиваюсь и стремглав кидаюсь к двери, но дорогу мне преграждают двое Хранителей. Я презрительно смотрю на них и рычу:

— Не трогать принцессу. Или вас просвещали не так?

— Их просвещали так, как выгодно мне.

Прекрасный ротик моей сестры способен издавать звуки, складывающиеся в слово «выгодно»? Она понятия не имеет о выгоде. Я сама никак понять не могла, как за годы, проведенные за обучением политике и экономике, она так и не разобралась в том, как переиграть все в ее пользу. Казалось, она даже не задумывалась никогда о том, что может поступать не так, как должно, а так, как хочется ей. Ведь все, что она делала, направлено на счастье Лакнеса, а значит, и на ее счастье. Или я не права?

Я слегка поворачиваюсь и смотрю на нее в упор.

— Раз ты им приказываешь — один черт знает как — прикажи им отпустить меня, иначе здесь начнется кровопролитие, видеть которое ты не захочешь.

Эсми продолжает буравить меня безучастным взглядом, не меняясь ни в лице, ни в идеально отточенной позе.

— Кровопролитие уже началось, но ты не станешь его частью. Пожалуйста, Селеста, сядь.

Глядя на нее с абсолютным недоумением я все же решаю, что лучше выслушать то, что она хочет сказать, а потом уже бросаться выяснять, что происходит за дверью. В конце концов, я всегда доверяла своей старшей сестре.

Я плюхаюсь в кресло и нетерпеливо подпрыгиваю на месте.

— Ну и что тут происходит?

— Демитрий, сделай так, чтобы никто не входил и не выходил, пока остальные мои подданные будут выполнять поручения, — скучающим голосом говорит она одному из Хранителей, делая ему жест рукой.

Замерев, я наблюдаю за тем, как Демитрий склоняется перед сестрой и выдает такое знакомое мне:

— Как вам угодно, моя госпожа.

Все внутри у меня переворачивается. Я вскакиваю с кресла и зажимаю рот рукой:

— Какого черта это только что было?

— Понравилось? — хвастливо облизнувшись, восторженно хлопает в ладошки Эсмеральда, — я сама все еще в восторге!

У меня так быстро стучит сердце, что, кажется, еще секунда и я умру прямо здесь.

— Они подчиняются только нашему отцу. Как ты это сделала? И почему на тебе этот костюм? Ты же ненавидишь костюмы!

— Я много чего ненавидела, потому что мне так говорили, — скривившись, произносит Эсми, — сядь и я все тебе объясню.

Я качаю головой, все еще не в состоянии прийти в себя, и она вздыхает:

— Всегда ты такой была. Взбалмошной, упрямой, безрассудной! Надо признать, это очень утомляет.

— Раньше у тебя с этим проблем не было, — рычу я, чувствуя, как у меня странно сжимается сердце. Моя сестра не такая. Она не говорит таким едким голосом и не смотрит так насмешливо, как будто обставила меня в неизвестно какой игре.

— Раньше… — усмехается она, — ты просто не замечала. Ты вообще мало чего замечаешь, Селеста. Ты постоянно пыталась сбежать, а поэтому отдалилась от всех — от меня, от Адриана, от мамы и отца. Знаешь, когда мне исполнилось двенадцать, я кое-что поняла. Тебе и Адриану я не нужна, потому что я слабее вас, медленнее вас и более послушная. Мама слишком занята попытками отгородиться от славы принцессы Бишопа, а отец…отца волнует только власть, которая дарует ему безопасность. Но я всегда буду нужна своему региону и людям, живущим в нем.

Я смотрю на нее с нарастающим чувством ужаса, какого не испытывала, наверное, еще никогда в своей жизни, и начинаю отчаянно мотать головой. Впервые я чувствую себя по-настоящему виноватой в чем-то — больше я не могу прикрываться жаждой свободы или строгими правилами.

— Ты моя сестра, — срывающимся голосом шепчу я, — и я всегда любила и всегда буду любить тебя. И мне все равно, слаба ты, сильна или не можешь сдвинуться с места.

Кажется, это на секунду пробирает ее, и она вскидывает голову в каком-то мучительном жесте, как будто на свободу вырвалась маленькая, испуганная двенадцатилетняя девочка, которая чувствовала себя такой одинокой, какой я никогда не была. Но в следующую минуту она снова превращается в незнакомую девушку, которая буравит меня ледяным взглядом.

— Ты понятия не имеешь о любви, — тихо рычит она, заставив меня болезненно вздрогнуть, — особенно о той любви, которую я всегда испытывала к своему народу. С двенадцати лет целью моего существования была корона Лакнеса, но разве могла я рассчитывать на нее? Неважно, как искусна я стану в политике, как сильно полюбят меня люди, как активно будут добиваться моей руки принцы всей Ламантры — отец никогда не допустит, чтобы его единственный сын отправился в чужой регион в качестве принца-консорта. И уж тем более он никогда не позволит женщине встать во главе Лакнеса, который он почему-то всегда считал своим, пусть и управлял им чертовски бездарно.

Мои руки беспомощно скользят в попытке ухватиться хоть за что-то, но, в итоге, беспомощно падают вдоль вытянутого от напряжения тела.

— Ты хотела…корону?

Эсмеральда презрительно ухмыляется:

— А чего ты думаешь я из шкуры вон лезла, чтобы всем угодить? Подсказывала отцу, что отправлять меня никуда нельзя, что здесь я полезна? Думаешь, я — самый глупый ребенок Лакнесов, которому нравится, что ею все пользуются?

Я смотрю на нее, чувствуя, как у меня волосы встают дыбом. Эсмеральда…Я жила с ней бок о бок с самого рождения, я видела, как она взрослела, как влюблялась, как разочаровывалась и ошибалась. Я наблюдала за тем, как она становится истинной принцессой, принимает долг, который казался мне слишком тягостным. А все это оказывается лишь притворством — погоней за честолюбивыми желаниями и властью — всем тем, что сгубило моего отца. Как могла Эсми последовать по стопам человека, на которого мы поклялись, что никогда не станем похожи?

— Я вижу, что ты думаешь, — рявкает она, — и сейчас же прекрати. Я ни капельки не похожа на него. Начнем с того, что я в десять раз умнее и закончим тем, что меня действительно волнует кто-то, кроме себя. Именно поэтому ты все еще сидишь здесь.

— Отец убил своих братьев ради власти, — севшим голосом произношу я.

— Да — и он глупец. Его братья были умнее его. Впрочем, у него не было силы, которой обладаю я, — она поднимает глаза и начинает тихо смеяться, и от этого так напоминает прежнюю себя, что у меня перехватывает дыхание, — не бойся. Я не собираюсь убивать тебя.

— Я не боюсь, — твердо говорю я, — ты же знаешь, смерть — еще одна авантюра, на которую я всегда готова была подписаться. Меня пугает совсем не это. Меня пугает тот человек, которым ты стала.

— И кем же, по твоему мнению, я стала?

— Ты жестокая. Фанатичная. И, наверное, у тебя совсем крыша поехала, — мой голос срывается, но я делаю быстрый вдох и добавляю беспечным голосом, как будто Эсми меня разыгрывает, и я прекрасно об этом знаю: — И что же, ты все это время обманывала всех нас?

На самом деле меня больше интересовало другое: как Эсмеральда могла обмануть меня?

— Ровно настолько, насколько ты могла бы назвать это обманом, — махнув рукой, произносит она, — во мне столько любви, сколько я всегда проявляла. Просто, возможно, я чуть менее бескорыстна и чуть более упряма, чем ты думала. А еще я чертовски умна. Я же сказала, Селеста. Ты просто никогда ничего не замечала. Но, судя по всему, если ты уже сейчас считаешь меня монстром, то все остальные открытия еще впереди.

Она протягивает руку за чем-то, что находится позади нее и достает стеклянную сферу, переливающуюся золотом. Я недоуменно разглядываю это странное сооружение, которое не похоже ни на что, виденное мною раньше. Меня завораживает то, как волшебно светятся всполохи чистейшего золота, скрытого хрустальной оболочкой. Я поднимаю глаза и впервые чувствую что-то жестокое в себе при взгляде на сестру.

— Что это? — напряженно спрашиваю я.

— Ах да, — она раздосадовано всплескивает руками, — он же и тебя не посвящал в свои дела. Это Стигма, сестренка. Штука, в которой собрана сила тысячи Искупителей, которую наш отец так преданно охранял в Солнечном городе и собирался использовать для своей защиты, — она невозмутимо смотрит на меня: — я украла ее.

У меня внутри все переворачивается. Эсмеральда любовно прижимает Стигму к себе и внимательно наблюдает за мной, как будто ожидает нападения. Странно, что Эсми надеется, будто такая сомнительная тактика убережет ее — она просто прекрасно знает меня и понимает, что я не смогу причинить ей боль. Но так ли это? Я слегка поворачиваю голову в сторону Хранителей — они мрачно на меня смотрят, постукивая пальцами по эфесам мечей. Если эта штука действительно обладает такой силой, то едва ли мне хотелось бы видеть ее в руках Эсмеральды.

— Каким образом?

— Это уже тебя не касается. С помощью одной маленькой, глупой Искупительницы, которая еще узнает о своей наивности перед тем, как испустить свой последний вздох.

Кажется, куда уж удивляться больше, но от кровожадности, прозвеневшей в ее голосе, мне становится совсем уже не по себе. Я решаю пока проигнорировать слова о неизвестной Искупительнице и ее судьбе, потому что, черт возьми, на кон сейчас поставлено куда большее:

— И что ты собираешься делать с этой…Стигмой?

Она улыбается, поглаживая сферу с такой нежностью, как будто на ее руках притаился милейший зверек с гладкой шерсткой.

— Много всяких вещей. Например, продолжать просвещать Хранителей моего отца, как я уже начала делать. Эта штука способна на столько всего интересного! Она подавляет любую магию, позволяя мне наложить свои чары наверх, представляешь? Я думала, на такое способны только живые люди, но, когда узнала о существовании этой красотки, буквально помешалась. Но это все лирика, — она похлопывает сферу и вновь поднимает на меня глаза: — я готовлюсь к тому, что должна была начать еще много лет назад. Я захвачу королевство, надену корону на голову и буду такой правительницей, какую Ламантра еще не знала.

Я недоуменно смотрю на нее расширившимися глазами. Эсми, возможно, и разбирается во всех тонкостях политических дел в сто раз лучше меня, но даже я понимаю, что у нее нет никаких шансов в престолонаследии.

— Ты с ума сошла? — хриплю я, — тебя никогда не выберут королевой, и ты это прекрасно знаешь.

— Кто говорит о выборе? — фыркает она, — я не собираюсь лебезить перед послами и глупыми правителями регионов, которым просто достался удачный билет в генетической лотерее. Они ни черта не понимают в правлении. На сегодняшний момент я обладаю максимальными возможностями и силой, которой мой отец никогда не решился бы воспользоваться. И как ты думаешь, кто будет лучшим правителем — я или наш отец, бежавший от собственной тени?

— Адриан законный король, — с расстановкой, медленно рычу я. Пусть только попробует оспорить власть нашего брата.

— Совета не было! — взвивается Эсмеральда.

И тут я с удивлением понимаю, что она все еще держится за наши старые правила и установки. Она так тщательно старается сломать систему, но не замечает, насколько сильно в ней увязла. Эсмеральда выросла на политике Ламантры — она не может взять и поменять все за одну секунду — хотя бы потому, что сама еще к этому не готова.

Это и есть мой шанс.

— Эсми, — осторожно подбирая слова, начинаю я, но она смотрит на меня убийственным взглядом.

— Эсмеральда или моя королева.

Она всегда ненавидела это прозвище, хотя все домочадцы звали ее именно так. И сейчас я не могу отделаться от мысли, что моим напоминанием о ее старой жизни она задета глубже, чем желает показать. Ведь мы-то с ней знаем, что сколько ни беги — от себя не убежишь. Мы знаем, что даже если она будет пытаться убедить всех, что она Эсмеральда, найдется человек, который расскажет — она Эсми.

— Эсмеральда, — поправляюсь я, — не будет никакого Совета. А если он и будет, то тебя на нем будут только судить. За предательство. Пожалуйста, позволь мне…

— Предательство?! — выкрикивает она, — спасти этот чертов регион, весь этот катящийся к чертям мир — это предательство?

— От кого ты собралась его спасать?

— Да хотя бы от тебя! Что, роль злодейки тебе уже не по душе?

— Я никогда не была злодейкой.

— О, да брось! Давай достанем список всех людей, просвещенных тобой! Или как насчет нашего братишки, идиота и разгильдяя, не способного вытащить свою голову из-под бесчисленных юбок? Посмотри на человека, в которого я превратила его! Я сделала из него образцового принца, интересующегося политикой, экономикой, всем чертовым Лакнесом! Признаюсь, вместо меня должен был править он, а я — всего лишь стоять у него за спиной, но какого черта? Это моя заслуга! Моя, а не его.

Я вздрагиваю с совершенной уверенностью, что ослышалась. Сердце колотится так громко, что я слышу его отголоски в своих ушах.

— В каком смысле «превратила»?

Она слегка улыбается, похлопывая пальцами по покрывалу.

— Эта мысль созрела в моей голове несколько лет тому назад. Адриан был главным претендентом на престол, — на этой фразе она пренебрежительно фыркает, как будто считает это невиданной глупостью, — но вел он себя, как последний болван. Ты же помнишь, что он вытворял? — она смотрит на меня в ожидании поддержки, но я лишь в ужасе качаю головой, — я знала, что он погубит мой народ. Я все ходила и думала, как замечательно было бы, если бы я могла как-то повлиять на него, переубедить, набросить на него оковы той власти, которую давало мне просвещение, — она издает тихий звук, напоминающий удовлетворенное мурлыканье, — а потом я узнала об Искупителях. Чем больше я общалась с Оракул, тем больше понимала, что их возможности не ограничены. Они обладали большей властью, чем мы когда-нибудь могли себе даже представить, и я воспользовалась этим. Я подкупила одну из Искупительниц и заставила ее подавить магию Адриана ровно настолько, чтобы я… — она на мгновение замирает, как будто ей неприятно то, что она собирается сказать, но в следующую секунду уже вызывающе вскидывает голову.

Я мелко дрожу, не в силах поднять на нее глаз. Мир вокруг крутится, но я заставляю себя стоять на месте, пробуя на вкус такие незнакомые доселе слова:

— Эсмеральда…ты просветила его?

Она холодно смотрит в мои глаза, бросая мне вызов.

— Не может быть… — шепчу я, — это невозможно. Нельзя просветить Просветителя. Мы бы почувствовали, что он находится под чьими-то чарами. Любой член королевской семьи, посещавший Лакнес, почувствовал бы это!

Эсмеральда сглатывает, поправив светлый локон, и хмыкает с напускной бравадой, за которой не может скрыть тень своих сомнений, и, возможно, боли:

— Как только я просветила Адриана, его магия тут же вернулась, и он мог пользоваться ею, как и раньше. Она подавляла тот факт, что Адриан сам был просвещен, и рядом с ним вы чувствовали только его магию. К сожалению, — она вздыхает, приподняв глаза к потолку, — моя Искупительница не выжила. Подавить магию просвещения в Просветителе оказалось сложнее, чем я думала. Больше я так рисковать не могла, поэтому мне пришлось найти более действенный способ. И я, разумеется, нашла его.

Мой брат, который еще недавно подшучивал надо мной и казался таким беззаботным, настолько…самим собой, оказался просвещен. Эсмеральда растоптала его, бросила мне в лицо нашу любовь друг к другу. Я мгновенно вспоминаю, как мы с Адрианом и Эсмеральдой держались друг за друга в зале Советов, обещая, что всегда будем вместе, и к горлу начинает подступать тошнота.

— Я сделала то, что было необходимо. Более того, я оказала ему услугу — избавила его от страданий по этой простолюдинке Аделии. Так будет лучше всем нам — и королевству тоже, — с совершенной уверенностью, лишь на мгновение омраченной мимолетной заминкой, заявляет она.

— Как ты могла? — бормочу я, качая головой из стороны в сторону. — Как ты могла уничтожить нашего брата?

— Уничтожить? — взрывается Эсмеральда, — да как ты смеешь так лицемерить? Ты просвещала бессчетное количество людей из-за обиды на родителей, и всегда аплодировала, когда мама совершала казни. Ты отбирала у людей все, что у них было прихоти ради, а теперь смеешь винить меня в том, что я сделала для всех нас?

— Эти люди были преступниками, — дрожащим голосом произношу я, — а ты просветила невинного человека…родного брата…ты чудовище.

Эсмеральда закатывает глаза, как будто слышать от меня такие слова ей очень смешно, и выпрямляется еще сильнее, отчего ее натянутый позвоночник кажется тонкой стрункой под тканью костюма.

— Вот поэтому, Селеста, ты никогда бы не смогла управлять регионом, — презрительно произносит она. — Ни у тебя, ни у Адриана, ни у нашего отца никогда не хватило бы духу сделать то, что я сделала. Вы воины, но вы чрезвычайно слабы. Только я знаю, как сделать мой народ счастливее. И если ради этого придется просветить всю мою семью, то что ж, я пойду на это. Ты никогда не понимала, что значит быть королевой. Я же — истинная правительница.

— Да если бы тебя заботило процветание Лакнеса, ты бы не стала красть Стигму и просвещать Адриана! Нет, тебе нужна абсолютная власть над всеми. Ты хочешь править Ламантрой, а не Лакнесом.

Эсмеральда приподнимает бровь и издает надменный смешок.

— А тебя это удивляет? Что эти чертовы старики в потертых камзолах понимают в политике? Они ввязали нас в Слепую войну, а с тех пор сидят, как на пороховой бочке, отовсюду ожидая удара. Все это было обречено на поражение с самого начала, а с магией Искупительниц, скорее всего, закончится кровавой резней между народами. Если я буду управлять Ламантрой, опасения бессмысленны. Все Искупительницы и Просветители смогут примкнуть ко мне, и мы обеспечим мир на этой земле. С оружием, которым я сейчас обладаю, моя победа обеспечена. Народ меня любит, а когда узнает, на что я готова пойти ради них — будут обожать меня. Селеста, тебе нет никакой нужды враждовать со мной. Я сделаю так, как будет лучше для Ламантры. Или ты больше доверяешь глупым королевским домам других регионов, чем собственной сестре? Ты же знаешь, что я смогу предотвратить неизбежную войну, а они — только ускорить ее.

— Я больше вообще не знаю, кто моя собственная сестра, — шепчу я, отступая назад. — Моя сестра никогда не просветила бы Адриана, не украла бы священную реликвию, которую своей головой охранял наш отец, не врала бы мне и всем остальным столько лет. Моя сестра слишком милосердна, чтобы оказаться таким чудовищем.

Ее глаза леденеют, и она безразлично произносит:

— Тогда тебя постигнет та же участь, что и мятежников.

Моя кровь холодеет при этих словах. Открытая угроза от моей сестры — это удар в спину, которого я никогда не ждала. Мне хочется рассмеяться и сказать, чтобы она прекратила этот цирк — Эсмеральде совершенно не идет быть злодейкой. Но то, как она держится, как она смотрит и с какой уверенностью произносит слова наталкивает меня на мысль, что впервые в жизни она не притворяется. Она слегка наклоняет голову, как делала всегда, когда принимала на себя тяжелое бремя, и я сжимаю пальцы в кулаки.

— Ты не можешь просветить меня. Ты не посмеешь, — рычу я.

— А я и не собиралась. Я казню тебя на дворцовой площади, чтобы люди знали, что я не благоволю никому — даже своим ближайшим родным. Я — истинная справедливость, Селеста.

— Нет.

Голос прерывает нас так резко, что я даже не успеваю удивиться. Мы с Эсмеральдой оборачиваемся и встречаемся взглядом с Габриэлем. Он стоит в проеме дверей, за которыми нарастают крики, и спокойно смотрит на мою сестру. Его волосы взлохмачены, а рубашка испачкана кровью, но я не могу определить, чья эта кровь. Хранители хмуро отступают, словно околдованные немым приказом моей сестры, и Габриэль медленным шагом приближается ближе.

— О! — Эсмеральда выглядит почти довольной. — Габриэль, подойди. Думаю, Селесте будет интересно услышать, какую роль ты сыграл в ее судьбе.

Я тяжело дышу и в упор, враждебно смотрю на него. Теперь все обретает новый смысл — то, как он ворковал с Эсмеральдой в его покоях, их общая поездка, где он спас ее из рук мятежников в Стейси. Он обеспечил себе и своему региону отличное будущее, заключив сделку с моей сестрой. Не зря же он так активно подбивал меня уехать. Черт возьми, пусть сделает хоть один шаг в моем направлении, и я снесу ему голову.

— Ты грязный, лицемерный лжец, — выплевываю я.

Габриэль едва обращает на меня внимание.

— Отпусти ее.

— На каких основаниях, будь добр?

— Ты знаешь, на каких.

Эсмеральда улыбается, удобно устраиваясь на своей кровати. Сделав приглашающий жест, она произносит:

— Пожалуйста, расскажи ей все. Посмотри же — Селеста сгорает от нетерпения!

Как же она собой наслаждается. Сходит с ума от блаженной мысли, что провела нас всех, что оказалась умнее. Никогда в жизни я не думала, что страсть моей сестры во всем быть лучшей была лишь последствием маниакального честолюбия. Эсмеральда была в восторге от самой себя.

Габриэль переводит на меня взгляд, и я вижу в его глазах только темную пелену боли. Он сделал неправильный выбор, и вечно будет платить за него. Только я никогда уже не прощу ему то, что он испортил мне жизнь, разрушил мою семью, позволил моей сестре уничтожить все, за что наши предки так долго боролись. Я хочу закрыть уши и не слушать то, как он стал частью ее сумасшедшего плана, но не могу пошевелиться.

— Хватит, Эсмеральда, — резко произносит он, холодно глядя на нее, — мы заключили сделку, и я свою часть выполнил.

— Я знаю, — соглашается она, — но разве тебе не доставляет все это даже малой толики удовольствия? Ну пожалуйста, сделай мне приятное — расскажи ей! Поверь, будет куда хуже, если ты не расскажешь.

— После этого ты отпустишь ее.

— Слово королевы, — улыбается она.

Габриэль вновь смотрит на меня, с трудом выдерживая мой ледяной взгляд, и медленно начинает говорить:

— Я давно подозревал о связях Эсмеральды в Стейси. Когда на нас напали предположительные мятежники, мои опасения усилились. Проведя свое расследование, я выяснил, что Эсмеральда уже приезжала в Стейси и забрала несколько детей с собой в Лакнес, что само по себе является преступлением. Тогда на нас напала семья одного из мальчишек, которых забрали с собой Эсмеральда и женщина по имени Оракул. Как оказалось позже, она крала Искупителей из Стейси, потому что считала, что их дар какой-то…особенный, — он бросил на сестру презрительный взгляд, — чуть позже, Селеста, на тебя напали. В тот день мои люди засекли Эсмеральду, когда она пересекала границу ночью, на портовом судне. Должен заметить, это крайне удивило меня. Когда я прибыл в Лакнес, я прямиком отправился к Эсмеральде, потому что не считал нужным доносить это до Совета накануне нашей свадьбы.

— Да, ваша свадьба — главная забота этих времен, — скривилась Эсмеральда.

— Она рассказала мне об Искупителях, — не обращая на нее внимания, продолжал Габриэль, — и еще кое о чем. Один из тех парней, который напал на тебя в Стейси, не погиб. Я допросил его и выяснил, что…

Я с замиранием сердца слушаю его, хотя, казалось бы, уже не может быть ничего хуже того, что я уже узнала.

— Что ты выяснил?

Габриэль сочувственно поднимает на меня глаза:

— Выяснил, что его подослала твоя сестра.

Такое ощущение, что на голову мне только что свалился потолок. То, что Эсми сделала с Адрианом, как она наплевала на наших родителей и поиздевалась над нашими законами почему-то на миг померкло перед другим фактом. Ни разу — даже когда Эсмеральда, чьи глаза сверкали таким восторженным, фанатичным блеском, объявляла о том, что уничтожила душу нашего брата — я и помыслить не могла, что она окажется способна меня убить. Да, мы с сестрой чертовски разные, но я всегда знала, что по какую бы сторону баррикад мы не оказались, в какие регионы бы ни заплыли, мы всегда будем любить друг друга. Без вопросов и сомнений.

Я практически никогда не плачу. Считаю это делом бесполезным и весьма неблагодарным, а еще здорово портящим репутацию, но сейчас я ничего не могу с собой поделать. К горлу подкатывают рыдания, и я изо всех сил впиваюсь ногтями в ладонь, чтобы не разреветься прямо в этой дурацкой комнате, которая искромсала мой мир на кусочки.

Я смотрю на нее и могу произнести только одно:

— Почему?

На миг мне кажется, что на ее лице проскальзывает тень — что-то, похожее на смесь сомнения и сожаления — а в следующую секунду ее голос звучит чуть тише и менее хвастливо:

— Это было необходимой мерой. Не думай, что мне доставляло удовольствие планировать твое убийство или просвещать Адриана, — как будто оправдывается она, — но просветить тебя я не могла. У меня больше не было обученных Искупительниц, верных мне, а если бы и были, то их смерть вызвала бы слишком много подозрений. Если бы я оступилась, отец бы тут же повесил меня за предательство и Ламантра никогда не узнала бы своей истинной королевы. Оставлять тебя в живых я тоже не могла. Если другие регионы, вероятнее всего, подчинились бы мне из-за оружия, которым я обладаю, то на Стейси рассчитывать не приходилось, — она смотрит на меня почти с осуждением, — я понимала, что Габриэль будет во всем слушаться тебя, а ты никогда не простишь мне то, что я сделала с Адрианом. И, скорее всего, никогда не позволишь Стейси пасть перед лицом новой королевы. Я не могла так рисковать, а союзники мне были нужны. Поэтому, когда Габриэль пришел ко мне, я предложила ему сделку. Он пообещал содействовать мне при условии, что я не трону тебя и подчиню себе Стейси на выгодных условиях.

Мне не хватает воздуха, но я заставляю себя твердо посмотреть на Габриэля и Эсмеральду. Значит, они вовсе не любовники, а вынужденные союзники. Я пока еще не разобралась, как ко всему этому отношусь — особенно к части, которая касается Габриэля, но мне придется подумать об этом позже.

— Ну и почему бы тебе просто не просветить нас сейчас раз ты обладаешь такой силой? — рявкаю я, не успев подумать, чем зарабатываю гневный взгляд Габриэля. Да пошел он.

Эсмеральда горестно качает головой, как будто я непроходимо глупа.

— Эх, младшая сестренка, все-то ты ничего не понимаешь. Если я просвещу Габриэля, то мне мгновенно объявят войну в Стейси, а другие регионы поддержат это. Я, разумеется, сильна, но не настолько, чтобы просветить армию всей Ламантры против Лакнеса. Сейчас на моей стороне есть Стейси, а как только я расскажу о существовании Искупителей и своей силе, Кравер и Бишоп падут.

Она все продумала. Я могу только теряться в догадках о времени, которое Эсмеральда потратила за изобретением своего плана — выверяла его до мелочей, искала, где могла бы оплошать и уничтожала малейшую возможность неудачи. Я всегда знала, что моя сестра — политический гений, но никогда не думала, что она использует свои способности во вред, а не во благо. Мне даже хочется смеяться от этой мысли. Забавно, как кажется, что знаешь о человеке все, а он продолжает тебя удивлять. И удивительно, как люди предстают перед тобой совсем не такими, какими они казались все это время, и ты ловишь себя на мысли, что все их качества были придуманы тобой, потому что гораздо проще сделать человека плохим, чем принять его неоспоримые достоинства. Или хорошим, чтобы уменьшить собственную боль. Вся та ложь о людях, которую мы создаем и жадно проглатываем, живет в нас ради нас самих. Теперь я понимаю это, как никогда раньше.

— Что ж, сестричка, — заявляю я с улыбкой, которая больно стягивает мне лицо, — надеюсь, тебе понравилось уничтожать все хорошее, что между нами когда-либо было ради своих идиотских затей о покорении мира. Но не забывай, Эсми, что ты еще никогда у меня не выигрывала. И в этот раз ты тоже проиграешь.

Эсмеральда щурится и рычит:

— Только я знаю, как правильно управлять народом! Ты жестока, Адриан — безволен, а наши родители глупы! Меня обожают, меня почитают, только меня послушаются! Я наведу порядок во всем королевстве, а остальные дома будут подражать мне. А ты, Селеста, ты будешь поклоняться мне и без просвещения.

— Что ты сделала с нашими родителями? — рычу я в ответ.

— А как ты думаешь? — усмехается Эсмеральда.

Все во мне леденеет, и я в ужасе начинаю пятиться назад. Мама с папой — все, что у меня осталось. Я и так проторчала здесь слишком долго. Я разворачиваюсь и ударяю одного из Хранителей в лицо. Затем опираюсь на его скрещенные на груди руки, приподнимаюсь и отпихиваю второго Хранителя точным ударом ноги в живот — трюк, который мы с Адрианом отработали, когда были еще детьми. Когда он еще был самим собой. С каждым ударом мне становится легче, как будто вся моя боль сосредоточена в моих конечностях. Мне хочется закричать, но я молчу и прокладываю себе дорогу к выходу. Я должна выбраться и разобраться, какого черта происходит за дверьми, и что начала Эсмеральда в погоне за властью.

— Если она выйдет за эти двери, у меня не будет другого выхода, — безразличным голосом произносит сестра, — я убью ее.

Габриэль издает тихое рычание и что-то очень тонкое вонзается мне в шею. Перед глазами все темнеет, и я падаю прямиком в руки одного из Хранителей, который расплывается в улыбке перед моей сестрой и обращается к ней «госпожа».