Избранные (СИ)

Глава шестнадцатая Эйдан

Члены Элитного отряда неслышно двигаются по грунтовой дороге позади меня. Этот знакомый ритуал действует успокаивающе, заставляет мое сердце биться в размеренном ритме — даже несмотря на то, чем мы занимаемся.

Я делаю двум братьям знак притаиться за кустами перед небольшим, деревянным домом, а остальным двум — спрятаться со мной с противоположной стороны. Мы трое внимательно наблюдаем за тем, как из окна льется приглушенный свет, обманывая ночь.

— Эйдан, — шепчет Вал, сидящий слева от меня.

Я недовольно кошусь на него. Разговаривать на заданиях непринято, а Вал всегда был тем, кто любил почесать языком больше других.

— Эта девочка…сколько ей лет?

Я всматриваюсь в глаза Вала и читаю в них сомнение. Не знаю, с каких пор он вообще задает такие вопросы — нас с детства обучали тому, что мы делаем и почему мы это делаем. Быть избранными и не быть просвещенными — огромная честь для всех моих братьев. Такие слова не нравятся мне хотя бы потому, что ставят под сомнение авторитет короля, и Вал об этом знает.

Двенадцать членов Элитного отряда. Кодекс, подписанный кровью двенадцати братьев.

— Около семи, — неопределенно отвечаю я, хотя прекрасно знаю, что ей шесть и пять месяцев.

— Шесть, — поправляет меня Джошуа, равнодушно глядя на окно.

Вал сглатывает, пряча глаза:

— Вам никогда не кажется, что мы делаем что-то…не то?

— Как только мне начинает что-то казаться, я вспоминаю вид эшафота, — бормочет Джошуа.

Все в королевстве полагали, что члены Элитного отряда не просвещены потому, что король пытается доказать, будто доверяет обычным людям. Я же знал, что это не так. Никогда Совет не позволил бы Лакнесу просвещать людей без причины после Слепой войны — даже во имя армии. Ради этого у нас есть Хранители, но они по закону не могут входить в личную охрану короля. Совет прекрасно знал, к чему подталкивает Тристана — к тому, чтобы он признал человеческую жизнь, как достойную. Однако он никогда не пошел бы на это. В какой-то степени, Искупители — это просто очередной вызов, ненужная провокация, навязчивая паранойя. Но ничто на свете не стоит для меня прежде благополучия его величества.

— Вам обоим стоило бы вспомнить о том, кому вы служите, — сквозь зубы цежу я.

Они знают, что я недоволен их словами. Мне претит мысль, что некоторые из моих братьев преданы королю лишь потому, что боятся сложить свои головы за менее благие цели. Наша верность исключительна. Ни одному из нас не стоило бы ничего вонзить нож себе в грудь ради спасения Тристана. Но, судя по всему, некоторыми из Элитовцев движут другие мысли.

— Не ставь мою преданность под сомнение, Эйдан, — фыркает Джошуа. — Я поклялся на кресте в том, что не изменю своим убеждениям и короне. Все это, однако, идет вразрез с моим обычным инстинктом самосохранения.

— Как забавно, что ты все еще помнишь это слово, — раздается смешок Джозефа из соседних кустов.

Джошуа без удовольствия косится на него.

— Еще скажи, что я трус.

Члены Элитного отряда воспринимают смерть не так, как большинство людей. С детства монахи обучали нас контролировать себя, свои страхи и свои мысли. Для нас смерть — это всего лишь повод достойно завершить жизнь, уйти со сцены на кульминации. Каждый из нас знает, что если мы падем за правое дело, то смерть пощадит нас в новой жизни.

Я всматриваюсь в мягкий свет окна, ожидая чьей-нибудь тени, но сам думаю о другом. Перед глазами у меня стоит кодекс Элитного отряда — двенадцать пунктов, нарушить которые означало бы отказаться от собственной чести.

— Я о том… — колеблется Вал, перебирая полы плаща, — что мы совершаем правое дело, но методы, которые мы для этого используем…часто мало меня радуют.

— Забирать деток на попечение короля взамен на кругленькую сумму их родителям не самая ужасная сделка, как по мне, — фыркает Джозеф.

— Заткнись, — раздражается Джошуа.

— Не заставляй меня учить тебя манерам, брат, — предупредительным голосом обращаюсь к нему я.

Каждый из нас отдал бы жизнь друг за друга, не задумываясь. Но это не означает, что в промежутках нам не хочется устроить бойню со всеми видами оружия наперевес.

Вал тяжело смотрит на Джозефа, но ничего не произносит. Вал никогда не знал своих родителей — его привезла с собой моя мать из Стейси, а вот Джозеф поступил на службу после того, как отверг свою семью и решил посветить себя короне. По его словам, ему было семь лет, когда он принял такое решение. Что бы я там ни думал о моральных начинаниях Джозефа, я никогда не встречал человека более преданного своему делу, чем он. Так же, как и я, он считал короля своим единственным отцом. Что ж, это создает некоторую конкуренцию.

— Нам не следует обсуждать приказы, — говорю я, потрепав Вала по плечу.

— А я и не собирался, — вздыхает он. — Просто надоедает уже видеть всех этих плачущих детей и родителей, которых мы оставляем на попечение Хранителей.

— А что их жалеть? — сплевывает Джозеф. — Все они одинаковые. Моральные уроды, готовые за деньги родных детей отдать — все до единого.

— Оно-то разумеется, но ты мог бы подумать и о детях.

— Так всем будет лучше, Вал, и ты, черт возьми, это знаешь.

— Хватит, — рявкнул я громче, чем следовало бы в подобных обстоятельствах. — Услышу хоть слово, отвлекающее вас от задания — будете все разгребать конюшни месяц.

Джозеф громко чертыхнулся, а Вал лишь мрачно посмотрел прямо перед собой. Мне хотелось бы сказать Валу несколько ободряющих слов, но я не мог проявить подобную слабость перед другими братьями.

Все знали, что Вал, я и Джошуа связаны чуть более сильными нитями, чем остальные Элитовцы. Мы трое были Искупителями, которых мама привезла из Стейси — судя по ее словам, спасала из пожара, в котором погибли их родители — ее близкие друзья. Вал и Джошуа — кровные братья, но это никогда не мешало им относиться ко мне так, как будто я — часть их семьи. Элитовцы ни разу не упрекнули меня в снисходительном отношении к ним, а я…полагаю, просто никогда не давал им повода. Вал и Джошуа были для меня такими же братьями, как и любой другой из двенадцати членов Элитного отряда, но все же…я чувствовал, что если передо мной встанет такая необходимость, я скорее закрою грудью любого из них, чем кого-то другого.

Свет слегка мигнул в окне, и я напряженно всмотрелся в окно, выходящее на уютный сад. Девочка с двумя светлыми хвостиками осторожно выглянула на улицу и вдохнула прохладный, осенний воздух.

— Элоди!

К девочке приблизилась молодая женщина в ночной рубашке. Она обняла ребенка за плечи, подгоняя ее прочь, и закрыла окно, преждевременно внимательно оглядев сад. Она как будто ждала подвоха, видела сквозь кусты, за которыми притаились пять черных плащей, несущих разруху в ее дом. Наконец, ничего не заметив, она гасит свет и все звуки затихают.

— Ну что? — подает басовитый голос Элуа, — заберем ее сейчас?

Вал прожигает меня взглядом, но я качаю головой:

— Еще не время. Дождемся ее седьмого дня рождения.

— В этом нет смысла, — закатывает глаза Джозеф. — У девочки будет только больше ненужных воспоминаний о родителях.

Я не думаю, что воспоминания о семье, какой бы она не была, могут быть ненужными. Сам не могу объяснить, почему оттягиваю этот момент, ведь Джозеф по-своему прав, но почему-то от одного взгляда на эту девочку мне вспоминается Эланис. Ведь несколько месяцев назад я точно так же сидел в засаде и наблюдал за тем, как она выходит во двор, чтобы потрепать по загривку лошадей, а ее рыжие волосы развеваются на холодном ветру. Как она стоит у забора и смотрит вдаль, будто мир слишком тесен для нее. Порой мне хочется, чтобы я никогда не забирал ее. Чтобы король так и не узнал о ней, чтобы не послал нас на слежку, чтобы она уехала и жила где-нибудь далеко со своими родителями. После того, как я отобрал Эланис, каждое мое задание становилось личным, интимным. И мне это нравилось меньше всех.

В такие минуты я всегда вспоминаю о преданности королю, о своих обязательствах, о статусе капитана Элитного отряда. Колебания — это совсем не то, чему меня учили.

Но дать Элоди еще несколько дней — вовсе не проявление слабости.

Я поднимаюсь с колен, и мои братья следуют за мной. Судя по насмешливому взгляду Джозефа, я поступил неразумно, но мои решения неоспоримы.

Мы медленно исчезаем в ночи, но впервые на душе у меня по-настоящему тяжело. В следующий раз мы вернемся сюда, чтобы забрать эту девочку навсегда.