Избранные (СИ)

Глава двадцать четвертая Эланис

Вот уже четыре часа я сижу в кабинете Дока, мерными глотками попивая какую-то травяную настойку. Здесь, наконец, наступает ни с чем не сравнимая, оглушительная тишина. За несколько часов до этого комната была наполнена рыданиями Давины, которые я физически больше не могла выносить, и скорбью тех, кто оказался крепче. Давина потеряла всю свою семью в один миг — всех своих братьев и сестер, родителей, всех, ради кого она фактически торговала собой все эти годы. В один миг она поняла, что отдала свою жизнь ни за что. Никто не мог бы понять ее лучше, чем мы.

Я молча наблюдала, как Бланш бьется в руках Гарвана, крича и ругаясь, обливаясь слезами и захлебываясь словами о любимых людях, которых потеряла. Гарван и Бенджамин могли лишь смотреть на нее, радуясь, что их отец все еще с ними. В глубине души я понимаю толику облегчения, которую они, должно быть, испытали. Их отец рискует собой каждый день, но он все еще жив.

В свою очередь, не думаю, что Док лелеял надежды о своей пропавшей жене, но ему, как и мне, страшно было узнать правду. Теперь мы все ее знаем.

Нора больше не могла находиться в Солнечном городе, поэтому Ева осталась с ней, даря ей облегчение, которого, вполне возможно, она искала все эти долгие годы. Я же…я видела перед собой лишь цель, у которой больше не было ни одной преграды.

— Вы должны взять себя в руки, — отстраненно проговорила я, — король послал на разведку только меня, Давину и Скилар. Он хотел, чтобы мы это увидели. Если вас найдут в таком состоянии, то вы попадете под ненужное подозрение.

— Да пошла ты! — заорала Бланш, бросаясь на меня, но Гарван дернул ее назад за плечи.

— Иди и тренируйся, — рявкнула я на нее.

— Да ты…бесчувственная, холодная, тупая скотина! — кричала Бланш, вырываясь из стальных объятий Гарвана, — тебе все равно! Признайся! Всегда было все равно!

Я сжимаю кулаки, и Скилар вырастает рядом со мной, качая головой. Бенджамин сурово обводит меня глазами с противоположного конца комнаты. Я упивалась своим горем слишком долго, чтобы начать действовать, но никто не посмеет бросить мне в лицо, что мне все равно.

— Может, было бы легче, если бы мы ничего не знали, — шепчет Давина, утирая рукавом глаза.

— Боец ты или кто? — досадливо морщится Скилар.

Этого я боялась больше всего. Я должна была знать правду, но я не подумала о том, что правда может растоптать моих друзей. Тогда я решила, что даю им выбор, но, возможно, избегая слабости, я все же подверглась ее соблазну? Один Бог знает, как поступить было правильно.

Док протянул Бланш чашку с травяным чаем, но она с воплем вышибла ее из его рук.

— Одних неуравновешенных понабрал, — ворчит Скилар.

В общем, полный хаос. Через какое-то время мне и Доку все же удалось убедить их, что они должны вернуться в Солнечный город и сделать вид, будто ничего не произошло. До исполнения нашего плана осталось несколько дней. Если мы позволим эмоциям взять верх сейчас, то никогда не победим. И если дадим повод королю убить нас раньше.

Мысль о мести — это единственное, что держит меня сейчас на плаву. Если у горя и есть какие-то стадии, то я сейчас явно на гневе. В глубине души я понимаю, что как только мы избавимся от Тристана, моя жизнь потеряет всякую цель, а это меня раздавит. Но сейчас я должна сосредоточиться на главном.

— Как ты? — спрашивает Док, присаживаясь рядом со мной на небольшой стул.

Я не знаю, как ответить на этот вопрос, поэтому говорю то, что максимально приближено к правде:

— Я справлюсь.

— Знаешь, я ведь родился не в Лакнесе.

Я удивленно смотрю на Дока, который проводит рукой по коротким волосам и закуривает новую мятную палочку.

— Серьезно? У тебя совсем нет акцента.

Знаю не понаслышке, ведь он долгое время был моей отличительной чертой, переданной мне от отца. В детстве он часто говорил со мной на диалекте Стейси, рассказывая о том, какие там высокие горы, бесконечные поля и тысячи диких лошадей. Я до сих пор могу изъясняться на этом диалекте ламантрского — он во многом напоминает язык, который мы используем в Лакнесе, только слова там звучат четче и резче, как порыв ветра, сталкивающийся с высокими деревьями. Хотя, вряд ли я когда-нибудь снова смогу использовать знакомые предложения без щемящего чувства в груди. Мой мир разрушен. Когда все, что ты делаешь, крутится вокруг самых дорогих тебе людей, их уход заставляет твою вселенную трещать по швам. Уничтожает ее. Мне хотелось бы выжечь все любимые воспоминания из памяти, чтобы я поверила, что однажды станет легче. Что когда-нибудь я смогу вдохнуть полной грудью, а улыбка перестанет сдавливать мне губы.

— Я провел в Лакнесе больше времени, чем могу вспомнить, но родом я из Бишопа. Из земель ее величества, — он выдыхает мятный, сладковатый дымок, — там все иначе. Там солнце светит ярче, чем ты можешь себе представить, каждый день там — праздник, карнавал. Я помню невероятные краски ежемесячных гуляний, костюмы, в которые все наряжались на день Коронации. Там не бывает зимы, а еще, наверное, горя, боли и всех тех осложнений, которые мешают нам жить спокойно. Море там совсем не такое, как в Лакнесе. Оно сияет и переливается ярко-голубым, а еще повсюду песчаные пляжи, а на небе — курчавые облака. Не зря наш герб — альбатрос. Если и есть одно место, которое я назвал бы раем на земле, то это — Бишоп.

Я завороженно наблюдаю за тем, как меняется его лицо при рассказе. Странно, но мне самой Бишоп представлялся совсем другим. В Лакнесе рассказывали лишь, что это самый бедный регион Ламантры, поэтому мне всегда казалось, будто небо там серое, воздух пропитан дымом и гарью, а люди — несчастны. Но, возможно, это всего лишь очередная ложь — попытка короля убедить нас, что лучше Лакнеса региона не найти.

— Так почему же ты уехал?

— Я потерял своих родителей, когда мне исполнилось тринадцать. Оба погибли от чахотки, распространившейся по Бишопу. Тогда я и понял, что хочу спасать людей. И я уехал из Бишопа, потому что мой рай был навсегда омрачен болью этой потери, — он еще раз закуривает, — я лишь хочу сказать, что понимаю, каково это — лишиться всего в самый неожиданный момент, когда жизнь кажется чертовым приключением с бантиком на носу. Но, как бы банально и насмешливо это ни звучало, ты должна двигаться дальше. Искать свое место в мире. Свое предназначение. Делать то, чем они бы гордились. То, что ты скоро совершишь, Эланис, — это, черт возьми, одна из самых великих вещей в мире. Тебе выпал тот шанс, который выпадает лишь тому, кто к нему готов. Ты можешь спасти других людей. И они, — он машет в сторону двери, за которой скрылись остатки Ордена, — тоже готовы на это пойти. Не обращай внимания на колючесть Бланш и на презрительность Гарвана. Они боятся, а ты сильнее их, вот они и бесятся. В конечном итоге, они тоже пытаются поступить правильно.

Я киваю, зарывшись лицом в свои ладони.

— Мне было бы хоть немного легче, если бы Эйдана выпустили из темницы.

— Ты не спасешь его.

Я готовлюсь ощетениться, но грустный взгляд Дока усмиряет меня.

— Это еще почему?

— Ты не понимаешь, что означает быть членом Элитного отряда и быть на службе у короля. Эйдан никогда не уйдет — хоть убей его. Ты не осознаешь, каково это — расти на зомбировании, когда все твои чувства тщательно контролировались с помощью внешних воздействий. Он этого не помнит, но, всякий раз, когда, будучи ребенком, он проявлял нежные чувства по отношению к чему-то, кроме короля, его жестоко избивали. Боль ассоциируется у него со всем, кроме Тристана, а еще — слабость. Даже если бы он ушел, он никогда не научился бы жить по-другому.

И что, теперь Док думает, что я просто брошу Эйдана, потому что быть с ним — сложно? Потому что это создает мне — и ему — лишние проблемы? Я не понимаю, как после всего, через что мы прошли, Док все еще может думать, будто сложности — это повод отступить.

— Я понимаю, — тихо говорю я, — но Эйдан сильнее всего, что ему навязали. Возможно, когда он узнает, кем на самом деле является его добродетельный отец, все изменится.

— А может и нет. Ты не можешь так рисковать.

— У нас был уговор, Док.

Док вздыхает и стряхивает палочку, как будто я его утомила.

— Надеюсь, ты не разочаруешься, и он будет бороться за тебя так же сильно, как ты борешься за него.

Я оставляю его комментарий без ответа и наблюдаю, как травы плавают в моем чае, унося мои мысли.

— Как же так… — бормочу я, — у короля есть семья. Он, вроде как, дорожит ими. И при этом у него не дрогнула рука уничтожить всех, кого мы любили.

— Ты, кажется, понятия не имеешь о нем? — усмехается Док.

Я приподнимаю на него глаза:

— Что ты имеешь в виду?

— У короля было три брата, которых он убил еще до того, как им всем исполнилось одиннадцать. Он всегда жаждал власти, как, впрочем, и всегда боялся мести внутри дворца. Он знал, что с ним почти наверняка поступят так же, вот и создал себе Элитный отряд. Они защищают его не от внешних напастей, а от внутренних. Приглядывают, чтобы дети не решили умертвить папу раньше срока, или разъяренная жена вдруг все не узнала и не сошла с ума от ужаса.

Почему-то история Дока ни капли меня не удивляет. Мне уже кажется, что нет ничего, на что король не оказался бы способен.

— Откуда ты знаешь? — шепчу я.

— Я слишком долго живу в этом дворце. Я — предводитель Ордена Солнца, и, как видишь, все еще жив. Разумеется, я обладаю большим количеством информации. А еще умением ее скрывать.

Взгляд Дока устремляется куда-то вдаль, и на миг мне кажется, будто он находится где-то за пределами этой комнаты — возможно, среди гуляний Бишопа или на берегу лазурного моря, украшенного крыльями чаек.

— Я лишь хочу сказать, — произносит он, тряхнув головой, — что король — человек, не знающий пощады. Не нужно его недооценивать. И смею полагать, что Оракул такая же.

— Кто она вообще такая? — наконец спрашиваю я, — она говорит правду о своем происхождении? Как по мне, вся ее история с Искупительством очень подозрительна.

— Я сам был бы рад знать, откуда идут корни вашей магии, и кто такая Оракул на самом деле. Возможно, ее дар действительно проявился неожиданно и по воле случая ее нашел король, но, как по мне, вероятность этого приближена к нулю. Никому так не везет — тем более его величеству, который давно поставил удачу в конец списка своих помощников. Не удивлюсь, если Искупители Лакнеса — это результат многих лет чудовищных экспериментов. С другой стороны, — замечает Док, — это означало бы, что вы — исключительны, но, судя по тому, что король не применяет к вам самых жестоких методов, чтобы обезопасить своих воинов, он либо уверен в формуле успеха, либо знает, что сможет найти еще Искупителей при большом желании.

— Адриану ничего неизвестно об этом. Мы должны заставить короля сказать правду, — твердо произношу я.

— Нет, — качает головой Док, — это слишком большая власть, а значит, слишком большое бремя. Принц не должен ничего узнать о том, как добыть или распознать ген Искупителей. Если мы найдем дневники короля, то мы их уничтожим, а если нет — то заставим короля замолчать навеки. Я уверен, что он никогда не признается чужим правителям в тайне магии, которую так любовно взрастил. Понимаю, что никакой исход событий неидеален, но мы должны сделать все, чтобы похоронить этот секрет с правлением короля. Это дарует Искупителям шанс на свободную жизнь.

Док снова поднимает голову и смотрит в сторону двери, как будто чего-то ждет. Через несколько секунд раздается мерное постукивание, и я вздрагиваю, проследив за его взглядом. Весь Орден должен сейчас быть на тренировках. Ноги сами заставляют меня вскочить, но Док хватает меня за руку и ласково улыбается:

— Скоро ты должна будешь совершить великое дело, и неизвестно, чем все это кончится. Я считаю, что ты заслужила несколько счастливых минут. Только ради всего святого, Эланис, будь благоразумна и помни, что наша миссия исключительно секретна. Или я сам не побоюсь тебя убить, — его взгляд суровеет.

Я с недоуменным лицом наблюдаю за тем, как он подходит к двери и широко раскрывает ее. Когда я рассматриваю того, кто стоит напротив меня, у меня перехватывает дыхание.

Внезапно вся моя боль притупляется, заменяясь моментом бесконечного, чистого счастья. Мне кажется, что я издаю какой-то вскрик, но в следующую секунду нахожу себя в объятиях Эйдана. Я зарываюсь пальцами в его волосы, вдыхаю его знакомый, мускусный запах и сжимаю его так сильно, как будто в следующее мгновение он испарится.

— Эй, крошка, ты меня сломаешь, — смеется Эйдан мне в ухо, сильнее прижимая меня к себе.

Я ждала этой минуты так долго, что, кажется, ожидание стало неотъемлемой частью моего существа. Те несколько недель, что я провела без него, были похожи на серую, безликую стену, испещренную перечеркнутыми отметинами. Никогда еще я не скучала по Эйдану больше — по его насмешливым, но таким ласковым карим глазам, по суровой линии подбородка, по резко очерченным скулам и твердо сжатым губам. И сейчас я не хочу даже думать о том, что когда-нибудь потеряю его.

— Я так соскучилась, — шепчу я.

Док беззвучно ушел, плотно закрыв за собой дверь и даже не позволив мне отблагодарить его. Я понимаю, что эта звуконепроницаемая комната — единственная, где мы с Эйданом можем немного побыть вместе.

Мне хочется расспросить его о времени, проведенном в темнице, но я жутко боюсь услышать подробности. Внезапно я чувствую, как его тело напрягается, и отстраняюсь, озабоченно заглядывая ему в глаза. На его скулах ходят желваки, а сам он бесстрастно смотрит прямо перед собой.

— Что такое? — недоумеваю я.

— Я понимаю, если ты никогда не сможешь простить меня за то, что я сделал. Я бы не простил.

— Эйдан, мы оба знаем, что ты не мог поступить иначе. Думаешь, я ничего не поняла? Король убил бы меня, если бы ты не выполнил его просьбу.

Конечно, мне хочется надеяться, что произнесенные мною слова являются правдой. Я не могу не думать об истинной причине того, что произошло в зале Советов. Возможно ли, что мне просто куда легче винить во всех бедах короля и не думать о том, что некоторые действия были выбором самого Эйдана?

Эйдан смотрит на меня, и я понимаю, что он читает все эти мысли на моем лице. Он не рвется опровергнуть их или высказаться в свою защиту, а лишь произносит:

— Я сказал, что всегда буду приглядывать за тобой. И я буду придерживаться своих слов до конца. То, что я сделал, было вынужденной мерой, но это ни капли не оправдывает меня.

Он проводит пальцами по шраму на моей шее, который змеится, исчезая под новым костюмом Искупителей. Недавно его прислал мне король с приложенной карточкой «Следи за ним лучше». В последнее время я часто задумываюсь о своей новоявленной жестокости, но мне действительно захотелось запихать эту карточку ему в горло.

— Это уже не имеет никакого значения, слышишь? — я требовательно вглядываюсь в его глаза и дотрагиваюсь до его плеч, — с тобой все в порядке? Я…не хочу даже знать, что с тобой делали в той темнице.

Глаза Эйдана темнеют, и он мрачно сжимает губы.

— Ничего такого, чего я бы не заслужил или не мог бы выдержать.

Я понимаю, что дольше откладывать этот разговор бессмысленно. Я должна хотя бы попытаться повлиять на него, особенно теперь, когда у него есть доказательство того, что король вовсе не так предан ему, как кажется.

— Эйдан, — я глубоко вдыхаю, — то, что ты узнал о короле…поменяло твое мнение о нем?

Давить на него больше не имеет смысла. Капитан с раздражением мотает головой:

— Я думал, мы это уже обсуждали.

— Я спрашиваю, изменилось ли что-то. Возможно, ты стал смотреть на вещи по-другому…

Например, более трезво, адекватно или хоть как-то, чтобы он, черт возьми, выжил.

— Нет, не стал. Не нужно пытаться переделать меня, Эланис. Я обещаю, что подобного больше не повторится, стоит только…

— Не видеться больше со мной? — мой голос срывается, — забыть о том, что я существую?

Эйдан напрягается и отходит в сторону, барабаня пальцами по стене.

— Если бы дело было лишь во мне, возможно, я смог бы поставить все под сомнение, — наконец произносит он, — но предать моего отца означает предать еще и моих одиннадцать братьев. Это опозорило бы мою честь, уничтожило бы меня, как воина, бойца. Что бы тогда вообще от меня осталось?

— Ты был бы жив, — тихо произношу я, — и ты был бы со мной.

И я знаю, что этого недостаточно.

— Эланис, ты пришла в этот дворец и перевернули весь мой чертов мир с ног на голову. Но я не могу от всего отказаться. Есть вещи выше моих сил. Семья для меня — это все. И ты стала ее частью. Я никогда не вонзил бы нож тебе в спину, поэтому не требуй от меня, чтобы я вонзил его в спину своего отца.

— Король тебе не отец, — отрезаю я.

— Он единственный, кто мог бы им считаться.

— Он тебя использует.

— Я сам ему служу. Для меня — это честь. Только так я могу отблагодарить его за все, что он сделал для нахлебника, который ничего не заслуживал.

На самом деле мне претит мысль о том, что мы снова стоим и обсуждаем короля. Эйдан только что вернулся из темницы и мне хочется провести время за попытками заставить его забыть обо всех ужасах, что он там пережил. Но вот она я — снова сыплю ему соль на рану. Просто как бы мы ни пытались притвориться, что все остальное не имеет значения, король все равно будет маячить над нашими головами. Я понимаю, что Док был прав. Я не могу переделать Эйдана и не хочу этим заниматься — мне было бы достаточно того, чтобы он пошел за нами, когда придет время, но теперь я понимаю, что это может стать проблемой. Мы не можем забрать всех его братьев с собой — хотя бы потому, что Орден ненавидит Элитный отряд за их добровольную службу королю — а Эйдан их не оставит. Не считая того, что я поспособствую свержению его «отца».

Я прекрасно помню все, что мне рассказывали о таинственном капитане Элитного отряда, которого никто никогда не видел. Исчадие ада, дитя дьявола, слишком искусный во всем боец и самый преданный из воинов. Его верность несомненна. «Он никогда не предаст короля».

Но, черт возьми, я не могу оставить его здесь.

Я подхожу ближе, и он дотрагивается до моих рук, проводит пальцами и смотрит на меня сверху вниз с той же нежностью, которую я впервые рассмотрела в нем в библиотеке.

— Если бы это был не король… — он сглатывает, — там, в зале Советов… он уже был бы мертв.

Мне не хочется вспоминать про то, как Эйдан прижимал холодный металл к моей коже, поэтому я прислоняюсь к его плечу и тихо спрашиваю:

— Если бы…все было по-другому…ты ушел бы со мной?

— Разумеется.

— И оставил бы короля и братьев?

Я чувствую, как он напрягается.

— Если бы король добровольно отпустил меня со службы, то да. Но это все лишь мечты.

И мы оба знаем, что этого никогда бы не произошло.

— А дальше? — продолжаю я, — ты останешься на службе у Адриана?

— Возможно, я просил бы об отставке, но да, мой кодекс подразумевает продолжение службы у следующего короля.

Судя по тому, как он хмурится, ему это ни капельки не нравится. Я смеюсь и лукаво улыбаюсь:

— Знаешь, если бы ты жил со мной, я никому никогда не позволила бы причинить тебе боль, — говорю я, ведя пальцами по шраму на его щеке.

Он криво усмехается, глядя на меня, приподняв брови:

— Ну уж это точно гарантирует мне безопасность, девочка с сердцем дракона.

Мы оседаем на пол, и я цепляюсь за его руки, сжимающие меня в объятиях. Думаю, мы оба прекрасно осознаем, что это может быть нашей последней встречей. Сердце у меня сжимается, и я чувствую, как он изо всех сил прижимается губами к моей макушке, и, возможно, только так он сейчас может выразить, насколько ему тяжело.

— Расскажи мне о своих родителях, — тихо просит он.

Я киваю, потому что без слов понимаю, почему ему это нужно. У Эйдана никогда не было настоящей семьи, пусть он всеми силами и пытался ее получить. Мне хотелось бы, чтобы он прочувствовал, каково это — быть по-настоящему любимым кем-то. И мне хотелось бы дать ему это самой.

— Мой отец — плотник, — я улыбаюсь своим мыслям о родителях и впервые они не кажутся мне такими болезненными, — у него рыжие волосы, как у меня, и такие же зеленые глаза. Он, наверное, самый честный и справедливый человек на всем свете. В детстве у меня был отвратительный характер — наверное, ты скажешь, ничего не изменилось, — Эйдан согласно хмыкает, — и я много хулиганила, но думала, что папа всегда возьмет мою сторону перед другими детьми. Он же всегда был непреклонен и судил всех по справедливости. Но он никогда не повышал голос и не злился. В нем было столько выдержки и мудрости, сколько я не встречала еще ни в одном человеке. А еще он очень любил мою маму. Моя мама занималась хозяйством и работой по дому. И она самый храбрый человек, которого я знаю. Нам никогда не было легко, но я ни разу не видела, чтобы мама унывала или расстраивалась. С мамой в доме всегда были смех и шутки, хорошее настроение. Папа приходил домой и приносил мне конфеты, да и вообще, мне казалось, что мы — самая счастливая семья во всей Ламантре. У нас был свой маленький мир, куда больше никого не пускали. Поэтому… — мой голос срывается, — расставание с ними было тяжелым.

— Но сейчас они счастливы, — мягко проговорил Эйдан, — где бы они ни были.

Я так и не узнала, было ли Эйдану что-то известно об истинной судьбе моих родителей. Не думаю, что он стал бы врать мне, но, в конце концов, ведь именно Эйдан забрал меня из сарая дяди Томсона. Неужели перед этим он заглянул ко мне домой, чтобы нанести последний, смертельный удар моим…

У меня перехватывает дыхание.

— Они мертвы, — бесстрастно произношу я.

Он снисходительно качает головой:

— Нет. Мы же с тобой выяснили, что они переехали…

— Король отпустил меня, Давину и Скилар на прогулку в город. Мы отправились навестить старый дом Давины, но он полностью сгорел. На заборе висели имена всех, кто погиб — включая имя Давины.

Наступает тишина и я с напряжением жду, как Эйдан воспримет эту новость. Несколько секунд он задумчиво молчит, как будто собирается с мыслями. Наконец, он с расстановкой произносит:

— Это очень странно, что его величество позволил вам безнаказанно нарушить контракт.

— Странно? Брось, Эйдан. Он специально ткнул нас всех носом в то, что управляет нами перед тем, как…

— Перед тем, как что?

Я прикусываю язык. Не могу рассказать Эйдану про Стигму и поставить нашу миссию под угрозу. Он все еще предан королю, поэтому глупо было бы надеяться, что он станет скрывать от него такую информацию. Меньше всего мне хочется что-то утаивать от него, но это единственный шанс на наше общее спасение. Шанс, который он никогда не примет.

Я качаю головой и стараюсь не смотреть на него, но продолжаю чувствовать его пристальный взгляд на своей коже. Такое ощущение, что Эйдан видит меня насквозь. Почему я вообще решила, что могу что-то спрятать от него, если он всегда лучше всех распознавал мою ложь? Я даже неожиданный выпад сделать не могла, и дело было не в его исключительных рефлексах, а в том, что Эйдан читал меня лучше любого другого. Впервые это может обернуться против меня.

— Мне очень жаль, Эланис, — мягко произносит он, дотрагиваясь до моих пальцев, — мне ничего об этом неизвестно, и, кто бы ни выполнял этот приказ, он действовал без ведома Элитного отряда. Ни они, ни ты этого не заслужили. Знаю, тебе не станет от этого легче, но Элитный отряд не верит в смерть. Мы верим в следующую жизнь, где тебе воздастся за то, что ты сражался, как истинный воин за свои убеждения. Уверен, твои родители получили все, что заслужили за их храбрость.

Я киваю, но он прав — легче мне от этого не стало. Никто не должен был забирать моих родителей, а кто сделал это — скоро поплатится.

— Просто порой я не могу не думать о том, что во всем этом была моя вина. Я могла их спасти.

— Не могла. Знаю, ты не можешь по-другому, но ты слишком много об этом думаешь. Они хотели бы, чтобы ты жила дальше, не оглядываясь на сослагательное наклонение. Твоя жизнь, Эланис, происходит сейчас, и ты должна взять от нее все, что можешь, — он делает паузу, затем добавляет: — ты все еще винишь меня за то, что я забрал тебя из того сарая?

Я мысленно сжимаюсь, потому что, в глубине души, боюсь этого разговора. Я на самом деле не виню Эйдана — глупо винить исполнителя в приказах заказчика. Но меня задевает то, что даже после всех его требований, король все еще стоит для Эйдана на первом месте. Эйдан знал, на что король пошел и сколько раз обманывал его, но капитану все еще кажется, что он не выплатил ему какие-то долги.

— Нет, — наконец произношу я, — у тебя не было выбора, и король в любом случае нашел бы меня. Я просто не считаю это правильным.

Он молчит, но почему-то мне кажется, что Эйдан все же согласен со мной. Я замечаю это по тому, как задумчиво устремляются вдаль его глаза и как они вспыхивают каким-то странным чувством…сожалением? Смятением? Мне хотелось бы читать его так же просто, как ему удается читать меня.

— Ты же знаешь, что нам больше официально нельзя видеться, — вздыхает он, прочистив горло.

Вместо ответа я тянусь наверх и легонько касаюсь его губ в качестве обещания, что обязательно еще вернусь.

— Знаешь, — тихо смеется Эйдан, — в тебе столько огня, что могли бы позавидовать все члены Элитного отряда.

— Должно же у меня быть хоть что-то, — дразню я, намекая на их хваленую честь, храбрость и силу.

Под его пристальным взглядом я сжимаю рубиновое колечко в руке и чувствую, как Эйдан сильнее притягивает меня к себе. В его крепких руках я в безопасности. Когда-то мне сказали, что нет никого более опасного, чем капитан Элитного отряда, а теперь он рядом со мной, и я чувствую себя защищенной ото всех напастей кроме одной — самой главной, перед которой не смог устоять даже мой капитан.

— Ты дрожишь, — резюмирует он, сжимая меня в объятиях.

— Тут холодно, — лгу я.

Эйдан тихо смеется:

— И ты все еще пытаешься обманывать меня. Твоя смелость граничит с безрассудством.

— Ну, попытаться-то стоило.

Он вдыхает запах моих волос.

— Я никому больше не позволю причинить тебе боль. И лучше буду гнить до конца своих дней в темнице, чем сделаю это сам.

— Только ты и можешь это сделать, — тихо произношу я.

Я больше не пытаюсь взять с него никаких обещаний — мы оба понимаем, что это бессмысленно. Преданность Эйдана сейчас рассеянна и распределена поровну. Я никогда не смогу соревноваться с королем или его братьями, да мне и не надо. Все, что мне сейчас необходимо — это чтобы он был рядом, когда будет мне нужен.

Взамен я пообещаю кое-что ему. Взамен я тоже сохраню его сердце так, как не удалось ни королю, ни Оракул. Со мной ему больше не придется бояться боли. Я сама уничтожу всю его боль.