Избранные (СИ)

Глава четырнадцатая Эланис

Я чувствую, что во дворце что-то происходит, но в подробности меня не посветили — впрочем, как и других Искупителей. Несколько недель назад из Стейси прибыл принц Габриэль, а вместе с его приездом резко изменилась общая атмосфера моего нового дома. Адриан стал хмур и каждый раз, когда мы встречались, лишь окидывал меня отсутствующим взглядом и слабо отвечал на мои приветствия. Принцесс я видела лишь однажды, и обе тоже пребывали в скверном расположении духа. Не знаю, с чем это связано, но, если быть честной, сейчас меня это не особо интересовало.

Несмотря на мои слова, Эйдан продолжил тренировать меня. Он не высказывается о моих успехах, но, судя по тому, что язвить он стал меньше, у меня все же что-то получается.

— Рано вы собой гордитесь, — фыркал он всякий раз, когда я улыбалась после сносного удара, — с вами все еще может справиться даже натренированный ребенок.

Когда мои друзья из Солнечного города и принц были заняты, я проводила время за чтением книг и воспоминаниями о доме. Я не собиралась сдаваться и должна была найти своих родителей, но в одном Эйдан и Скилар оба были правы — я все еще слишком слабая. Каждая свободная минута уходила на то, чтобы больше тренироваться, но, когда любая физическая активность становилась нестерпимой, я чаще всего читала в своей комнате. Мои пальцы пробегались по творениям знаменитых Ламантарских писателей — Брената, Каста, Людвига — и меня охватывало острое чувство пустоты. В последнее время книг почти не писали.

Несмотря на гордость и силу моего региона, экономическая ситуация Лакнеса благоволила не всем, поэтому актеры, писатели и художники стали редкими встречными, но именно благодаря этому тяга к искусству у простого населения усиливалась. Я никогда не забуду те времена, когда я была маленькой, и папа брал меня на пристань, где работал престарелый художник. У него были небольшие, добрые глаза, скрытые седыми волосами, спадающими на лицо, отчего он был похож на волшебника. Он рисовал за один весенец, поэтому папа изредка подводил меня к нему и позволял позировать. И, наблюдая за тем, как художник любовно выводит свободные, размашистые линии, я дрожала от восторга, потому что чувствовала, будто стала частью чего-то особенного.

Адриан снисходительно относился к моим рассказам о живописи. Он считал, что есть дела куда более важные, чем обычные развлечения поселения.

— Но это вовсе не развлечения, — возражала я, — это культура народа. Это традиции, которых Лакнес давно был лишен. Можешь назвать навскидку несколько вещей, которыми мы отличались бы от Бишопа? Или, скажем, от Стейси?

Адриан хмурился, на что я торжественно заявляла:

— А все потому, что мы стали лишь обычной частью Ламантры.

— Искусство, — сердился он в ответ, — это лишь оправдание для безделья. И тебе очень повезло, что ты такая прелестная, а то за твои слова тебя можно было бы назвать государственной преступницей! Посмотри вокруг: Лакнес — это моря, бесконечная вереница кораблей, легкий бриз, узкие улочки…

Думаю, Адриану очень не повезло, что я такая упрямая.

— Возможно, завтра все это исчезнет. Улицы перестроят, моря пересохнут, а корабли исчезнут за горизонтом. И что же останется от Лакнеса? И сможет ли он вообще так называться? Ведь регион — это не просто ландшафт, а еще и то, что создаем мы сами.

Нам с Адрианом практически всегда было комфортно друг с другом — ровно до того момента, когда мы начинали расходиться во мнениях. Я была упряма, а он — нетерпим к чужой точке зрения. Его можно было понять, ведь он вырос среди всеобщего одобрения и поддержки, поэтому считал свои мысли непреложной истиной. В итоге, каждый наш спор — даже на самую безобидную тему — заканчивался тем, что он злился и уходил в другую комнату, а я — обижалась на него за неспособность убедить меня в своей правде.

С Эйданом все было иначе. Он вообще избегал споров на любую тему, а если и вступал со мной в дискуссию, то делал это очень странным образом. Чаще всего он высказывал свое мнение без притязаний на правоту, что тоже весьма меня раздражало.

— А ты не можешь хоть иногда высказывать свое мнение без «но это не точно» и «знать наверняка я не могу»? — недоумевала я.

Он лишь пожимал плечами в ответ.

— Но ведь знать наверняка я действительно не могу. И вам не советую. Только сумасшедшие и глупцы считают себя правыми.

— Эйдан, но как же ты узнаешь, что на самом деле правда, если не будешь ее искать? — со стоном спрашивала я.

— Правда — понятие относительное, а чужое мнение меня не интересует. И свое навязывать я никому не собираюсь.

Их политическая подкованность всегда вставала между нами — они умели выразить свое мнение так, что я в итоге никак не могла понять, вступили они со мной в открытый спор или нет. Это весьма расстраивало, ведь я скучала по качественным дискуссиям. Поэтому, большинство времени я проводила за спорами со Скилар. Ему-то уж точно никогда не составляло труда сказать мне то, что он на самом деле думает. Чаще всего это сводилось к непритязательному:

— Ты, крошка, несешь какую-то чушь.

Но, по крайней мере, это было хоть что-то.

Однако большинство времени я все еще уделяю тренировкам. Я тренировалась с несколькими Искупителями, но кроме Эйдана ни разу не сражалась с бойцом Элитного отряда. Думаю, они все считают меня легкой мишенью — а еще собачкой Эйдана, судя по их насмешливым взглядам. Меня это не особо трогает, да и капитана тоже — хотя, полагаю, его вообще мало что может задеть.

Сегодня вместо Эйдана в зале тренировок появилась Оракул. Она властным жестом указала тренирующимся на дверь, но меня попросила задержаться. Я уже достаточно отработала, нарезая круги по залу с двумя рапирами в руках, и не отказалась бы от стакана воды.

— Да? — приподняв брови, смотрю на нее я.

Оракул медленно приближается ко мне. На ней обычный плащ — разве что капюшон не скрывает гладкую голову. Ее небесно-голубые глаза пронизывают меня насквозь. Несмотря на устрашающий вид, Оракул никогда вызывала во мне беспокойства, но сейчас по моему телу пробегает мелкая дрожь. Я непроизвольно расставляю ноги, чтобы встать в боевую стойку, что не ускользает от ее внимания. Она издает тихий смешок и наклоняет голову:

— Неужели это страх в твоих глазах, Эланис?

Я сдавленно сглатываю и произношу дрогнувшим голосом:

— Нет, Оракул, ничуть.

— Никогда не ври мне. Видишь, как просто тебя напугать — как легко заставить тебя поверить в то, что я превосхожу тебя по силе и мощи.

Понятия не имею, как ей об этом сказать, но так и есть. Я всегда относилась к Оракул с уважением — в конце концов, она одна из немногих, кто считает меня не просто скотом. Более того, она — предводительница Искупительниц. Разве ей не положено быть сильнее всех?

А возможно, все дело в том, что я о ней практически ничего не знаю, и это меня волнует. История ее происхождения, обнаружение дара…все это кажется мне подозрительным.

— А вы? Вы никогда не врете?

Она слегка приподнимает белесые брови.

— Совсем не обязательно произносить слова вслух, чтобы лгать. Иногда достаточно не позволять человеку задавать нужные вопросы.

О да, точно, ведь это не они привирают, а я недостаточно умна, чтобы их раскусить.

— Так что же — я не задаю нужных вопросов?

— Помнишь, — устремив глаза вдаль, произносит Оракул, — нашу первую официальную встречу? Я попросила тебя задать мне пять вопросов, которые ты посчитаешь наиболее важными, но ты, увлеченная моими ответами, начала спрашивать меня о том, что не имело для тебя большого значения. Большинство людей не понимают, что истинный ответ, который они ищут, зависит от вопроса, который они зададут. Именно поэтому они и обречены на вечные скитания во тьме.

Я с трудом могу различать, когда Оракул говорит истинно мудрые вещи, а когда просто несет околесицу, приправленную горечью ее прошлого. И как у Оракул вырос такой сын, как Эйдан? Вот уж интересно — один всегда молчит, а другая говорит все подряд.

Внезапно, Оракул отбрасывает полы своего плаща, выхватывает два кинжала, и, взмахнув ими, резко начинает наступать на меня. Я застываю на месте и хочу что-то произнести, но она угрожающе заносит кинжалы в мою сторону, заставляя меня двигаться. Увернувшись от удара, я спотыкаюсь и начинаю пятиться назад, инстинктивно хватаясь руками за все, что может мне пригодиться.

— Оракул! — кричу я, проехавшись рукой по столу с оружием.

Она не дает мне схватить меч, вонзив кинжал в то место, где только что находилась моя рука.

— Оракул, перестаньте!

Вместо ответа она с равнодушным видом взмахивает кинжалом в сантиметре от моих глаз.

Из моего горла рвется крик, но Эйдан, будь он неладен, тренировал меня, как воина. Он говорил, что лучше умереть тихо, чем моля о пощаде. Или все его хваленые уроки не имеют никакой ценности, когда дело доходит до реальной угрозы?

Ну уж нет, лучше я с позором останусь жива, чем молча умру.

Я набираю в легкие побольше воздуха, загородив лицо рукой, но Оракул оказывается быстрее. Она рассекает мне руку кинжалом и приставляет второй к моему горлу. Я взвизгиваю от острой боли, но больше не могу произнести ни слова: ее холодные голубые глаза лишают меня дара речи.

Она ввергает меня в панику одним своим видом.

— И вот так ты позволила обычной женщине победить себя, — надрывным голосом шепчет она. — Ты способна на куда большее.

Мое сердце колотится где-то в горле, а рука горит огнем, но мой голос срывается не от страха и боли, а от неподдельной ярости.

— Это что, был очередной дурацкий эксперимент?

Оракул слегка пожимает плечами, и, выпрямившись, убирает кинжалы в ножны.

Бросив на меня взгляд, она протягивает руку, чтобы помочь мне встать, но я отмахиваюсь и поднимаюсь сама. Меня распирает от унижения, злости и горючей обиды — сколько времени должно пройти, прежде чем меня начнут воспринимать, как человека?

— Эланис…

— Не надо! — я резко оборачиваюсь, глядя на Оракул огромными от злости глазами. — С самого моего прибытия надо мной насмехались, унижали, доказывали, что все вокруг лучше, умнее и сильнее меня. Больше никто и никогда не будет обращаться со мной подобным образом — ни вы, ни ваш сын, ни король. И в следующий раз, если вы когда-нибудь еще решитесь меня проверить, я возьму нож, и не буду отвечать за последствия.

Оракул кивает и смотрит на меня с каким-то новым чувством…удовлетворением? На ее губах расцветает улыбка, но меня уже тошнит от всего этого. Я не хочу, чтобы она была довольна тем, что очередная ее выходка удалась, скорее, наоборот — мне хочется, чтобы она была от меня в ужасе. Мне не хочется ей нравиться и не хочется потакать ей. Очевидно, Оракул — это лишь еще одно напоминание о моей лишенной свободе.

— То есть, ты думаешь, что не попыталась защитить себя лишь из-за моего положения? — наклонив голову, интересуется она.

Господи, я так устала от этого.

— Я ничего не думаю. Мне все это надоело. У меня нет никаких доказательств, что король выполняет свою часть сделки, а посему, я не вижу причин здесь находиться.

— Видишь ли, ты упускаешь одну важную деталь. Ты уже здесь, а значит, могла бы многому научиться. Как использовать свой дар, как сражаться. Но вместо этого ты тратишь свою жизнь на то, чтобы сбежать и переживать о том, что сбежать не можешь. Тебе не кажется это неразумным?

Я молчу, хотя прекрасно понимаю, что выслушивать одни и те же нравоучения от зомбированной Искупительницы бессмысленно. Мне бы стоило просто уйти, но я остаюсь на месте из-за малой доли любопытства, которая еще во мне осталась.

— Тебе всю жизнь будут причинять боль, Эланис. Научись перенаправлять ее, научись бороться с ней. Как только ты поймешь, что боль и гнев — твои главные союзники — ты сможешь совершить великие вещи.

Она делает мне жест, чтобы я приблизилась к ней. Я нерешительно смотрю в ее голубые прозрачные глаза, и делаю осторожный шаг вперед.

Оракул хватает меня за раненную руку и изо всех сил давит на порез, заставляя меня издать громкий крик. Рана горит огнем, я с трудом пытаюсь вырвать ладонь, но она крепко держит меня цепкими пальцами.

— Давай, — шепчет Оракул, — примени силу.

Я кричу громче, когда давление увеличивается. О какой силе она говорит? Моя магия не подействует на нее.

— Давай же, покажи мне, на что ты способна.

Я поднимаю глаза и чувствую, как нечто огненное поднимается из моей израненной кожи и наталкивается на стеклянную стену, которую представляют собой голубые глаза Оракул. Моя сила неуверенно вспыхивает редкими искрами и возвращается обратно в мое тело.

— Это не все, — рычит Оракул и впивается ногтями в мою рану.

Я задыхаюсь от крика и опускаюсь на колени. Я делаю все возможное, чтобы выпустить больше силы, но ничего не получается — стеклянный щит слишком прочный. Оракул начинает раздирать рану, кровь заливает наши руки и мне кажется, что еще секунда, и я потеряю сознание.

— Ох, Эланис, за все эти месяцы во дворце ты уже могла бы чему-нибудь да научиться.

Она отпускает мою руку, и я с громким стоном прижимаю ее к груди. Меня тошнит от запаха собственной крови, но я заставляю себя поднять глаза и встретиться с холодным, равнодушным взглядом Оракул.

Все, что только что произошло, не укладывается у меня в голове. Оракул — синоним медитации, самый спокойный и рассудительный человек, который мне встречался во всем этом дворце, устраивает мне такое испытание?

— О, я вижу этот взгляд, — усмехается она. — Уже считаешь меня монстром?

— Зачем вы это сделали? — с трудом хриплю я.

— Это одна из моих методик — я обучаю через боль. Самый действенный способ, когда обычные тренировки оказываются бесполезными.

Я тяжело дышу, и собственные слова сжимают мне горло:

— Они не бесполезны. Вы просто не дали мне шанса, прежде чем вцепиться мне в кожу!

Оракул смотрит на меня с примесью неожиданного презрения. Теперь-то до меня доходит, что она, несмотря на все ее показное спокойствие, понимает только силу.

— Скилар смог побороть меня через месяц после своего нахождения во дворце. Ева — через три недели. Давина — через одну. Ты отстаешь по всем параметрам, Эланис, и то, что ты не хочешь здесь находиться, не оправдывает тебя. Если через неделю ты не покажешь мне результатов, я сообщу королю, что от тебя нет никакого толку, и ты станешь работать обычной служанкой.

— Может, работать обычной служанкой лучше, чем быть живым щитом короля, — злобно выплевываю я.

— Решать тебе.

Она протягивает мне рапиру, валявшуюся возле ее ног, и я медленно беру ее уцелевшей рукой. Оружие рядом с этой женщиной мне бы точно не помешало.

Больше Оракул не произносит ни единого слова — она поправляет полы своего плаща и покидает зал тренировок. Я не успеваю ни прийти в себя, ни перевести дух, прежде чем вместо нее передо мной появляется Эйдан. Я ловлю себя на полной облегчения мысли, что у него темно-карие глаза, а не голубые, а то я не смогла бы провести еще хоть минуту, глядя в эти две бездны.

Он смотрит не на меня, а на кровь на моей руке, и хмурится, но не произносит ни слова. Вместо этого он достает из кармана белоснежный платок и молча предлагает его мне.

Я без всякого выражения смотрю ему в лицо, и враждебно прижимаю руку к черной кофте. Пусть заставит меня поверить в то, что ему было не наплевать на то, что здесь происходило, и он целиком не одобряет методы своей мамы. Пожав плечами, он прячет платок обратно в карман.

— Я слышал, как вы кричали, — глядя на меня с чуть заметным неодобрением, резюмирует Эйдан.

Еще секунда и я ему врежу.

— Да что ты? — взвилась я. — Твоя мамаша чуть меня не убила, а потом раздирала мне рану, чтобы я выпустила какую-то силу. И никто — никто! — в целом Солнечном городе не посчитал нужным заглянуть и поинтересоваться, а все ли, черт возьми, у меня хорошо! И если ты слышал, что я кричала, то мог бы прийти и хотя бы одним глазком удостовериться, что я еще жива. Не то чтобы я рассчитывала на заботу с твоей стороны, капитан, но, думаю, это было бы не лишним в целях помощи королю, ведь это все, что тебя волнует, как и всех в этом чертовом королевстве!

Эйдан выслушивает мои обвинения, не поведя и бровью. В глубине души я все же надеюсь, что он извинится, придумает какое-то оправдание и себе, и матери. Что бы там ни было, мне все равно хочется думать, что Эйдан на моей стороне.

Но, конечно, он ничего такого не делает.

— Это называется обучение болью. Через него проходят все. А то, что вы не смогли выдержать небольшое покалывание — ваша проблема.

Мне показалось, что моя голова сейчас взорвется. Я смотрю на него дикими, расширившимися от злости глазами, но судя по скучающему выражению его лица, говорить ему что-то бессмысленно. Для Эйдана лучше умереть, чем издать хоть писк, пока враг стоит над твоей головой.

Я швырнула в него рапиру, врученную мне Оракул в качестве символа ее победы, и двинулась в сторону выхода.

— Эланис, сейчас же вернитесь и продолжите обучение, — тихим, властным голосом произносит он.

— Да пошел ты!

Я не могу удержаться и перед тем, как уйти, бросаю быстрый взгляд на Эйдана. Он стоит, вытянув руки по швам, и бесстрастно наблюдает за моим уходом. Почему-то тот факт, что вся эта ситуация ни капельки его не трогает, разозлил меня еще больше, заставив с шумом хлопнуть напоследок дверью.

В глубине души я надеюсь пробежать через весь Солнечный город незамеченной, но я не могла быть более наивной. Краем глаза я замечаю Давину и Еву, тренирующихся в углу главного зала возле пятерых Искупителей, но Скилар нигде нет. Я вижу перед собой высокую тяжелую дверь, замаскированную под стену, и стремительно приближаюсь к ней, молясь по пути не встретить Оракул, но тут кто-то хватает меня за раненную руку и с силой тянет на себя. Я издаю что-то среднее между хрипом и стоном, и с трудом вырываю руку, прижимая ее к груди.

Скилар расширившимися глазами смотрит на кровь на своих пальцах. Он переводит взгляд на меня и мне уже начинает казаться, что его сейчас стошнит.

— Господи, успокойся, никто не умирает, — быстро говорю я, прежде чем он что-нибудь прокричит.

— Ненавижу кровь, — шепчет Скилар, с трудом сглатывая и вытирая руку о спортивные штаны.

— Оказывается, ты неженка? — невесело улыбаюсь я.

— Нет, просто не повезло с желудком.

Глаза Скилар сегодня куда серьезнее, чем обычно. Он пристально смотрит на меня, как будто хочет что-то сказать, а затем аккуратно берет под локоть и просит следовать за ним. Кровь хлещет из моей раны и начинает привлекать внимание, поэтому я стараюсь спрятать руку и осторожно следую за ним без пререканий.

Он приводит меня в комнату, напоминающую залы для тренировок, только все здесь уставлено операционными столами, колбами с настойками и травами, бинтами и хирургическими принадлежностями. Запах нашатыря ударяет мне в нос, и я кривлюсь:

— Только этого не хватало.

— Хочешь перевязать рану своим прелестным шелковым платочком и умереть? Прости, детка, но без тебя здесь будет скучновато.

Вот это уже вряд ли.

Скилар подводит меня к небольшому операционному столу, скрытому зеленой занавеской. Он бросает на меня непонятный, замешкавшийся взгляд, но потом передумывает и медленно приоткрывает занавеску.

— Док, вы здесь?

В ответ раздается характерный кашель и громкое пыхтение. В нос мне ударяет какой-то острый запах, смешанный с нашатырем. Едва не срывая занавески, перед нами предстает мужчина с густой щетиной на лице лет сорока пяти. На нем белый, поношенный костюм, который ему великоват, а на голове забавная шапочка такого же цвета. Он раздраженно срывает ее одной рукой, а во второй я замечаю длинную палочку, которую он самозабвенно курит. От нее исходит такой тошнотворный, резкий аромат, что я едва удерживаюсь от желания закрыть нос руками.

Док смотрит на нас затуманенным взглядом и раздраженно размахивает клубы дыма.

— Это еще кто? — хрипит он, щуря на меня маленькие черные глаза.

— Это Эланис, — бодро говорит Скилар, а затем морщится: — Док, опять вы курите эту свою ерунду.

— В голове у тебя ерунда, а это мята, — щерится Док, — ну и что произошло? Во имя всех святых духов, паренек, скажи, что ты справишься с этим сам. У меня заслуженный перерыв на перекур. А ты и твои чокнутые братья по оружию уже достали меня со своими выдуманными болячками в виде пореза на спине длиною в Ламантру.

— Конечно, Док, — улыбается Скилар, — у нее небольшая рана на руке, я сам справлюсь.

Док вздыхает и швыряет свою шапку на стол.

— Ладно, я вернусь минут через десять и проверю, что ты там ей наделал, оболтус.

Он кивает мне в ответ на мою осторожную улыбку и, чуть пошатываясь, покидает операционную. Я изумленно смотрю на Скилар, но он лишь пожимает плечами:

— Пусть его внешний вид тебя не обманывает. Док, может, не спал и не мылся три дня, но он профессионал своего дела. Он научил меня многим докторским примочкам и иногда я ему помогаю. Во всем Солнечном городе ты не найдешь никого искуснее, чем он. Держу пари, королевская чета умоляла его стать их лекарем, но он…немного неформатный, сама понимаешь. Ему куда больше по душе безумная работа без стабильной зарплаты в месте, которое никогда не освещается солнцем. Такой уж Док.

— И почему мне это нравится в нем больше всего? — ухмыляюсь я.

Скилар усаживает меня на операционный стол и осторожно промокает мою рану тряпкой, смоченной водой. Я шиплю от боли, но стараюсь сидеть спокойно.

— Я так борюсь со своим страхом, — морщится он, задерживая дыхание и стараясь спокойно смотреть на струйки крови.

— Что ж, у тебя неплохо получается, — стараюсь улыбнуться я, чуть похрипывая от боли.

Он, в свою очередь, делает быстрый вдох и тяжело смотрит на мою рану.

— Это… — с трудом подбирая слова, проговаривает Скилар, — это было испытание болью? Она пыталась заставить тебя применить свою магию на ней? Сдвинуть ее собственный барьер?

Я киваю, не глядя на него.

— Я не понимаю, Скилар. До сих пор не могу понять, зачем она это сделала.

— Ну, скажем так, это не очень хороший знак. Обычно через обучение болью проходят опытные Просветители перед заданиями. Если тебя начали обучать так рано, значит, она хочет, чтобы ты развивалась быстрее.

— Это ненормально. Она могла убить меня, а никому и дела бы не было. Даже Эйдану было плевать, а ему вроде как положено присматривать за мной.

— Нашла от кого ждать помощи, — усмехается Скилар, осторожно проводя тряпкой по моей руке. — Капитану нет никакого дела до боли. Все знают, что Оракул обучала его так с детства.

На миг жжение, волнами расходящееся по моему телу пропадает, и я холодею.

— Что значит с детства?

— Била розгами, причиняла боль, чтобы он высвобождал свою силу. Эйдан сильнейший боец, но никогда не был сильнейшим Искупителем, а ей это, скажем так, не по нраву. Она же главная, а ее сын априори должен быть самым лучшим — не просто главарем Элитного отряда, а примером для нас всех. Сам говорить не могу, но такие ходят слухи. Правда однажды я видел, как наш красавчик капитан снимал майку, и под ней у него было немало загрубевших рубцов. Может, они были оставлены в память о битвах, но я бы не удивился, если бы на такое решилась его мамаша.

— Скилар, — говорю я еле слушающимся языком, — но это же ужасно. Мы обязаны рассказать кому-нибудь.

— А кому ты расскажешь? Королю? Оракул — единственный источник знаний об Искупителях. Она главная. Плюс к тому, вряд ли он не согласен с ее методами.

— Неужели она и тебя пыталась ранить?

Скилар уклончиво качнул головой:

— Скажем, у нас была одна такая сессия, но я показал ей, где раки зимуют.

Я с трудом рассмеялась, но мой смех сразу стих, как только он прижег мою рану. За это я люблю Скилар больше всего — он заставляет меня смеяться в мои самые темные дни.

— Слушай, — он немного медлит, не сводя глаза с моей рваной раны, — по поводу твоих родителей и всей этой продажи…я порасспрашивал своих знакомых. Большинство из них либо выросли во дворце, либо не в курсе, что случилось с их родителями. Они считают Просветителей богами, как и все здесь, поэтому не сомневались в их компетентности. Но есть одна женщина…в общем, она работает на кухне. Ее зовут Маккенна и она бывшая Искупительница. Кое-кто из моих знакомых обмолвился, что она так и не смирилась с потерей родителей и у нее была довольно странная судьба, но больше о ней никому ничего неизвестно. К тому же, мне показалось странным, что она больше не тренируется с нами. Это все, что мне известно.

Я стискиваю его руку своей целой рукой и, едва сдерживая слезы, разглядываю его вздернутый, веснушчатый нос, тонкие губы, озорные зеленые глаза и неряшливую, рыжую шевелюру. Вот он — мой нелепый, смешной друг Скилар. Ходячее недоразумение и едва ли не лучшее, что случилось со мной в этом дворце. Я все еще хочу отсюда сбежать и побыстрее, но, кажется, чем дольше я здесь остаюсь, тем сложнее это будет сделать.

— Спасибо тебе, Скилар, ты и не представляешь, как помог мне.

— Крошка, — вздыхает он, — знаю, ты упертая и не послушаешь меня, но позволь напомнить тебе одну вещь, которую тебе еще предстоит прочувствовать на собственной шкуре: в этом дворце больше всего тебе стоит остерегаться ответов на свои вопросы. Неведение — вот твое спасение.

Он смотрит мне в глаза и, со вздохом протягивает:

— Ну или нет, если тебя зовут Эланис Марлен и ты невыносимо упряма.

— Если королю нечего скрывать, то и нечего бояться, не так ли? — улыбаюсь я, пока он обматывает бинт вокруг моей ладони.

— Ох, Эланис, твои любопытство и наивность уж точно сведут тебя в могилу.

— И это говорите мне вы, господин Скилар?

— Именно так. Твой самый рациональный и рассудительный друг Скилар.

Нас прерывает стук распахнутой двери, и в операционную входит Эйдан. Я уже хотела было съязвить на тему того, что не ожидала его появления, но выражение его лица меня останавливает.

Можете ли поверить, но он зол.

Он приближается быстрым шагом, его лоб нахмурен, брови сдвинуты, и он тяжело дышит, как будто еще секунда и он разнесет эту операционную к чертям.

— Кому-то не помешало бы взять уроки по управлению гневом, — присвистывает Скилар, оглянувшись через плечо.

— Заканчивайте, — рявкает Эйдан, приблизившись к нам.

— Если вы не заметили, капитан, то мы слишком заняты, устраняя последствия расточительности вашей матушки по отношению к своим подданным Искупителям, — невозмутимо мурлычет Скилар, продолжая заматывать мою руку.

И тут происходит уж что-то совсем неожиданное. Эйдан бросается вперед, хватает Скилар за шкирку и пригвождает его к стене, чуть не сорвав зеленые занавески. Я даже вскакиваю от изумления.

— Ты что, совсем спятил? Сейчас же отпусти его!

Скилар синеет и с трудом смотрит на капитана.

— Она пойдет со мной и меня не интересует, успел ты замотать ей рану или нет, — рычит Эйдан.

Я с силой ударяю капитана кулаком по спине, но он не обращает на меня никакого внимания.

— Эланис, сейчас же собирайтесь.

Я ударяю его сильнее, чем следовало бы, заставив недовольно обернуться на меня и все же отпустить бедного Скилар.

— Да что с тобой такое? — едва не срываясь на крик, спрашиваю я.

— Что со мной такое? Да что с вами такое? — он приближается ко мне, вынуждая меня сделать осторожный шаг назад. — Давайте сразу разберемся, Эланис — здесь я приказываю, а вы — выполняете приказы. И если я посчитал, что вам следует остаться и тренироваться, то вам, черт побери, надо остаться и тренироваться!

Что ж, возможно, послать его было не самой лучшей идеей.

— Ты не имел права трогать его! — кричу я, подбегая к облокотившемуся об операционный стол Скилар, — если хотел проучить кого-то — проучил бы меня!

Пять минут назад я готова была простить Эйдану все, что он когда-либо говорил мне просто потому, что его била мама, но, черт возьми, он же ничем от нее не отличается. Я пытаюсь убить эту мысль в себе, ведь я прекрасно понимаю, что насилие порождает насилие, но в глубине моей души нарастает другое чувство, которое я со страхом подавляю. На секунду мне кажется, что за то, что он только что сделал, Эйдан заслужил свои побои.

Конечно, я не права. Его поведение — это всего лишь результат действий его матери. Но сейчас мне почему-то не хочется оправдывать его.

Эйдан замечает нерешительность на моем лице, и, по тому, как на секунду меняется его разъяренный взгляд, я догадываюсь, что он все понял.

— Я сам решаю, кто и как будет отвечать за ваше безрассудство, — наконец говорит он, как ни в чем не бывало.

Скилар слегка отталкивает меня, и я вырастаю в качестве преграды между ним и капитаном. Эйдан тянется к моей почти до конца забинтованной руке, чтобы схватить ее, но в последний момент его пальцы останавливаются, и он просто поднимает на меня суровый взгляд.

— Эй-эй, слушайте, детки, в моей операционной никто умирать не будет, поняли? Нашлись тут желающие подпортить мне статистику. А уж тем более не мой стажер, черт возьми!

Разнося запах жженой мяты, в операционную нервным, ускоренным шагом влетает Док. Он быстро смотрит по сторонам и сразу подходит к Скилар, который уже немного отдышался и хватался руками за стену.

— Да уж, — цокает языком Док, — Эйдан, твой кулак стоит десятерых Элитовцев, черт тебя подери. Не могу сказать, что я не впечатлен, но в следующий раз лучше бей стену. А еще лучше кого-нибудь из придворных. Хотя нет, ведь кроме меня лечить-то их некому, — он хохотнул от собственной шутки.

Эйдан отступает и смотрит на Дока с едва заметным сожалением.

— Не хотел доставлять вам проблем, Док, — тихо произносит он.

— Как похвально, — передразнивает его Док, поддерживая Скилар, — ты мог бы подумать об этом пятью минутами раньше, когда я спокойно курил свою мяту.

Эйдан закатывает глаза, а Скилар возмущенно сопит, как будто его силу поставили под сомнение.

— Ты в порядке? — спрашиваю я, вновь приблизившись к Скилар.

Он кивает, мрачно покосившись на Эйдана:

— Капитан в последнее время не в форме. Я-то думал, ты способен на большое.

— Прости, Скилар, — вздыхает Эйдан, — я погорячился. К тебе все это не имело никакого отношения.

Он смотрит на меня таким взглядом, который позволяет всем понять, к кому все это имело самое прямое отношение.

Не уверена, сожалеет ли Эйдан по-настоящему или просто говорит те слова, которые должен сказать. Я не слишком хороша в понимании капитана.

Скилар кивает мне и остается с Доком, но выглядит он вполне нормально. Я благодарю Скилар, тяжело смотрю на Эйдана и иду к выходу. Капитан тенью следует за мной.

— Вы не должны были убегать, — наконец разрывает он тишину уже менее сердитым голосом.

Я останавливаюсь, как только за нами захлопывается дверь, и разворачиваюсь к нему.

— Ты хочешь поговорить обо всем, чего не следовало делать тебе?

Он молча приподнимает бровь.

— А я себя и не оправдывал.

Я не могу найти логического объяснения, почему именно эта ситуация стала последней каплей для Эйдана. Я никогда не видела его в таком состоянии. Он был не просто зол, он был в неконтролируемом бешенстве.

— Знаете, что я думаю? Я думаю, что вы слишком держитесь за те образы, которые придумали людям, поэтому предпочитаете не замечать, что некоторые их поступки идут вразрез с вашим мнением о них.

— Зачем мне этот урок психологии от тебя?

— Он не для вас. — Эйдан хмурится, — я долго думал о том, что вы сказали мне. Будто нам не следует тренироваться вместе, потому что это порождает некоторые…сложности.

У меня болят голова и рука, я в смятении и не знаю, что мне думать, а он вдруг вспоминает про тот момент. Единственный момент, когда устоявшиеся между нами отношения пошатнулись.

— Эланис, я не против вас. Я не согласен с вашими убеждениями, но это не делает вас автоматически моим врагом. Так же, как и союзником.

Я говорила совершенно о других сложностях, но что уж удивляться, что Эйдан опять все переводит в игру «кто на чьей стороне».

— Раз ты не хочешь помогать мне, то зачем вообще затевать этот разговор? Давай же, Эйдан, признай это — я для тебя всего лишь оружие для защиты короля, не более. Совершенно необязательно водить со мной дружбу.

Я сознательно отвергаю его попытки извиниться или сблизиться со мной. Эйдан не понимает, что каждым своим словом причиняет мне боль, ведь каждая его черта, каждое его выражение подчеркивают — мы вынужденные сожители. А раз уж так сложились обстоятельства, постараемся не тратить слишком много сил души на ненависть и вражду. Именно поэтому мне хочется оттолкнуть его, сделать ему больнее, чем он делает мне, ведь на самом деле…на самую капельку, на самую малость я привязалась к Эйдану. Он стал для меня кем-то большим, чем просто капитаном Элитного отряда, который мешает мне вернуться домой. Но я знаю, что, несмотря на все это, мне нельзя доверять ему.

Он не пытается опровергнуть мои слова, но смотрит на меня таким странным взглядом, как будто ожидает чего-то или хочет что-то сказать. Ненавижу это чувство, как будто внутри него живут несколько человек и постоянно борются между собой.

Наконец, он произносит:

— Все это не мешает мне по-своему уважать вас. Вы просто не понимаете, кем вы могли бы быть. Для всего Лакнеса. Вы могли бы стать лучшим бойцом, лучшей Искупительницей, но…

— Мне все это не нужно, — заканчиваю я и устало смотрю на него. — Я просто хочу найти своих родителей.

Он выдерживает долгую паузу, затем вздыхает и взмахивает головой.

— Я не могу пойти против воли короля и разглашать эту информацию даже, если бы она была мне известна.

Какая неожиданность.

— Но я могу дать вам совет. Точнее, сделать вполне прямое заявление. Король проверяет Искупительниц каждые три месяца и выбирает лучших из них, чтобы отправить на задание. Так же лучшие получают аудиенцию с королем. Я говорю это не потому, что выигрыш позволит вам что-то выведать, а потому, что он сможет спасти вашу жизнь. За вами наблюдают, Эланис. И вами очень недовольны. Никому не нужны хлопоты, особенно, когда дело касается тайного проекта Искупителей. Выиграйте и получите одобрение короля.

— Какого рода задания? — с придыханием интересуюсь я.

— Миссии в других регионах. Возможно, сопровождение королевских особ вместе с членами Элитного отряда. Вам нужно завоевать доверие, а в этом вы явно не преуспеваете.

Я зашла в тупик в плане поиска информации. На сегодняшний день у меня есть лишь обрывки: имя женщины, работающей на кухне, неурядица с лампами и то, что сейчас сказал Эйдан. Возможно, миссия и прямая аудиенция у короля помогут мне переиграть все в мою сторону.

Только есть одно но. По бегающему взгляду Эйдана и его напряженной позе я понимаю, что мне не выиграть.

— У меня есть шансы? — прямо спрашиваю я.

Он на секунду запинается и пожимает плечами:

— Трудно сказать. Выбор состоит из трех этапов: физическая часть, магическая и мыслительная. Если в последней вы, может, и могли бы преуспеть, то по первым двум уступаете практически всем. Но Эланис, вы можете это сделать.

Я впервые вижу Эйдана таким взволнованным. Он низко ко мне наклоняется и шепчет, а его глаза расширяются:

— Это ваш единственный шанс. Поймите, если вы не будете соответствовать их ожиданиям…они убьют вас.

Он не сказал «избавятся» или «отправят работать на кухне». Он сказал, что они убьют меня.

Впервые я начала понимать, насколько реальна опасность, угрожающая мне.

— Более того, — он прочищает горло, — исполнителям миссий дают некоторые привилегии. Они обговариваются с королем.

Как раз то, что мне нужно.

Я с трудом киваю, а затем делаю что-то, чего сама от себя не ожидала. Я провожу пальцем по шраму, который змеится от левой брови, огибает его темно-карий глаз и исчезает на щеке, как будто врастая в кожу. Эйдан вздрагивает, но не отводит от меня настойчивого взгляда.

— Это она с тобой сделала? — тихо спрашиваю я.

Его лицо застывает, становится жестким — скулы резко выделяются, подбородок напрягается, и я чувствую его тяжелое дыхание.

— Мое прошлое запечатлено на моем лице, — произносит он, — но это не значит, что оно стоит воспоминаний.

Моя рука застывает у него на щеке. Мне так многое хочется сказать, но каждое слово застревает в горле. Я теряюсь в догадках, как женщина, которая показалась мне моим первым союзником, могла так поступить с собственным сыном. Все это наталкивает меня на определенные мысли.

Я отступаю от него и тихо произношу:

— Я все поняла. Я хочу выиграть эти испытания.

По бегающему взгляду Эйдана кажется, что он либо слишком растерян, чтобы отвечать, либо считает, что у меня нет ни малейшего шанса. Он слегка дотрагивается до моей руки и у меня начинает покалывать кожу, а его шепот обжигает мое лицо:

— Я верю в вас, Эланис.

Капитан проводит пальцами по поверхности камня, как будто проверяя ее на прочность, а затем мягко дотрагивается до моей перебинтованной раны, оставляя на белоснежных перевязках дымчатые следы. Пыль в этом месте появляется из ниоткуда, а возможно, мы все просто сбрасываем старую кожу, впиваясь в стены такими, какими когда-то были.