Из Ро́ссии с любовью

Глава 3. Болтливое тело — находка для шпиона

«Если требуется большое искусство, чтобы вовремя высказаться, то немалое искусство состоит и в том, чтобы вовремя промолчать». Франсуа де Ларошфуко

А пожать плечиком и похлопать ресничками и вовсе талант.

Карета была рассчитана на восемь человек, но сейчас в ней сидело четверо. Я вошла пятой.

Вежливо поздоровалась и, стараясь не выказывать безмерного любопытства — это же не привычная маршрутка, а дилижанс, — прошла к своему месту. Наискосок от меня сидела дама в чёрном чепце. Она зло косилась, недовольно поджимая губы. Должно быть, ей не позволили переставить мою коробку и сесть у окна.

Простите, мадам, но кто первый встал, того и тапки, — подумала я, запихивая коробку в багажную сетку над головой, а корзинку с припасами — под сидение.

— Дамы и господа, мы отправляемся! — объявил кто-то снаружи. Дверца закрылась, звякнул колокол, и дилижанс мягко тронулся.

Устало прикрыв глаза, прислонилась головой к мягкой обивке кареты, «переваривая» впечатления прошедшего дня.

Торговец тканями не только скидку хорошую на покупку сделал, но и самолично упаковал выбранные отрезы в прямоугольную корзину с крышкой. Мало того — кликнул работника и приказал немедленно доставить весь наш груз на станцию дилижансов.

— Как у вас, Иван Фёдорович, ловко получается с людьми ладить! — восхитилась я, когда мы, освободившись от большей части наличных денег и поклажи, вышли из магазина. Но увидев едва заметную улыбку спутника, догадалась: — Магия! То-то месье Дюбуа так честно отвечал на ваши вопросы.

— Да какая там магия! — отмахнулся торговый представитель. — Простенькое заклятие, помогающее людям говорить правду. Согласитесь, Мария Павловна, что с правдой жить легче.

— Кому как. Некоторые, наоборот, без лжи прожить не могут.

— А как жили вы, Мария? — простой вопрос поставил было меня в тупик — как мне знать, как жила девушка до того, как погибла, — но, к невероятному моему изумлению, тело, словно само по себе, начало рассказ, а я как бы со стороны слушаю:

— Наше родовое поместье, в котором я родилась и выросла, находится в дне пути от Саратова. Маменькино приданое, три крепких деревни да мануфактура суконная, доход приносили немалый. Папенька-то из военных был, хоть и при чинах и орденах царских, однако безземельный, так как младший сын.

Не нищий, конечно же, но богатства большого не нажил. На балу у губернатора маменька безоглядно влюбилась в пусть и отставного, но бравого гвардейского офицера. Родители маменьки всегда и во всём ей потакали. Поэтому дед не стал ждать, когда Павел Андреевич Вежинский догадается посвататься, а сам с предложением подошел. Думал отставник недолго: девица молода, хороша собой, приданое, опять же, достойное — согласился. Одно условие от тестя было: живут молодые вместе с родителями жены. Новобрачного хозяйственной деятельности обучить надобно было, дабы на ветер приданое не пустил. Да и как вдали от кровиночки жить станут? Вместе, так вместе. Жили дружно и ладно. Правда, детками Господь молодых не пожаловал. Только я родилась… И боле никого.

— Мария Павловна, вы так занятно рассказываете… — Иван, подыскивая слова, пальцами некую загогулину изобразил. — Отстранённо как-то. Как о чужих. Обидели вас родители сильно?

— Обидели… — неожиданно для себя хлюпнула носом. — Агафья Полонская — дочь соседей наших — замуж выходила. Намедни девичник устроили. Пригласили всех девиц приличествующего возраста в гости. Песни пели грустные, венки плели пышные, пирожками и ватрушками угощались. Ночевать всех оставили, чтобы поутру проводить подруженьку под венец. И я пела, плела, угощалась и ночевать осталась… А утром верховой прискакал с известием, что наша усадьба сгорела. Вернулась с праздника на пепелище. Верите, Иван Фёдорович, от двухэтажного дома груда камней осталась. Ни отца с матерью, ни бабушки с дедушкой… Только дядя — отца брат старший — скоренько появился. Котом ласковым завился, запричитал о сироте горькой да о крови родной. Мне тогда едва-едва шестнадцать исполнилось. Горем убитая, куда идти, что делать, не знаю. Из одежды — всё что на мне было. А дядька поёт сладко, что не оставит, что как дочь родную любить будет. Я и подписала бумагу, что согласна на опеку его.

— Обманул. — Без толики сомнения сказал Ружинский.

— Обманул… — вздохнула я.

Ответила и задумалась: а как это? Ведь не могу я знать о прошлом той Марии, что не отозвалась на призыв магички, но вот рассказываю. И не придумки это, чтобы отвязаться от человека, именующего себя торговым представителем, но со взглядом матёрого шпиона. Да и обороты речевые, не свойственные мне.

— А дальше что?

— Дальше грустно. Бесправная нищая приживалка, которую каждым куском попрекают, прислуга бесплатная при кузинах. Вы сказку господина Перро «Золушка» читали? Как любила я её в детстве слушать, так стала ненавидеть в положении своём. Нет у меня феи — крёстной, и на бал, где принца можно встретить, который спасёт от злой родни, мне не попасть. Правда, печи мне чистить не довелось, всего лишь ночные горшки за сестрицами выносить, подсказывать им на уроках и задания домашние выполнять.

— Ума им это добавило, что ли? — фыркнул мой провожатый.

— Зачем им ум с таким-то приданым?

— Ваше присвоили, — вновь не спросил, а констатировал Иван.

— Присвоили… — со вздохом согласилась я.

Нет, не я, а тело, в котором я сейчас обитаю. Похоже, не только у души память есть, но и у тела тоже. Ой-ой! Как-то страшно стало. Надо бы вернуть власть над физиологией, но любопытно же узнать, как там до меня было.

— Почему дядя решил избавиться от меня столь сложным способом, я так и не поняла. Вызвал в кабинет и завёл разговор, что, мол, замуж-то меня никто не возьмёт, ибо мало что я не одарена магически, так ещё и бесприданница. Кому такая нужна. Только в монастырь, молиться за покойных отца с матушкой. Но дядюшка добрый и пристроил он меня много лучше. Списался с франкским дворянином, у которого четверо дочерей в семье и сговорил меня к нему гувернанткой-компаньонкой с приличным содержанием. Глядишь, и на приданное себе соберу. Вот уже и подорожную оплатил до самого франкского порта Тулон, где меня встретят и в поместье отвезут. Могу собираться — завтра надо выезжать дилижансом до Одессы, чтобы на корабль успеть.

— Одной? — удивился Ружинский.

— Одной. Зачем взрослую девятнадцатилетнюю девицу сопровождать? — грустно кивнуло моё тело. — А знаете, Иван Фёдорович, оказывается не так-то и трудно одной путешествовать. Главное, рядом с людьми держаться. Я, когда в дилижанс села, выбрала даму, что, как и я, одна ехала, и прибилась к ней. То платок подам, то воды налью, то ещё чем помогу. Так до Херсона рядом с ней и добралась. Там надо было в другой дилижанс пересаживаться, чтобы до Одессы доехать. Но и здесь Господь не оставил. Семья с девочкой лет семи ехала. Девочка прыткая такая, всё к матушке с вопросами приставала, а той вроде как и не до неё было. Я на один вопрос ей ответила, на второй, потом сказкой отвлекла. А они до самого порта ехали. И я с ними. Никто и не подумал, что одна я.

— Вы очень разумная девушка, — похвалил меня Иван.

— Разумная… — и очередной вздох. — Только в Тулоне меня никто не встретил. И словно морок спал, и понимание пришло, что никто и не должен был ждать. Правда, домой возвернуться теперь никак не получится — последний франк отдала за место в повозке, что пассажиров в город везла. Понадеялась, что доеду до градоначальника, брошусь в ноги, попрошу заступничества и покровительства. Нашли бы мне место какое, наверное. Хоть гувернанткой, хоть компаньонкой.

Вот почему тело, даже в беспамятстве полном, в город стремилось — цель была чётко обозначена. А потом уже и душа моя в сознание пришла. Расскажи кому — в дурку сдадут.

— Скажите, Машенька, ох, простите мою неучтивость, Мария Павловна, а вас всё время в пути мутило? — вдруг спросил торговый представитель.

— Да. Ещё дома началось. После разговора с дядей. Сначала подумала было, что съела несвежее что-то, а потом на морскую болезнь грешила. Почему вы спрашиваете, Иван Фёдорович?

— Похоже, что вы под воздействием заклятия были. Легко всему верили и не думали, зачем и куда едете. Вам очень повезло, что люди рядом хорошие оказались. Позови вас кто с дурными намерениями, вы бы легко, не раздумывая пошли с ним, — неохотно ответил Ружинский и, задумчиво почесав лоб под шляпой, задал ещё один вопрос: — А кто вам сказал, что вы без дара?

После этого вопроса вновь голова закружилась слегка, и ощущения другие стали. Похоже, вернулась моя душа в тело. Чувствую, что после продолжительного хождения по магазинам ноги устали и есть очень хочется. И ещё кое-что…

Но вопрос задан, и отвечать уже мне. Только что я могу сказать по теме, если, как говорится, ни ухом, ни рылом. Где та магия, и где я? И всё же хорошо быть юной миленькой барышней с бровями прекрасными. Посмотрела недоумённо, бровку изогнула, ресничками похлопала, плечиком повела:

— Ну как же…

— То есть проверку при храме вы проходили? — киваю. — Но амулет не засветился? — киваю. — Странно… Я же чувствую в вас силу. Не могу понять только направленность. Вы по прибытии в Венессен зайдите в храм, проверьте уровень магии. Хоть и не бывает в столь взрослом возрасте открытие, но кто знает… — снова киваю.

Киваю потому, что говорить не могу. Зубы сцепила от страха. Мамочка дорогая, какая, к чертям собачьим, магия?! Зачем она мне? До двадцати лет прожила без чародейств гаррипоттеровских и дальше так жить хочу!

И так увлеклась переживаниями, что забыла спросить у покровителя своего, что же он такое представляет и чем торгует. Но, наверное, к лучшему, что не спросила. В таких ситуациях поговорка «Меньше знаешь — лучше спишь» очень даже актуальна.

Не просто так мне бабушка наказывала, когда от машины Сан Саныча отошли:

— Запомни этот взгляд, Мария, и держись от таких людей подальше. Помни, что помогут на копейку, а стребуют сотню. Вцепятся — не отвяжешься.

Хорошая мысля приходит опосля. Что ж так поздно вспомнился наказ бабулин? Мне-то не на копейку Ружинский помог. На полновесных двести двадцать пять франков, если деньгами считать, а ещё помимо того… Выходит, что должна я ему буду, как земля колхозу.

А может… кому я должен — всем прощаю? Ладно, поздно крыльями бить. Поживём — увидим.

Но распрощались мы с Иваном сердечно. Ручку на прощание облобызал, под локоток подсадил в карету, вслед помахал.

Еду в новый дом.