Из Ро́ссии с любовью

Глава 16. О трудностях бытия

«Простой, как обух по голове, шантаж всегда эффективнее любой сраной дипломатии». Дина Рубина

Вот и я предпочитаю более эффективные методы.

Чтобы не выкрикнуть эти слова вслух, я до боли сжала кулаки, нечаянно скомкав и без того измятое письмо, сцепила зубы и, не в силах больше сдерживаться, выскочила из дома. На пороге едва не снесла Гильома, вернувшегося с выпаса.

— Присмотри за девочками. Я скоро, — выдохнула на бегу, пряча мокрое от слёз лицо, и сбежала во двор.

Покрутила головой. Куда? В какую щель забиться, чтобы хотя бы десять минут побыть одной? Повернула за птичник и попала на заброшенный огород. Там, свалившись на необихоженную грядку, уткнулась в сгиб руки и от души разрыдалась.

Ну почему у меня всё не так? За какие грехи мне судьба такая выпала? Что в той жизни, что в этой. Встретила хорошего человека, могла бы у нас с Иваном любовь случиться, так нет же… Сослали в дальнюю деревню, не оставив следов и свидетелей.

А то, что бабушка предупреждала насчёт шпионов… Так сама маму родила от такого… со взглядом непростым. Почему же ей было можно в тайных агентов влюбляться, а мне нельзя? У каждого свои ошибки, и, может, Ванечка не такой, как её Сан Са-а-а-аны-ы-ыч…

— Мария, да что ж вы так убиваетесь? — прошелестел рядом Эймери.

— Угу… так не убьешься, знаю, — ответила надоедливому духу известной фразой из анекдота и шмыгнула носом. Реветь в чьём-то присутствии, пусть даже и призрака, не хотелось. Гордость не позволяла. Вытерла лицо фартуком, в него же, наплевав на приличия, громко высморкалась.

— Вы страдаете так, будто я оставил вас с детьми в бесплодной пустыне без воды и еды, — продолжал недоумевать дух. — Вы присмотритесь к дому хорошенько, всё есть. Продуктов запас, одежда и ткани разные в сундуках. По мелочам всякого разного. Не пропадёте.

— Вы оставили меня без шанса стать счастливой с человеком, который мне очень симпатичен! — я ткнула развёрнутый помятый, со слегка размытыми от моих слёз словами лист рядом с тем местом, где предполагалось лицо хранителя.

— Мария, тут мало что прочитать возможно — измято, растеклось многое. Ещё и язык незнаком мне. Но если молодой человек к вам неравнодушен, подождёт год-другой. Какие затруднения? Заодно убедитесь в серьёзности намерений месье, — ворчливо, как реальный старик, убеждал меня в правильности своего поступка Эймери.

— Он не знает, где я! Вы понимаете это? Если Иван Андреевич начнёт меня искать, то в замок, по вашей версии, я не приезжала… Он может счесть меня обманщицей. Забрала деньги месье Дюбуа и исчезла. Вы бы в своё время стали такую девушку два года искать и ждать? — шипела я на привидение.

— Хм… разве только затем, чтобы повесить, — задумчиво пробормотал дух. А потом спросил: — И что вы предлагаете?

— Напишу ему письмо, а вы передадите…

— Я не почтовый голубь! — взвился вдруг Эймери.

Вдохнув, я едва смогла выдохнуть. Этот гадкий старик будет портить мне жизнь, устанавливая свои правила, а я должна соглашаться? Хорошо, давай «пободаемся». Я отлично усвоила бабушкины уроки манипуляции и шантажа. Не пользовалась ими, но, видно, время пришло. Что для хранителя самое ценное? Наследник. Ведь он меня не столько в наказание сюда сослал, сколько для жизнеобеспечения графских отпрысков. Ну-ну…

— Нет? Ладно, пусть будет «нет»… Пойду почитаю детям книжку, — я поднялась с земли, охлопала юбку от прилипшего мусора, сняла грязный фартук и ещё раз высморкалась.

— Мария… Вы что-то задумали? Признайтесь, Мария, — вдруг насторожился хранитель.

— С чего вы взяли, месье? Вы меня забросили в эту дыру с моими подопечными. Так? По договору с замком я поступила служить гувернанткой. Не нянькой, которая должна помогать детям одеваться, мыться и расчёсывать волосы, не горничной, которая обязана следить за чистотой помещения, постели и одежды, не кухаркой, которая готовит еду, и тем более не скотницей или птичницей. Гу-вер-нант-кой! Я обещала детям быть с ними, что бы ни случилось — вы это мне в вину поставили. Здесь я и буду… до последней минуты. Их или своей жизни. Всего доброго, месье Эймери! — я взмахнула фартуком и пошла с огорода.

— Но вы же так не сделаете! — застонал за моей спиной дух. — Вы же женщина и не позволите детям умереть с голоду в грязи.

— Вы — не почтовый голубь, а я гувернантка! — нежно пропела я на подвернувшийся на память мотивчик.

Вдруг хранитель мгновенно увеличился в размерах, поменял цвет на тёмно-серый и, нависнув надо мной чёрной тучей, раскатисто проревел:

— Мария! Остановитесь!

Какие страсти! Дяденька, я выросла в двадцать первом веке. У нас в кино такие спецэффекты демонстрируют, что вам и не снилось. Поэтому остановилась и обвиняюще, как мужик с безумными глазами на патриотическом плакате прошлого века, ткнула в призрака пальцем:

— Вы так детей испугаете! Думаете, граф-заика, страдающий энурезом, лучше, чем граф, боящийся крови?

Эймери сдулся. Во всех смыслах. Стал нормальной величины и перестал давить на меня своей потусторонней силой.

¬— Давайте ваше письмо, — выдохнул он устало. — Так и быть, доставлю вашему жениху.

— Письмо напишу в течение дня. Ближе к вечеру заберёте на каминной полке.

— Мария, я рад, что именно вы рядом с детьми, — услышала я, когда уже заворачивала за угол птичника. — С вами они не пропадут.

Говорю же — маразматик!

В доме тоже шёл бой местного значения. Проснулась Инес, поняла, что не в замке, выслушала от Гильома версию происходящего и устроила истерику.

— Это ты во всем виноват! — показывала она пальцем на брата, так же, как минуту назад я тыкала в Эймери. — Ты! Вот пусть тебя и наказывают, а я здесь и минуты не останусь! Выпустите меня отсюда!!!

— Может, сначала умоешься, приведёшь себя в порядок и поможешь сестре? — спокойно спросила я, проходя к очагу и рассматривая кухонную утварь и сам камин. — Так… как же тут сковороду установить-то? Вот на этот крючок можно повесить над пламенем котелок с водой, а сковороду как? Не в котелке же омлет готовить…

Инес, видя, что я не собираюсь её успокаивать, подбежала и дёрнула меня за руку, отвлекая от раздумий о хлебе насущном:

— Вы что, не слышали, что я сказала? Я хочу немедленно отсюда уйти!

— Слышала, — я спокойно повернулась к девочке. — Хочешь уйти? Ступай себе с богом. Только там, за дверью, деревня. В ней живут люди. Ваши люди, к слову сказать. Для них владельцы графства должны быть примером во всём: в воспитании, в поведении, во внешнем виде. Хочешь уйти? Лохматая, расхристанная, со спущенным чулком? Да тебя куры в нашем дворе засмеют, а не только крестьяне. А сейчас отойди и не мешай мне готовить завтрак.

— Я есть не буду! — топнула ножкой виконтесса.

— Хорошо. Спасибо, что предупредила. На тебя готовить не стану.

Я с трудом сдерживала раздражение. Безумно хотелось наорать на капризную девчонку, шлёпнуть, поставить в угол или отправить с глаз долой в ту дальнюю комнату, где ещё не была сама. Но понимая, что ничего хорошего из этого не выйдет — Гильом и Авелин станут на защиту сестры, — и мы все рассоримся, я старательно отвлекалась на розжиг очага.

— Мадемуазель Мария, может воды принести? Я там колодец видел, — предложил мальчик, которому надоело слушать скандал.

— Было бы неплохо. — согласилась я. — Вот это ведро возьми. Только сполосни его, прежде чем воду наливать будешь.

— Можно я с братом пойду? — подскочила с лавки Авелин, уставшая сидеть без дела.

— А кто мне помогать готовить будет? — «удивилась» я. — Ты уйдёшь, и всё дело встанет.

Малышка бегала по дому без башмачков, в одних чулочках.

— Инес, — обратилась я виконтессе, отвернувшейся ото всех. — Послушай меня, пожалуйста. Нам всем очень трудно. Мы растеряны, и нам не нравится происходящее. Но если мы будем кричать, требовать и ничего не делать, то станет ещё хуже. Помоги мне. Видишь, я занята завтраком? Найди обувь Авелин. Она должна быть где-то там, — я махнула в сторону второй комнаты. — Заодно, может быть, и гребень увидишь. Пока здесь такая неразбериха, что у меня голова кругом идёт.

— Да-да, Инес, найди мне башмачки, пожалуйста! — подбежала к сестре малышка. — У меня ножки замёрзли.

Девочки ушли искать обувь младшей виконтессы, у меня разгорелся огонь в камине, а мокрый Гильом притащил полведра воды.

Жизнь-то налаживается!