Из пламени

Глава 20. Феникс и Дракон

— Ай! Как же больно! — из-за стены раздался пронзительный стон. — Энни, ты здесь? Ты меня слышишь?

«Няня? Но зачем она пришла?!» — Анна замерла, так и не сделав глоток.

— Прошу, милая, отзовись! — продолжала вопить София, и мольба её становилась всё более отчаянной. — Кажется, я подвернула ногу! Мерлин, как больно!

Несколько минут Анна пребывала в полнейшем недоумении и замешательстве, сжимая в руке открытый флакончик с пахучей жидкостью, едкие пары которой били в нос и заставляли глаза слезиться. А после, с мыслью: «Ну не могу же я бросить её там!» — закупорила флакон и устремилась к выходу из логова.

София перестала кричать, услышав приближающиеся шаги.

Распластанная на заснеженной земле, она потирала ушиб и тщетно пыталась подняться самостоятельно. Обхватив обеими руками ствол одного из молоденьких дубков, росших рядом, несчастная няня сделала несколько неуверенных движений верх, но тут же соскользнула обратно, присев на больную ногу и издав очередной протяжной стон.

— Я иду, няня, не двигайтесь! — крикнула Анна.

— О, Энни! Хвала Мерлину, ты здесь!

Девушка подбежала к Софии и, подставив плечо, как надёжную опору, помогла ей встать на ноги. Рядом на земле она заметила свою записку, которую та, по всей видимости, выронила и даже не заметила. Не тронув бумажку, Анна молча вывела хромающую и охающую няню из той мокрой низины, куда она провалилась. Когда они достигли узенькой вымощенной камнем дорожки, ведущей от Драказо к опушке рощи, девушка остановилась, чтобы перевести дух.

— Зачем вы пришли, няня?

— Я искала тебя в замке… затем в саду… — голос Софии прерывался отдышкой, — и, не найдя, решила… что перед сном тебе захотелось навестить Лазурита.

— Да, но зачем вы меня искали?

— Приехал твой учитель, милая. Он нагрянул так внезапно, без предупреждения…

— Мой учитель? О ком идёт речь?

— О мистере Джоне Расмуссене, конечно.

Удивление сменилось робкой радостью. Прозвучавшее имя отозвалось в сердце Анны эхом ностальгии. Тревожный, блуждающий взор заволокла пелена приятных воспоминаний. Её первый учитель — он здесь! О, как же она скучала! «Я ведь почти не думала о нём в последнее время. Сколько лет прошло с того дня, как мы расстались?. » Немало — целых пять. Пять долгих лет, в течение которых жизнь Анны перевернулась с ног на голову. А что было с ним? Как на нём отразилась война? «Пытался ли он найти меня или сам был на волоске от гибели?» Ей стало не по себе от мысли, что она могла так и не узнать об этом, не прерви её София…

— Ай! — неожиданно вскрикнула няня. Погрузившись в свои размышления, Анна почти не держала её, и та, лишившись опоры, наступила на какой-то сучок и чуть не свалилась на землю. К счастью, девушка вовремя её подхватила.

— Пойдёмте домой. Вам нужно лечь в постель, — позволив няне закинуть руку к себе на шею, она повела её к выходу из рощи.

Шли они медленно, часто останавливаясь, поэтому на путь, который можно было преодолеть меньше чем за пять минут, они потратили четверть часа. Когда сквозь кроны поредевших деревьев начало проглядывать небо, Анна невольно подняла глаза. Кровавая тень почти исчезла с лунного диска.

Заливая улицу обычным серебристым светом, луна учтиво проводила их до входа в замок.

Анна довела няню до её спальни, уложила в постель, смазала ногу заживляющей мазью и дала выпить немного микстуры с надписью на этикетке: «От боли и для хорошего сна».

— Спите спокойно, няня. Я навещу вас утром, — покинув Софию, девушка поспешила к гостю.

Джон ждал в обеденном зале на первом этаже. Он расположился спиной к двери на обитом коричневой кожей дорогом диване и смотрел в раскрытое окно. Остановившись в дверном проёме, Анна первым делом обратила внимание на седину в его волосах. А вот птица-феникс, сидевшая на плече хозяина, совсем не изменилась и была такой же резвой, как и пять лет назад.

Она обернулась к двери, издав хриплый писк.

— Здравствуй, моя дорогая! — Джон тоже обернулся и посмотрел на ученицу.

Анна непроизвольно ахнула, увидев худое, мертвенно-бледное и испещрённое оспинками лицо старика. Под его глазами образовались увесистые мешки, а высохшие губы пытались изобразить некое подобие знакомой добродушной улыбки.

Её реакция заставила Джона отвернулся.

— Прости, я не хотел тебя напугать. Да, теперь я выгляжу так.

— Что с вами случилось? — медленно приблизившись к нему, девушка опустилась на край дивана.

— Я умираю, Анна.

«Очередной удар судьбы! И за что мне всё это?..»

Анна ничего не понимала, не верила своим ушам и глазам. Ей хотелось разрыдаться, но слёз не осталось, она израсходовала всю влагу, когда оплакивала отца, дочь и брата, поэтому продолжала сидеть с каменным лицом.

— Как? — сквозь стиснутые зубы девушки вырвался вопрос.

По-отцовски бережно Джон взял её за подбородок, желая ответить, но вдруг резко раскашлялся и отпрянул, хватаясь за горло. Фина, безмятежно перебиравшая перья, вздрогнула и перелетела на спинку дивана, взволнованно глядя на хозяина.

Анна вскочила на ноги, увидев капельки крови на платке, которым Джон прикрывал рот. Другой рукой он потянулся к своему саквояжу и вынул оттуда бумажный свёрток с каким-то сероватым, похожим на пепел порошком.

— Ты не дашь мне… кх-кх… воды?

Девушка ринулась к хрустальному графину, который стоял на большом круглом столе в центре помещения, и вручила учителю полный стакан. Джон высыпал в него часть порошка. Тот мгновенно растворился, сделав прозрачную жидкость мутной и окрасив в бледно-пурпурный цвет.

Приступ кашля усиливался, и в уголках губ Джона начала скапливаться пена. Сделав несколько крупных глотков, он промокнул рот платком и через какое-то время смог вздохнуть с облегчением.

— Индийские целители снабдили меня годовым запасом этого особого лекарства. По их прогнозам, мне осталось именно столько, — пояснил он, когда смог говорить.

Приготовившись слушать, Анна присела.

— Что у вас за болезнь?

— Драконья хворь. Её часто путают с ветряной оспой или туберкулёзом.

— Драконья хворь… Я читала о ней. На ранней стадии могут появиться язвы и сыпь, но это не самое страшное. Когда они проходят, кажется, что заражённый идёт на поправку, но на самом деле болезнь уходит вглубь организма, постепенно поражая дыхательную систему. Внешняя оболочка лёгких грубеет и покрывается шершавыми наростами, это делает их похожими на два драконьих яйца, отсюда и название недуга. Заражённый кашляет кровью, поэтому врачи могут решить, что это чахотка. Вот и получается, что на ранней стадии людей лечат от ветрянки, а на поздней — от туберкулёза.

— Всё так, — подтвердил Джон. — ведь Драконья хворь — редкое для Европы заболевание.

— Но вы лечились в Индии…

— Да, но время было безвозвратно упущено. Моё здоровье резко ухудшилось в мае семьдесят шестого. Я постоянно ощущал недомогание, меня преследовали головные боли, но я опрометчиво списывал все симптомы на усталость. К тому же ты готовилась к выпускным экзаменам. Я был тебе нужен и не мог позволить себе раскисать.

— Вот почему вы так стремительно покинули меня тем летом! Вы были больны…

— Да. По окончании учебного года я со спокойным сердцем отпустил тебя на каникулы, а сам поспешил вернуться к семье в Данию. Отправился по морю, ведь использовать портал в моём состоянии было опасно. В пути мне стало хуже. Высадившись в порту Амстердама, я лёг на лечение в местный госпиталь. Нидерландские целители сразу диагностировали ветряную оспу и уверили, что беспокоиться не о чем, ведь болезни не-магов нам не страшны.

Спустя два дня я чувствовал себя почти здоровым и с помощью портала переместился домой.

К моему великому ужасу, там меня ждало известие о гибели Роберта и сообщение от твоей матери о моём увольнении. Я догадывался о связи Агаты с Серпентум, ведь её отец состоял в Обществе Туле. Я переживал за тебя и уже хотел вернуться в Англию, но новый приступ болезни лишил меня последних сил.

В течении нескольких мучительных месяцев в Варде[28] я то поправлялся, то снова валился с ног. Один из врачей предположил, что это Драконья хворь, и посоветовал съездить на обследование в Индию. Недолго думая, я решился и, пережив тяжёлую шестидневную поездку на поезде, оказался в Нью-Дели.

Там, спустя, казалось, бесконечную череду процедур и предварительных диагнозов, мне, наконец, поставили вторую стадию Драконьей хвори. Я понял, что это приговор, но врачи утверждали, что лечение ещё может быть эффективным. Однако следующие пять лет превратили меня из полного сил мужчины средних лет в дряхлого старика, и с каждым днём надежда на чудесное исцеление становилась всё иллюзорнее.

Два или три раза в месяц я получал корреспонденцию из Лондона, чаще всего это были письма от ректора Гриффина, который сообщал мне последние новости. Как же велико было моё отчаяние, когда я узнал, что ты стала студенткой Обскура — Агата этого не скрывала! Ты оказалась в окружении самых опасных тёмных колдунов, а я был не в силах… кх-кх-кх… — Джона прервал приступ кашля, ещё более мучительный, чем предыдущий.

Анна смотрела на учителя с содроганием сердца: сколько ещё боли оно могло вынести?!

Стакан с пурпурным раствором был у Джона в руке. Сделав несколько глотков, он пришёл в себя и продолжил:

— Потом я узнал, что ты цела и находишься под опекой ректора Гриффина. Эта новость окрылила меня, заставила воспрянуть духом! Захотелось во что бы то ни стало выздороветь и приехать к тебе. В январе этого года завершился курс назначенной мне терапии. Она не дала почти никаких результатов, мы лишь оттянули неизбежное. И я вернулся в Данию, мечтая лишь об одном: поскорее увидеться с тобой. Но ты не спешила возвращаться домой, пустившись на поиски Саймона.

— И я его нашла, но спасти не смогла… — Анна сжала кулаки, впившись ногтями в ладони, однако физическая боль не могла заглушить душевную.

— Знаю. Прости, что напомнил, — Джон чуть придвинулся к ней, предлагая склонить голову к себе на плечо. Анна так и сделала.

— Давайте не будем об этом говорить, — попросила она.

— Как пожелаешь. Может тогда поговорим о твоей дочери?

Анна вскочила как ужаленная и воскликнула срывающимся от волнения голосом:

— Откуда вы знаете?!

— Тоже от ректора. Он не говорил с тобой об этом, но это не значит, что он не знает.

— Выходит, это ректор Гриффин заставил вас приехать?

— Отнюдь. Я же сказал, что это решение принадлежало мне.

Голос Джона был спокойным и ровным, как всегда, когда Анна начинала выходить из себя. Он действовал тонко, подводя её к самостоятельному осознанию ошибок, а главное — к их исправлению. Именно в этом заключалась суть его воспитания.

— Прошу, простите меня, сэр, я забылась, — Анна виновато потупила глаза. Учитель кивнул.

— Надеюсь, теперь ты готова меня выслушать? — дождавшись, когда она сядет, он продолжил: — Я вижу, как ты страдаешь, и хочу сделать хоть что-то, чтобы помочь. Там, в Обскуре, ты была совсем одна, в окружении врагов, но теперь ты дома. Ты пережила много потрясений, но пусть прошлое останется в прошлом. Пусть ошибки станут уроками, а не причиной для самобичевания. Я расскажу тебе кое-что, о чём знают только близкие друзья.

Осенью пятьдесят седьмого у меня родилась дочь. Её звали Синди.

Спустя всего пять месяцев после рождения она умерла у меня на руках.

Страшная эпидемия Белой Сыпи, по-научному Album Temerarius, в конце пятидесятых годов унесла жизни сотен младенцев по всей Дании. Хуже всего на свете созерцать смерть своего ребёнка… Именно тогда я решил посвятить жизнь преподаванию и ушёл с головой в работу, желая забыться.

И вот, спустя несколько лет, моей ученицей стала девочка, которая смотрела на мир напуганными глазами. Она боялась себя, боялась того, что ждало её в будущем. Она плакала и говорила, что устала, но не сдавалась.

Падала, но всегда поднималась, и это поражало!

Анна поняла, что речь идёт о ней, и устремила на учителя удивлённый взгляд: «Неужели вы действительно видели во мне всё это?»

Джон улыбнулся.

— Я полюбил тебя, как родную дочь. Мы должны были встретиться, понимаешь? Называй это как хочешь: провидением, судьбой. Мой путь привёл меня к тебе и сделал счастливым.

Анна опустила голову и задумалась, а Джон мягко приобнял её за плечи и прошептал над самым ухом:

— Даже когда твой мир останавливается, мир вокруг продолжает идти вперёд, и ты тоже сможешь.

— Но я утратила смысл…

— Это плохо. Смысл нужен всем, — согласился учитель и, подумав, добавил: — Живи ради любимых, ради тех, кого потеряла. Стань их продолжением, пусть они радуются в тебе, плачут и смеются. Но не наказывай себя за прошлое, ведь и они будут страдать. Не смотри в пасть пропасти и не ищи там успокоения, ведь оказавшись на дне, ты не найдёшь ничего, кроме бессмысленной пустоты.

«Если бы вы только знали, как близка я была к краю этой пропасти…»

А теперь? Смогла бы она теперь, после разговора с Джоном, наложить на себя руки? И вообще, было ли её решение единственно возможным, взвешенным? Конечно, нет! Все последние дни Анна думала о том, какие эмоции испытает няня София, обнаружив утром её бездыханное тело. Что произойдёт с её магией после смерти? Вырвется ли она наружу, как сказано в семейной «Легенде»?

«И почему всё это меня не останавливало?! Я снова думала лишь о себе. Была эгоисткой. Но я драконий маг! Служить другим — вот моё предназначение и единственная цель, от которой я всё время убегала!»

Джон не подозревал об этом внутреннем монологе. Он просто обнимал Анну и наслаждался драгоценными мгновениями рядом с любимой ученицей.

Тем временем часы над камином пробили полночь.

— Вот и весна наступила… — заметил Джон. — Мне пора собираться.

— Как? Уже? — удивление в голосе Анны смешалось с огорчением. — Разве вы не останетесь?

— Боюсь, что нет. Сегодня ровно в три часа ночи из порта Саутенд-он-Си отходит корабль до Эсбьорга[29]. Следующий рейс только через пять дней, а у меня на счету каждая минута. Боюсь не успеть увидеть жену перед тем, как…

— Конечно, я понимаю. Вас кто-нибудь сопровождает?

— Да, один из кузенов. Кажется, я слышал звук мотора автомобиля.

Анна помогла учителю подняться. Сделав напоследок несколько глотков своего лекарства, он подхватил с пола дорожный чемоданчик и, опираясь на трость и руку ученицы, направился к выходу из комнаты. Фина устремилась за ними.

У парадных ворот особняка уже стоял старенький серый пикап. Перед тем как сесть в него, Джон в последний раз крепко, насколько мог, обнял Анну и сказал:

— Феникс всегда восстаёт из пепла, а дракон и вовсе не горит, ведь состоит из пламени!

Хотела я верить тебе безгранично,

Позволила сердцу над разумом власть.

Мне тесная клетка была так привычна…

На волю решила с тобой убежать.

В ловушку надежды попала без права

Покинуть её без уродливых ран.

Уж лучше бы правду я сразу признала:

Свобода — такой же унылый капкан!

Ты был моим смыслом, иллюзией смутной,

Причиной весомой бороться с собой.

Какой же была я наивной и глупой,

Когда за твоей укрывалась спиной.

Уж лучше бы грудью встречала кинжалы,

Тогда бы пригнуться успела, как знать.

Но я так умело себя убеждала,

Что ближнего боя смогу избежать…

Уж лучше бы пламя во мне бушевало,

Чем то пепелище, что вижу сейчас!

Но я не сдаюсь! Я из пепла восстала,

Светить чтобы ярче для тех, кто погас!.