Искательница бед и приключений

Глава 14 Экзамен профессора Иверса

– Все равно не понимаю, – раздраженно сказала Эвита.

– Профессор выбрал символ ибиса. Потому что у птицы две ноги! – сообразила я.

– И что?

– Изображения животных означают число. По количеству лап. Как в детской книжке. Никаких других смыслов. У кошки четыре лапы. У змеи – ноль. У паука восемь. У жука шесть. У ибиса – две.

– Технически у птицы четыре конечности, – возразил Озия.

– Авторы загадки не вдавались в зоологические тонкости. Осталось догадаться, какие числа зашифрованы прочими символами. Солнце плюс длань равно шесть. Трилистник плюс солнце равно четыре. Легко вычислить, что солнце значит «один», трилистник – «три», длань – «пять». Все логично. И последний пример: длань минус трилистник, то есть пять минус три. Равно два – птица с двумя ногами.

– Так просто... – разочарованно протянул Озия.

– И слава богу! – с чувством молвил Габриэль.

– Профессор, ты мудр, как бог Туут, – похвалил его Аджиб.

– Ерунда, – откликнулся довольный профессор. – Всего-то требовался наивный взгляд. Эвита подсказала, в каком направлении думать.

– Госпожа Зильбер, ваша догадка нас спасла! – подхалимно сказал Озия. Эвита горделиво задрала подбородок.

Моих заслуг в решении никто не припомнил, но глупо обижаться, когда на кону спасение.

– Давайте же войдем! – поторопила я спутников. – Надеюсь, мы отыщем укрытие или путь наружу.

Аджиб первым шагнул в проход. Я последовала за ним.

Тут было темно, хоть глаз выколи, и тянуло дремучей древностью – пылью, сухой глиной, окалиной. Этот запах меня успокоил, ведь я знала его в детства – дыхание забытых гробниц.

Рука нащупала каменную стену. Пол шел с уклоном – судя по эху, коридор вел далеко под землю. Рядом шумела вода.

– Нужен свет, – сказала я. – Впереди могут быть провалы, трещины, ямы.

Иверс зажег химический факел – первый из трех оставшихся. Вспыхнул мертвеннобелый свет, и мои догадки подтвердились.

Конца коридора было не видать. Над нами нависал низкий потолок, в полу зияли через равные расстояния колодцы, откуда и исходил шум воды.

Слева и справа в каменных стенах открывались проемы в боковые камеры.

– Похоже на лабиринты под гробницами, – сказала я шепотом. – Как правило, они ведут в погребальную камеру и ритуальный зал. В боковых комнатах обычно хранятся инструменты, фигурки загробных помощников, благовония, мумии священных животных.

– Смертельные ловушки в таких лабиринтах бывают? – опасливо спросила Эвита.

– Встречаются, но не так часто, как показывают в приключенческих лентах.

Мне не хотелось ее пугать, но об опасности предупредить следовало.

– Ну-ка, посмотрим... – Иверс прошел вперед, высоко подняв факел. Он заглянул в боковой проход и поманил нас. – Давайте остановимся здесь на ночь. Попробуем развести костер. Видите, деревянные крепи? Будет нам топливо. Сумеем согреться и обсохнуть.

Мы с трудом поместились в тесной комнате. У стен стояли каменные ящики, закрытые плитами.

– Интересно, что там? – спросил Озия, взволнованно щурясь в сумерках – очки он потерял. – Золото, сокровища?

Он вопросительно глянул на меня. Я покачала головой. Мой Дар ничего не говорил.

– Посмотрим, – Иверс всучил мне факел. – Аджиб, помоги. Чертовски досадно, что приходится нарушать археологический контекст.

Мужчины уперлись в край. Надавили, крякнули, плита скрипнула и сдвинулась.

Факел с шипением погас. Химического пламени хватило ненадолго. Профессор зажег второй и заглянул в ящик.

– Тут кое-что ценнее сокровищ. Погребальные принадлежности!

– Чем это они ценнее? Пригодятся, чтобы похоронить нас достойно? – взвизгнула измученная Эвита.

– Пеленальные ткани и папирус. Послужат топливом. Горшки со смолой или битумом. Скребки и ножи. Расщепим крепь и изготовим факелы. В священных чашах вскипятим воду.

Мы быстро взялись за дело.

Ткань за века спрессовалась и иссохла, но не потеряла горючие свойства. Костер решили развести снаружи, чтобы не задымлять комнату.

Мы вышли в коридор и застыли, неприятно пораженные. Прохода в пещеру больше не было. Он бесшумно закрылся, пока мы возились в камере. Перед нами поблескивала гладкая стена.

– Ничего страшного, – ободряюще сказал Иверс. – Все равно в пещере нам делать нечего. Теперь только вперед.

– Зачем зодчие устроили замок с загадкой? – недоумевал Озия, раздирая полотнища.

– Полагаю, вход и загадка – нечто вроде обряда инициации. Проверка на храбрость и сообразительность.

– А еще проверки будут, как вы думаете?

Иверс пожал плечами и обменялся со мной взглядом. Мы оба понимали – испытание вряд ли окажется последним.

Он достал коробок и разжег костер. Древние тряпки горели жарко, почти без дыма. Иверс разложил возле огня кусочки бекона и раскисшие галеты.

Мы вернулись в камеру, профессор запустил руку в ящик и достал бронзовую чашу.

– Наберем воды из колодца.

Он протянул чашу мне, но тут же отдернул руку. Вздохнул, мягко провел пальцами по выбитым на боках символам.

– Какое варварство – кипятить воду в древнем артефакте. Мы его даже не датировали и не описали.

– Не время для научной щепетильности! – я потянула чашу на себя, но профессор не сразу ее отдал, пришлось немного побороться за артефакт.

– Джемма, а ведь твоя выпускная работа была посвящена именно вотивным* чашам.

– Ну да, – я поморщилась, а Иверс развеселился.

– Ты подробно описала, как родственники снабжали усопших всем, что им понадобится на пирах в загробных чертогах. И сделала неожиданный вывод, что древние амиритяне были те еще пьяницы.

– И разве я была не права? Их погребальные курганы доверху набиты бочонками и бутылками с вином, штопорами и вот такими вот чашами для хмельных напитков. Чтобы усопшие могли и в послесмертии предаваться разгулу.

– И главный твой вывод был в том, что именно невоздержанность и сгубила цивилизацию амиритян.

– Нормальная теория, не хуже других. Желаете вновь вступить в научный спор? Не стоит, профессор. Ведь на этот раз я могу и не сдержаться, а в руке у меня тяжелый артефакт.

Иверс в притворном ужасе поднял ладони.

– Тогда лучше промолчу.

Я удовлетворенно хмыкнула.

Мы вернулись в коридор и осторожно заглянули в ближний колодец – квадратное отверстие два на два локтя. Поверхность потока бурлила далеко от края.

Я легла на пол ничком и потянулась к воде.

– Ты зачерпываешь, а я тебя держу, – велел профессор и тут же крепко обхватил меня за талию. Его рука надежно сжимала мои ребра, грудь упиралась в спину, и я на миг замерла, впитывая тепло его тела.

Я набрала и передала три полных чаши воды, и когда поднималась, профессор рывком потянул меня наверх и перестарался – мы потеряли равновесие, опрокинулись, он упал на спину. Я нависла над ним, упираясь локтями в его плечи, уставившись в его заросшую физиономию и блестящие в сумраке глаза. А он продолжал обнимать меня.

Мы оба тяжело дышали. У меня с волос стекала вода, капли падали профессору на щеку и рассыпались по щетине, но Иверс даже не поморщился.

В такой неловкой ситуации требовалось что-то сказать, но Иверс молчал и внимательно меня разглядывал. Наконец, сообщил:

– Что-то я устал. Вставать не хочется. Добыча воды лишила меня сил.

– У вас же есть трос. Можно привязать чашу, спустить и зачерпнуть. И как мы сразу не догадались! Было бы проще.

– А так приятнее.

Не успела я уточнить, что он имеет в виду, как Иверс оттолкнул и легко усадил меня рядом. Поднялся и понес чаши к костру.

Я осталась на месте, чтобы прийти в себя. Сердце часто билось о ребра, голова кружилась.

Мои силы тоже были на исходе.

С огромными трудностями Иверсу удалось выломать и расщепить часть крепежа. За века дерево стало твердым как камень. Но усилия оправдались: теперь у нас имелось достаточно топлива.

Аджиб и Озия обшарили соседние комнаты и принесли еще пеленальных полотен. Застывшую смолу в горшках удалось растопить на огне.

Мы уселись у костра и впервые за бесконечный день позволили себе расслабиться. Пламя ярко освещало шероховатые стены и наши измученные лица. За пределами светового круга тьма смыкалась и становилась непроглядно густой.

Не хотелось думать, привлечет ли костер кого-нибудь непрошенного из бесконечного коридора. Мы сражались с одной опасностью за раз. И самая очевидная сейчас – ослабеть от голода и холода.

Скудные припасы поделили поровну, каждому досталось по чашке слегка подслащенного чая, галете и кусочку бекона.

В мокрой одежде нас знобило, дрожь сотрясала тело. Иверс первым скинул куртку, стянул рубашку и разложил возле костра.

Аджиб молча последовал его примеру, Озия, помешкав, тоже взялся за подол:

– Прошу прощения, уважаемые дамы...

– Дамам тоже следует раздеться, иначе они заработают простуду, – заметил Иверс.

– Сейчас не до приличий.

– Мы отвернемся, – поспешно сказал Озия.

Эвита опустила голову, и, путаясь в рукавах, начала разоблачаться. Я неловкости не испытывала. Сейчас среди нас нет женщин и мужчин. Есть люди, которые хотят выжить.

Мы с Эвитой остались в тонких рубашках – без курток они быстро высохнут прямо на теле.

Эвита все еще стеснялась. Она подобрала колени и натянула подол до самых пяток, став похожей на тощую курицу.

Наши спутники из деликатности переменили положение, усевшись лицом к стене, спиной к костру.

На костлявой спине Озии выступил острые позвонки. Смуглая спина Аджиба напоминала треугольник – у нашего проводника оказалась тонкая талия, а вдоль позвоночника тянулась затейливая татуировка. Я покосилась на Эвиту и заметила, что она тоже изучает узор из-под опущенных ресниц.

Медленно, очень медленно я перевела взгляд на профессорскую спину. Тоже треугольник, но более внушительный. Какие у него широкие плечи!

Иверс не сидел без дела – он продолжал мастерить факелы, и рельефные мышцы скользили и бугрились. Отблески огня словно обливали его кожу, она светилась, как бронзовая, в выемках под лопатками двигались тени. Над поясом брюк виднелась светлая полоска. Профессор когда-то работал под солнцем полуобнаженный – наверное, на раскопе.

Вдруг мне стало очень жарко, и костер тут был ни при чем.

Брюки у мужчин плотные, будут долго сохнуть. Надо бы предложить им раздеться полностью. Но я промолчала. Вид почтенного профессора без штанов – это уж слишком.

– Хотелось бы знать, откуда взялась засада, – угрюмо сказал Иверс. Он впервые заговорил о том, что произошло в ущелье. – Бандиты нас ждали. Сумели проникнуть внутрь другими тропами. Там был и твой старый знакомый, Джемма. Наверное, он преследовал тебя.

– Или же они знали о карте и охотились за ней. Учитывая нападения в переулке и на пароходе.

– А вот это совсем плохо.

Забывшись, он повернулся, чтобы продолжить разговор. Неудачный выбрал момент, потому что я как раз расстегнула рубашку и оттянула ворот, чтобы дать ему просохнуть.

Иверс застыл, беззастенчиво меня рассматривая.

– Я не виновата в том, что случилось, – возмутилась я, торопливо натягивая ткань к горлу.

Иверс моргнул и отвернулся.

– И не думал тебя обвинять. Все закончилось не так уж плохо. Мы открыли новый путь и теперь идем не по маршруту карты Лилля.

– Боковой проток был на ней отмечен?

– Да. Знаком опасности.

Мы замолчали. Профессор потянулся и зевнул.

– Давайте-ка отправляться на боковую. Предлагаю устроиться в камерах. Из пеленальных тряпок сделаем лежанки, у входов поставим крышки от ящиков. Они никого не остановят, но задержат хотя бы ненадолго. У костра будем дежурить. Я первый, потом Аджиб, потом Озия.

– Я тоже могу дежурить, – вызвалась я.

Иверс отрицательно мотнул головой, встал и повернулся, чтобы подбросить в костер топлива. Я потупилась, но повторила трюк Эвиты – продолжила наблюдать за профессором из-под опущенных век. Изучала плоский живот, дорожку волосков, бегущую ниже от широкой заросшей груди. Разглядывала все его синяки и ссадины.

Голый и избитый человек обычно выглядит уязвимым, но не Иверс. В одних штанах, взъерошенный и грязный, он казался еще более устрашающим... но и прекрасным.

Ужасно, что я признаю такое – даже мысленно.

Когда одежда более-менее высохла, мы оделись и перебрались в камеру. Для нас с Эвитой мужчины устроили лежанки на каменных ящиках, сами расположились на полу.

Иверс остался в коридоре у костра.

Я ворочалась на жесткой лежанке, полотнища кололись, хрустели и не делали постель более уютной.

Мои спутники быстро затихли – усталость взяла свое.

Ко мне сон так и не приходил. В голове прокручивались события дня, я заново переживала все, что случилось, и гадала, что нас ждет впереди. Ссадины ныли, сердце то пускалось вскачь, то стучало гулко, отдаваясь в ушах.

Помаявшись с полчаса, я поднялась и вышла в коридор.

Иверс сидел, прислонившись к стене, и заполнял журнал экспедиции. После просушки листы блокнота стали бесформенными и заворачивались, кончик карандаша крошился. Профессор тихо ругался сквозь зубы, но упорно продолжал вести записи.

Заметив меня, он поднял голову и вопросительно изогнул бровь. Его глаза блеснули в неярком свете костра.

– Не спится, – объяснила я свое появление. – Можно, посижу с вами?

Он молча ткнул рукой, приглашая занять место рядом.

Когда я устроилась, Иверс отложил блокнот и передал мне кружку. Он повторно вскипятил заварку, от чая остался лишь легкий аромат дыма, но я с радостью пригубила горячий напиток.

Иверс продолжал хранить молчание, но к своему занятию не вернулся. Я уставилась на огонь, чувствуя, что профессор не отводит от меня глаз.

Наблюдает. И о чем при этом думает? Что вспоминает?

– Непростой был день, – начала я хриплым от неловкости голосом.

Неловкость возникла от того, что профессор пошевелился и придвинулся ближе. Теперь его плечо касалось моего. Я хорошо чувствовала упругость его мышц и жар кожи.

– Да уж, – согласился Иверс. – Однако весьма продуктивный.

– Ну, если в вашем понимании лишиться припасов и поздороваться со смертью считается продуктивным, тогда да.

Я повернула к нему голову. Услышав мой ответ, профессор широко улыбнулся, а я притихла.

За эти дни он уже не раз улыбался искренне. Не скалился, не обнажал зубы устрашающе, не растягивал губы в саркастической усмешке, а от души радовался меткой шутке, вкусной еде или удачной находке.

У Габриэля хорошая улыбка. Типично мужская. В ней прячутся и ободрение, и провокация. Ровные белые зубы, выразительные губы, искристый блеск в глазах.

На эту улыбку хотелось ответить. И не только. Хотелось кокетливо опустить ресницы, метнуть лукавый взгляд, поправить локон, бросить игривую реплику.

Но подобные девичьи ужимки не в моем характере. Да и Иверс... не симпатичный однокурсник. А человек, которого я, вообще-то, поклялась ненавидеть до конца своих дней.

Поэтому я подобралась, строго свела брови и с независимым видом поставила кружку на пол.

– Мы выжили, Джемма, – сказал профессор, все еще улыбаясь. – Справились со всеми напастями. И справимся со всем, что ждет нас впереди.

Он замолчал на миг, а потом внезапно добавил с обезоруживающей откровенностью:

– Я рад, что мы с тобой в одной команде, Джемма. Ты показала себя храброй и сообразительной. Навела меня на верное решение с той загадкой – ты ведь первая поняла, в каком направлении надо мыслить. А в этом подземелье ведешь себя так уверенно, будто была здесь уже тысячу раз.

– Ну, в каком-то смысле так и есть. Подземные лабиринты для меня не в новинку.

– Теперь я знаю, что на тебя можно положиться. И не жалею, что Абеле отправил тебя со мной. Этот экзамен ты выдержала блестяще.

Тут-то я и вспомнила, почему ненавижу Иверса.

Он оценивает людей с точки зрения их пользы для него лично. Он не дает им кредита доверия! А от тех, кого считает «балластом», безжалостно избавляется.

Экзамен я выдержала, вот оно что!

Я немедленно ощетинилась. Вздернула подбородок и пошевелилась, чтобы отодвинуться. Вот только не удалось. Слева мое плечо уперлось в выступ, а Иверс подался вперед, развернулся и пристально заглянул мне в лицо. Словно в угол загнал.

– Значит, за этот экзамен вы готовы поставить мне высший балл, профессор? – я негодующе фыркнула. – Знаете, я была такой же сообразительной и три года назад. Вы бы это поняли, если бы внимательно слушали мой доклад и предварительно прочитали мою работу.

Он состроил изумленную гримасу.

– Опять прошлое решила помянуть? Ладно. Давай-ка поговорим о твоей защите, раз ты никак не успокоишься. Твою работу я тогда прочитал и внимательно слушал выступление. Все мои вопросы были по теме. А вот ты в ней плавала.

– И вы меня с удовольствием топили.

Иверс утомленно вздохнул.

– Джемма, позволь, все же объясню, почему так отнесся к тебе.

– Прошу, уважьте, – мой голос сочился ядом.

Иверс воинственно задрал подбородок – принял вызов.

– Да, я был с тобой резок, но я резок со всеми, – сказал он слишком уж спокойно. – Не делаю скидок на пол, возраст и социальный статус. Сочти я, что ты полный неуч, я бы даже разговаривать с тобой не стал. Отмел бы твою работу сразу. Мое отношение к тебе было как к профессионалу, который меня разочаровал.

– Так себе извинение.

– А это не извинение. Твоя работа была и в самом деле слабой. Ты выбрала богатую тему, но не раскрыла. Ни грамма оригинальности, лишь повторение прописных истин и ничем не подкрепленные выводы, – Иверс внушительно поднял указательный палец. – Твой научный руководитель зря допустил тебя до защиты, а ты отнеслась к работе несерьезно. Написала ее небрежно, абы как. Пыталась скрыть поверхностные знания за бравадой и пустословием. Подобное я не прощаю.

Меня кольнуло неприятное чувство. Тут Иверс был отчасти прав. Мне следовало уделить больше внимания анализу источников. Но времени не было! Последние месяцы перед защитой возникли проблемы с деньгами, я работала официанткой в бильярдном клубе и посудомойкой в студенческой столовой. Работу писала урывками. Понадеялась, что защита станет простой формальностью, раз место на кафедре мне уже обещали.

Но я упрямо бросила:

– Все равно вы вели себя неоправданно грубо.

– Да, я был предубежден, – продолжил Иверс без капли сожаления. – Твой отец, Джемма, – известная личность. Благодаря таким, как он, мы лишились многих памятников истории. Он грабил захоронения, разбивал киркой входы в погребальные башни, уничтожал, воровал, обкрадывал науку. Все ради прибыли!

– Он выживал как мог, содержал семью!

Но Иверс меня словно не слышал.

– В последние годы черные копатели потеряли стыд и совесть. Налаживают связи с музеями, чтобы увеличить незаконный оборот. И я предположил, что ты поступила в Академию исключительно ради этой цели – получить степень и продолжить дело своего отца на новом уровне.

– Это не так! – чуть не закричала я, онемевшими от бешенства губами.

Иверс успокаивающе положил руку мне на плечо.

– Теперь я это знаю.

Я дернула плечом, но Ивер не убрал ладонь. Надавил крепче, словно желая удержать на месте.

Мы сидели вполоборота друг к другу, я часто дышала и сжимала кулаки, а Иверс смотрел на меня, прищурив глаза.

– Эту ошибку я готов признать, Джемма, – сказал он тихо. – Но не буду извиняться за низкую оценку. Она была обоснованной. По-прежнему считаю, что наука – это не твое.

Я внезапно успокоилась. Голова все еще была горячей, но гнев больше не кипел.

– Могли бы донести эту мысль мягче, не называя меня пустоголовой недоучкой.

– А ты назвала меня ученым хамом, помнишь?

– Правда? – удивилась я. – Мне кажется, я ограничилась «буйнопомешанным».

– Такого скандала стены академии вряд ли видели. Мы ругались, как на базаре. Ну и потеху мы устроили членам комиссии!

– Габриэль, почему вы такой? – спросила я напрямик. – Ко всем людям относитесь как к врагам.

Вопрос застал его врасплох. Между густых бровей собралась складка, уголки губ обескураженно опустились. После паузы Иверс ответил:

– Не ко всем. Тех, кто со мной, буду защищать до последнего.

И он упрямо скрестил руки на груди.

– Весь мир для вас как поле боя.

Еще одна пауза.

Иверс усмехнулся, покачал головой... и вдруг признал:

– Ты права.

Крепко потер затылок ладонью, передернул плечами и отвернулся – явный сигнал, что капитулировал, но не сдался, и продолжать разговор не хочет. Но я не отставала.

– И почему вы такой? – упорствовала я. – Вы же не уличный бандит. Вам не пришлось выживать.

Я подалась вперед, чтобы заглянуть ему в лицо.

– Не пришлось выживать? Как раз этим я и занимался всю юность, Джемма.

– Как так? – удивилась я. – Вы ведь родились в обеспеченной семье, получили хорошее воспитание и образование.

Иверс нахмурился.

– Да, мой отец был успешным финансистом, и при этом весьма жестким человеком. Он хотел, чтобы я пошел по его стопам. Но меня всегда интересовало другое – история и загадки прошлого. Вместо учебников математики и управления финансами я читал научные статьи и сборники легенд. Сбегал с уроков, чтобы заглянуть в музей. Мое увлечение было поводом для злых шуток. За каждым проступком следовало суровое наказание, но я не сдавался. Тогда отец отправил меня в частную школу… ты не представляешь, какие там порядки.

– Какие? – от любопытства я даже коснулась пальцами его плеча.

– Как в тюрьме для особо опасных преступников. Но жаловаться не буду. Школа научила меня не давать спуску обидчикам и отстаивать независимость. Не падать под ударами и давать сдачи. Бить первым, на опережение.

– Вот оно что. – протянула я.

– Когда у меня выявили редкий Дар глушителя, против воли забрали в Академию секретных дел. Отец радовался, что его сыну оказали такую честь. Но в Академии мне было совсем тошно. Пришлось постараться, чтобы руководство захотело само от меня избавиться.

– Воображаю, что вы вытворяли.

– Меня выгнали с характеристикой «неуправляемый, не имеющий представления о дисциплине и уважения к званиям». После чего отец отказал мне в содержании, выставил из дома без гроша в кармане. Но я твердо решил заниматься наукой. Сдал экзамены, учился как одержимый, по ночам работал. Бывало, и голодал. Но меня питала страсть к открытиям, к путешествиям, к познанию тайн. Я легко срывался с места, чтобы отправиться в экспедицию, но с равным удовольствием просиживал часами в библиотеке и копался в документах.

– Удивительно, что из такого дикого материала получился ученый, – не удержалась я от легкой насмешки. Однако Иверс довольно кивнул – моя характеристика пришлась ему по вкусу.

– Старые привычки остались – репутацию в ученом мире я заработал не только умом, но и кулаками. В прямом и переносном смысле.

Он сердито выдохнул напоследок и замолчал.

Я ошарашенно хлопала глазами.

Но профессор, оказывается, еще не закончил.

Вновь схватил меня за плечо и придвинул лицо почти вплотную к моему.

– Мы с тобой похожи, Джемма, – сказал он с неожиданной страстью. – Оба боремся за место в мире. Неустанно сражаемся – в том числе друг с другом. Но не находишь, что эта взаимная неприязнь стала утомлять? Ты все еще меня ненавидишь?

Проглотив колкий ответ, который по привычке крутился на кончике языка, я через силу улыбнулась:

– Ненависть – слишком сильное слово, Габриэль. Мы не легендарные Тайсун и Джа-Му, которые не могли и дня прожить без схватки, пока не уничтожат друг друга.

– Ты действительно не знаешь второй вариант их легенды? – глаза Иверса насмешливо сверкнули.

– Нет, – пробормотала я. Меня вдруг охватило странное ощущение.

Как будто Дар пробуждается. Тот же жар в груди, та же неутолимая жажда... но иного свойства. И почему-то покалывание в теле – там, где плечо сжимали пальцы Иверса, и где его бедро касалось моего.

Покалывание распространялось, горячие искорки бежали по венам, достигали сердца. Я не могла оторвать взгляда от глаз Иверса. Они потемнели из-за того, что его зрачки расширились. Профессор казался пьяным и очень решительным.

– Их легенда заканчивается весьма... неожиданно, – голос Иверса охрип и звучал низко.

Он медленно приблизил лицо к моему. Меня словно парализовал взгляд профессора. А снизошедшее озарение заставило щеки запылать жаром.

Я не наивная девочка и знаю, что предвещает этот яростный взгляд, прерывистое дыхание, настойчивое давление руки и бьющаяся жилка у него на виске.

Профессор Иверс собирался меня поцеловать!

Воображение тут же нарисовало яркую картину: его руки крепко сжимают меня, тянут, привлекают. Шероховатость кожи, первое прикосновение губ, колкость его щетины, мускусный запах, давление, трение, безмолвная схватка, горячее дыхание!

Сердце у меня зашлось, жар затопил грудь, в голове помутилось, и я была за миг от того, чтобы не сделать огромную глупость.

Я почти ее сделала, потому что подалась вперед, откликаясь на движение руки Габриэля.

– Пора сменить тебя, профессор, – прозвучал сонный голос Аджиба.

Мы отпрянули друг от друга и бессмысленно уставились на проводника. Он только что вышел из камеры, потягиваясь и поеживаясь.

Иверс длинно и шумно выдохнул.

Я вскочила.

– Пора и мне спать. Удачного бдения, Аджиб, – пробормотала я и поскорей сбежала.

_______________________________

* Вотивные предметы – предметы, передаваемые по обету в дар храмам или как приношение усопшим или богам.