Ирландия. Тёмные века — 1

Глава 8. Королевское пиво

Тьма сгущалась вокруг, но пламя пожаров освещало двор замка, превращая ночь в кровавый рассвет. Викинги окружили нас плотным кольцом, их щиты сверкали в отблесках огня, а глаза жаждали добычи. Я стоял рядом с Руарком, сжимая в руках арбалет, хотя понимал — шансов почти нет.

И тогда из толпы вышел он.

Высокий, широкоплечий, с медвежьей шкурой на плечах и золотой гривной на шее и шлеме с рогами. Его борода, заплетённая в две косы, была перехвачена серебряными кольцами, а в глазах читался холодный расчёт, а не безумная ярость берсерка.

— Я — Хальфдан, сын Рагнара, — объявил он, и его голос, низкий и спокойный, разнёсся по двору. — Конунг Дублина.

Руарк стиснул меч, но не двинулся с места.

— Зачем ты пришёл? — спросил он. — Этот замок — моя земля.

Хальфдан усмехнулся, словно услышал детскую угрозу.

— Не твой замок меня интересует, — сказал он. — А он.

Его палец указал прямо на меня.

Сердце ёкнуло. Что я мог знать о конунге Дублина? Ничего, кроме слухов. Но почему он искал меня?

— Бран, — продолжил Хальфдан, — монах, который варит пиво, достойное богов.

Я остолбенел. Пиво? Всё это — из-за пива?

— Ты… пришёл с войском ради этого? — не удержался я.

Хальфдан рассмеялся, но в его смехе не было веселья.

— Нет. Я пришёл с войском, потому что мне надоело платить перекупщикам.

Он сделал шаг вперёд, и воины расступились, пропуская его.

— Твоё пиво продают в Дублине по два серебряных за бочонок. Оно того стоит — лучше, чем наше, крепче, с ароматом хмеля, который не сравнить ни с чем. Но… — его голос стал жестче, — когда я узнал, что монастырь отпускает его по два бочонка за серебряный, мне это не понравилось.

В голове всё завертелось. Два бочонка за серебряный — это была наша цена для местных торговцев. Но они продавали его вчетверо дороже?

— Я не знал, — честно сказал я.

— Верю, — кивнул Хальфдан. — Поэтому я здесь. Чтобы договориться напрямую.

Руарк нахмурился.

— И для этого нужно было сжечь пол-графства?

Конунг пожал плечами.

— Если бы я прислал гонца, ты бы его выслушал?

Молчание. Руарк не ответил.

— Вот и я так думал, — усмехнулся Хальфдан. — Но теперь, когда мы познакомились… — он повернулся ко мне, — предлагаю сделку.

— Какую? — спросил я, стараясь не дрожать.

— Ты будешь поставлять пиво мне лично. По серебряному за бочонок.

Я едва не поперхнулся. Это вдвое дешевле, чем он платил перекупщикам, но вдвое дороже нашей отпускной цены.

— А перекупщики?

— Их дело — моё, — холодно ответил Хальфдан. — Они больше не будут мешать.

Я перевёл взгляд на Руарка. Он понимающе кивнул.

— И что ты предлагаешь взамен? — спросил я.

— Во-первых, я не сожгу этот замок дотла. Во-вторых… — он достал из-за пояса мешочек и бросил его мне. — Аванс.

Мешок тяжело упал в мои ладони. Я развязал его — внутри блестели серебряные монеты. Не меньше десяти.

— За десять бочонков, — пояснил Хальфдан. — Доставь их в Дублин через две недели.

— А если я откажусь?

Конунг улыбнулся, но в его глазах не было тепла.

— Тогда я возьму твоего аббата в заложники. Или… — он оглядел двор, — может, этого рыжего? — указал он на Финтана.

Финтан стиснул кулаки, но промолчал.

— Договорились, — быстро сказал я.

Хальфдан удовлетворённо кивнул.

— Умный выбор.

Он повернулся к своим воинам и что-то крикнул на их языке. Те начали отступать, строясь в колонны.

— Через две недели, — напомнил он, уже уходя. — И, Бран… — он обернулся, — если пиво будет хуже, чем в прошлый раз, я вернусь. Но уже не для переговоров.

Когда последние викинги скрылись за воротами, двор замка взорвался криками. Кто-то ругал судьбу, кто-то благодарил богов за спасение, а Руарк подошёл ко мне, скрестив руки.

— Ты только что спас нам жизни, — сказал он. — Но теперь у нас проблемы.

— Какие?

— Хальфдан не просто так хочет твоё пиво. Оно делает его сильнее.

— Как?

— Пьяные воины — плохие воины. Но твоё пиво — крепкое, но не до безумия. Оно бодрит, а не валит с ног. Его воины могут пить и оставаться опасными.

Я задумался. Возможно, он был прав.

— Что теперь?

— Теперь, — Руарк хлопнул меня по плечу, — ты будешь варить пиво. Много пива.

Через неделю караван из пяти повозок, гружённых бочонками, двинулся в сторону Дублина. Я ехал впереди, рядом с Финтаном и десятком воинов Руарка — на случай, если перекупщики решат помешать.

Дорога заняла три дня. Когда на горизонте показались стены Дублина — низкие, но крепкие, из серого камня, — сердце заколотилось. Нас встретили у ворот, провели через шумные улицы, где викинги торговали, пили и спорили, и привели к длинному дому с резными столбами у входа.

Внутри, на деревянном троне, сидел Хальфдан.

— Вовремя, — заметил он, увидев меня. — Проверим?

Один из его людей вскрыл бочонок, налил пиво в рог и поднёс конунгу. Тот отхлебнул, задержал на мгновение во рту и проглотил.

— Хорошо, — наконец сказал он. — Даже лучше, чем в прошлый раз.

Я выдохнул.

— Как договорились, — напомнил я, указывая на повозки. — Десять бочонков.

Хальфдан кивнул и махнул рукой. Кто-то поднёс мне ещё один мешок — такой же, как в прошлый раз.

— Следующую партию жду через месяц.

— Будет, — пообещал я.

Конунг вдруг улыбнулся, и в его глазах впервые появилось что-то, напоминающее дружелюбие.

— Знаешь, Бран, — сказал он, — может, ты и монах, но делаешь дело, достойное воина.

Я не знал, что ответить.

— Спасибо, — пробормотал я.

Хальфдан рассмеялся и поднял рог.

— За пиво!

Его воины подхватили клич, и я понял — теперь у меня появился самый опасный клиент в Ирландии.

И самый щедрый.

***

Запах свежеиспеченного хлеба витал над монастырскими полями, смешиваясь с ароматом влажной земли после дождя. Я стоял на краю одного из участков, сжимая в руках свиток с записями о севообороте, который обнаружил в библиотеке среди римских трактатов по земледелию. Текст был старым, потрепанным, но слова в нём звучали как откровение: "Поле, на котором год за годом сеют одно и то же, истощается. Но если менять культуры — земля остается живой." Этот свиток мне пришлось очень тщательно подделать, так как реальное четырёхполье изобретут только в восемнадцатом веке.

Монастырские угодья раньше делились просто: одна часть под пшеницу, другая — под ячмень, третья пустовала под паром. Так делали все вокруг — и так же страдали от неурожаев, когда земля, уставшая от одних и тех же культур, переставала рождать зерно. Но теперь, когда пекарня и пивоварня приносили стабильный доход, у нас появился шанс изменить это.

Я развернул свиток и еще раз пробежался глазами по схеме: Пшеница — первый год. Ячмень — второй. Бобовые — третий. Пар с выпасом скота — четвертый.

Название отражало суть — четырёхполье. Бобовые не только кормили людей и скот, но и возвращали земле то, что забирали злаки. А на четвертый год поле отдыхало, удобренное навозом овец, которых выгоняли пастись на пустующие участки.

Аббат Колум выслушал мое предложение, сидя в своей келье, где слабый свет свечи дрожал на стенах, покрытых фресками святых. Он долго молчал, перебирая четки, а потом поднял на меня глаза.

— Ты уверен, что в этом свитке написана правда?

— В Риме так делали, — ответил я. — Их урожаи были выше.

— Мы не римляне, Бран. Наша земля другая.

— Но законы земледелия везде одни.

Аббат вздохнул, потер переносицу, а затем кивнул.

— Хорошо. Выделим один участок. Попробуем.

Первым делом мы разделили выбранное поле на четыре равные части. На первой посеяли пшеницу — густо, ровными рядами, как делали всегда. На второй — ячмень, но не сплошным ковром, а с широкими междурядьями, чтобы потом между ним можно было посадить горох. Третью часть засеяли смесью кормового гороха и чечевицы, чьи корни, как утверждал трактат, "оживляют землю". Четвертую оставили под паром, лишь раз в неделю выгоняя туда монастырских овец, чтобы их навоз удобрял почву.

Монахи, привыкшие к старому порядку, скептически наблюдали за моими экспериментами. Брат Киеран, отвечавший за амбары, качал головой:

— Бобовые? Это же еда для свиней.

— И для людей, — возразил я. — А еще они не дают земле умереть.

Он хмыкнул, но не стал спорить.

Лето выдалось дождливым. Пшеница на первом участке поднялась густой стеной, колосья наливались тяжестью. Ячмень рядом с ней тоже радовал глаз, а между его стеблями уже зеленели молодые побеги гороха, цепляясь за солому, которую мы разложили для поддержки. Но больше всего удивляла третья часть — поле бобовых. Их широкие листья создавали плотный ковер, под которым не росло ни одного сорняка, а когда мы выкопали пару растений, то увидели на корнях маленькие клубеньки — знак того, что земля здесь уже получала обратно то, что у нее брали.

Четвертый участок, пустующий, казался бесполезным на первый взгляд. Но когда я прошелся по нему босиком, то почувствовал под ногами не жесткую, потрескавшуюся почву, как на других полях, а мягкий, почти пушистый чернозем. Овцы, которых гоняли сюда, не только удобряли землю, но и вытаптывали сорняки, не давая им разрастаться.

Осенью, когда пришло время жатвы, даже самые скептичные монахи замолчали.

Пшеница дала урожай не просто хороший — небывалый. Колосья были тяжелыми, зерно — крупным, и даже после того, как часть урожая отвели на семена, в амбарах осталось больше, чем в прошлые годы. Ячмень, растущий рядом с горохом, тоже удивил — его стебли были выше, а зерно не осыпалось при обмолоте, как раньше.

Но главным открытием стали бобовые. Их собрали столько, что хватило и на корм скоту, и на похлебку для монахов, а часть даже удалось продать в деревнях — оказалось, крестьяне охотно брали чечевицу, когда узнавали, что она не горчит, как дикая.

Аббат, обходя поля после сбора урожая, остановился на краю того самого пустовавшего участка. Он наклонился, взял в руки горсть земли, размял ее в пальцах и вдруг улыбнулся.

— Она живая.

— Да, — согласился я. — И на следующий год будет еще лучше.

— Как?

— Мы сдвинем цикл. Теперь здесь будет пшеница, на втором — ячмень, на третьем — бобовые, а это поле снова уйдет под пар.

Аббат задумался, а потом медленно кивнул.

— Значит, так и будем делать. На всех землях.

К следующему лету четырёхполье ввели на всех монастырских угодьях. Урожай снова превзошел ожидания, и в амбарах скопились запасы, которых хватило бы на два неурожайных года. Крестьяне из соседних деревень, видя наши поля, начали перенимать метод — сначала осторожно, потом все смелее.

И когда на третий год засуха спалила половину Ирландии, оставив многие семьи без хлеба, монастырь Глендалох не только не голодал — он раздавал зерно тем, кто просил помощи.

А я смотрел на поля, где колосилась пшеница, и думал, что иногда самое важное — не изобрести что-то новое, а просто вспомнить забытое из школьного курса истории.

***

Когда караван с пустыми бочками вернулся из Дублина, монастырь встретил нас не только молитвами, но и запахом свежего солода. Конхобар, узнав о сделке с Хальфданом, расширил пивоварню, пристроив к сараю ещё один котёл и поставил две новые бочки для брожения. Теперь в углу помещения стоял странный аппарат — медный куб с трубками, который мы смастерили по чертежам из трактата о дистилляции. Пока он не использовался, но у меня были большие планы на него.

— Ты уверен, что это будет работать так, как мы задумали? — Конхобар скрестил руки, разглядывая конструкцию. — Выглядит как котёл для варки супа.

— Это перегонный куб, — объяснил я. — Если пропустить через него пиво, получится нечто крепче эля.

— Зачем? Хальфдан и так доволен.

— Потому что однажды он захочет большего. А мы должны быть готовы.

Конхобар хмыкнул, но не стал спорить. Он уже привык к моим странным идеям, особенно после того, как монастырь начал получать серебро из Дублина. Теперь даже аббат смотрел сквозь пальцы на мои эксперименты, хотя и напоминал, что «монахи должны молиться, а не гнать хмельное зелье».

Но молитвы не наполняли амбары зерном, а пиво — наполняло.

Первая попытка перегонки закончилась пожаром. Спиртовые пары вспыхнули от случайной искры, и только быстрая реакция Конхобара спасла сарай от полного уничтожения. После этого я велел вынести куб во двор, подальше от соломы и деревянных стен.

Вторая попытка была осторожнее. Мы нагрели пиво медленно, собирая капли, стекающие по трубке в глиняный кувшин. Жидкость получилась мутной, с резким запахом. Решили ещё раз её перегнать. Когда я капнул двойной перегонки жидкость на руку и поднёс к огню — пламя вспыхнуло синим языком.

— Горит! — ахнул Конхобар. — Это же…

— Да, — я убрал руку от огня. — Теперь нужно очистить.

Третий этап занял больше всего времени. Мы пропустили жидкость через угольный фильтр — мешочек с берёзовым углём, который обычно использовали для очистки воды. Затем разбавили дистиллят родниковой водой и дали настояться на дубовой стружке. Результат оказался… неожиданным.

— Попробуй, — я протянул Конхобару маленькую чашу.

Он отхлебнул, закашлялся, затем широко раскрыл глаза.

— Чёрт! Это… как будто молния ударила в язык!

— Крепко?

— Даже слишком. Но… — он снова пригубил, уже осторожнее, — послевкусие хорошее. Дубовое.

Я ухмыльнулся. То, что у нас получилось, ещё не было виски — для него требовались годы выдержки в бочках. Но это уже был не эль, а нечто иное. Напиток, который мог бы понравиться даже конунгу.

Хальфдан прибыл неожиданно. Без войска, всего с десятком воинов, но его визит заставил монахов нервно креститься. Аббат Колум встретил его у ворот, сохраняя ледяное спокойствие, но я видел, как его пальцы сжимают крест под рясой.

— Я приехал проверить, как идёт работа, — объявил конунг, слезая с коня. Его взгляд скользнул по монастырским стенам, остановившись на новой пристройке к пивоварне. — У тебя тут… масштабы растут.

— Спрос диктует предложение, — осторожно ответил я.

Хальфдан рассмеялся и хлопнул меня по плечу так, что я едва устоял на ногах.

— Вот поэтому я и люблю тебя, монах! Говоришь, как купец, а не как эти бледнолицые молитвенники.

Аббат нахмурился, но промолчал. Он знал, что спорить с конунгом — себе дороже.

Мы провели Хальфдана в пивоварню, где его сразу окружили знакомые запахи — хмеля, солода, дрожжей. Конхобар, дрожащими руками, налил ему свежего эля, но конунг лишь отпил глоток и поставил кружку на стол.

— Хорошо. Но я приехал не за этим.

— За чем же? — спросил я, хотя уже догадывался.

— Ты думаешь, я не слышал слухи? — Хальфдан прищурился. — О том, что ты делаешь напиток, от которого даже бывалые воины падают с ног.

Я перевёл взгляд на Конхобара. Он побледнел и едва заметно покачал головой — не он проболтался.

— Это… эксперимент, — начал я. — Ещё не готово.

— Покажи.

Пришлось подчиниться. Я достал из тайника небольшой глиняный кувшин с нашим «молодым виски» и налил немного в серебряную чашу, которую Хальфдан принёс с собой.

Конунг поднёс чашу к носу, вдохнул аромат, затем отхлебнул. Его лицо сначала покраснело, затем побелело, но он не закашлялся, как Конхобар. Вместо этого он медленно выдохнул и улыбнулся.

— Вот это да… Это… — он задумался, подбирая слово, — это как глоток самого Рагнарёка!

— Нравится?

— Ещё бы! — он допил чашу и поставил её на стол с глухим стуком. — Сколько у тебя есть?

— Пока мало. Процесс сложный.

— Удвой цену. Я возьму всё.

Я переглянулся с аббатом. В его глазах читалась тревога — такой напиток мог принести не только богатство, но и беду. Но отказать Хальфдану было нельзя.

— Через месяц, — пообещал я. — Десять кувшинов.

— Мало. — Конунг нахмурился. — Сто.

— Тогда дай мне больше людей. И мёда — он улучшает вкус.

Хальфдан задумался, потом кивнул.

— Договорились. Пришлю пятерых своих варщиков. Они научатся, а потом вернутся в Дублин. И мёда будет сколько надо — у меня его бочками.

Когда конунг уехал, аббат схватил меня за рукав.

— Ты понимаешь, что наделал? Теперь он никогда не оставит нас в покое!

— Он и так не оставил бы, — ответил я. — Но теперь у нас есть то, что ему нужно. А значит, и рычаг влияния.

Аббат посмотрел на меня с новым интересом.

— Ты играешь опасную игру, Бран.

Вечером, когда я открыл дверь своей кельи, на столе лежал нож — тот самый, что я потерял в бою с викингами. Он прижимал записку: "В следующий раз не промахнусь."