Ирландия. Тёмные века — 1

Глава 11. Тень над дубом

Дублинский порт дышал смолой и железом. Над деревянными причалами, где викинги чинили драккары, висел едкий дым кузнечных горнов. В воздухе смешивались запахи солёной рыбы, конского пота и хмеля — последний особенно густо стелился от складов Хальфдана, где в дубовых бочках зрело монастырское пиво. Конунг сидел на резном троне из ясеня, втиснутом в узкую галерею длинного дома. Стены здесь были увешаны щитами с зарубками битв, а под потолком, словно зловещие трофеи, висели перевитые цепями черепа недругов.

Когда Дунлайнг мак Муйредайг вошёл, волны смеха откатились к дверям. Король Лейнстера, некогда грозный воитель, чьё имя заставляло трепетать кланы Уи Нейллов, теперь напоминал затравленного волка. Его плащ, когда-то пурпурный, выцвел до грязно-бурого, а золотая гривна на шее была заменена медной подделкой. Лицо, изрезанное морщинами и шрамами, выдавало ночи без сна.

— Приветствую, конунг, — Дунлайнг произнёс на ломаном норвежском, делая шаг вперёд. Его голос дрожал, как тетива перед разрывом.

Хальфдан, не вставая, поднял рог с виски. Жидкость, золотистая и густая, переливалась в свете факелов.

— Король Лейнстера в моём доме. Не ожидал, — он отхлебнул, не спуская с гостя холодных глаз. — Ты пришёл за пивом? Или хочешь научиться варить его?

Среди викингов, толпившихся у стен, пробежал смешок. Дунлайнгу покраснел, сжимая рукоять кинжала.

— Я пришёл предложить союз. Твои корабли и мои воины против Эйре.

Тишина повисла плотнее дыма. Хальфдан медленно поставил рог на стол, обитый медвежьей шкурой.

— Эйре... — он растянул слово, будто пробуя его на вкус. — Там делают пиво, от которого боги Одина завидуют. Зачем мне разрушать бочку, из которой пью?

— Потому что эта бочка отравлена! — Дунлайнг ударил кулаком в грудь, и медная гривна звякнула. — Бран и Руарк — колдуны! Они подчиняют народ словами, а не мечом. Сегодня они забрали мои земли, завтра придут за твоими доками!

Хальфдан усмехнулся. В его бороде, заплетённой в две косы с серебряными кольцами, застряли крохи вяленой оленины.

— Твои земли? — он кивнул одному из воинов, и тот бросил к ногам Дунлайнга свёрток. Из грубой ткани выкатилась карта, вырезанная на берёсте. Красными чернилами на ней были помечены границы Эйре, захватившей Уи Гаррхон и Уи Энехглайсс, взявший под защиту монастырь Глендалохс и присоединёнными Уи Дрона, Уи Буйде. — Ты предлагаешь мне то, чем уже давно не владеешь. Как нищий мошенник, торгующий чужим золотом.

Викинги захохотали. Один из них, детина с голым торсом, покрытым синими татуировками, крикнул:

— Может, подаришь нам луну, король? Она тоже ничья!

Дунлайнг задрожал. Его пальцы впились в карту, рвя берёсту.

— Я дам тебе больше! — он выкрикнул, перекрывая смех. — Сокровища моих предков. Золото, что спрятано в курганах...

— Золото? — Хальфдан перебил его, вставая. Кольчуга, сплетённая из тысяч стальных колец, загремела, как змеиный хвост. — Золото я беру сам. А вот пиво, которое не туманит разум, а заставляет сердце биться в такт вёслам... — он подошёл к королю вплотную, и тот отступил, наткнувшись на столп из резных рун. — Его делают только в Эйре.

В длинном доме стало тихо. Даже факелы, казалось, перестали трещать. Хальфдан обвёл взглядом своих людей:

— Кто из вас готов променять бочку «Грома Одина» на жалкие блёстки?

В ответ зарычали рога, затопали ноги. «Нет! Никто!» — кричали викинги, и Дунлайнг понял — проиграл.

— Ты глупец, Хальфдан, — прошипел он, обнажая кинжал. Но прежде, чем клинок покинул ножны, конунг схватил его за запястье. Сталь впилась в ладонь, кровь закапала на пол.

— Ты ещё и жизни своей не ценишь, — Хальфдан вырвал кинжал и швырнул его в угол, где лежали кости, обглоданные псами. — Убить тебя — всё равно что раздавить вошь. Но я дам тебе совет: беги. Беги туда, где твоё имя ещё что-то значит.

Дунлайнг вырвался, спотыкаясь на разлитом пиве. Его плащ зацепился за крюк с вороньими перьями, и когда он выбежал на улицу, за спиной короля прозвучал новый взрыв хохота.

— Конунг! — догнал его молодой викинг с лицом, изуродованным оспой. — Ты это обронил.

Он протянул свёрток — ту самую карту. Но когда Дунлайнг развернул её, вместо берёсты увидел кусок пергамента. На нём детской рукой был нарисован дуб, обвитый змеёй, а под ним — король Лейнстера в виде осла, несущего на спине бочку с надписью «Глупость» на норвежском, дети Хальфдана залились смехом, глядя на покрасневшего от ярости короля.

К вечеру, когда солнце утонуло в свинцовых водах залива, Дунлайнг стоял на краю торфяного болота. Его конь, издыхающий от усталости, хрипел, опустив морду в грязь. Король вытащил из-за пазухи медальон — последнюю реликвию дома Муйредайг, изображающую волка, пожирающего солнце.

— Они заплатят, — он швырнул медальон в трясину. — Если не мечом, так огнём.

А в Дублине Хальфдан поднял рог за Эйре. Его голос, грубый и мелодичный, подхватили десятки глоток:

— За мост между морем и сушей! За закон, который крепче стали!

Но когда пир закончился, конунг вызвал к себе скальда — старика с глазами, словно выжженными дымом священных костров.

— Напиши Брану: пусть удвоит поставки. Зима близко, а мои воины любят согреваться... — он усмехнулся, разминая рану на ладони. — И добавь, что воронья стая кружит над его дубом.

Ветер донёс с болот крик одинокого волка. Где-то в темноте, меж мхов и валунов, Дунлайнг мак Муйредайг клялся тьме: Эйре не увидеть весны.

***

Скрип дерева, треск смолы под ножом, звон закалённого железа — эти звуки стали моим ежедневным ритуалом. Я стоял в полутемной мастерской в Уи Гаррхон, где дым от горнила смешивался с запахом свежеструганного ясеня. Передо мной лежали обломки захваченного арбалета — изогнутая дуга с трещиной, железный спусковой механизм, обрывки тетивы из бычьих жил. Три штуки. Всего три, и каждую я пересчитывал как священную реликвию. Викинги, продавшие два из них за вес серебра, даже не подозревали, какую искру бросили в порох.

— Смотри, Бран! — Коналл, мой верный кузнец с руками, покрытыми ожогами, протянул мне полосу железа. — Похоже на твой чертёж?

Я провёл пальцем по зубцам, выкованным вдоль края. Да, это был магазин — сердце Чо-ко-ну. В прошлой жизни я подарил такой сыну на семилетие и часто чинил его потом. Тогда всё казалось простым: пластик, алюминий, стальные пружины. Теперь же...

— Зубцы должны быть ровнее, — я приложил железо к деревянному ложу арбалета. — Иначе болты будут застревать.

— Легионеры ропщут, — за моей спиной раздался голос Руарка. Он вошёл, задевая плечом связку луков, висевших на стене. — Говорят, ты тратишь зерно на «палки с верёвками», вместо того чтобы ковать мечи.

Я не оторвался от работы. Его тень, искажённая пламенем горна, колебалась на стене, как демон из старой легенды.

— Один арбалетчик заменит десяток лучников. Даже ребёнок сможет пробить доспех с пятидесяти шагов.

— Детей у меня нет, — Руарк схватил со стола незаконченный болт, вращая его в пальцах. — Зато есть воины, которые не доверяют железу больше, чем собственной силе.

Он был прав. Когда мы испытали первый арбалет, легионеры смотрели на него, как на колдовство. Болт, выпущенный дрожащими руками юного Кайртира, пробил щит насквозь, оставив в дубе дыру с рваными краями. Старый Дунгал перекрестился, а Эрн пробормотал: «Это оружие дьявола».

— Им не нужно доверять. Им нужно научиться убивать до того, как убьют их, — я взял из рук Коналла модернизированный спусковой крючок. Механизм щёлкнул, как капкан.

Ночь. Мастерская освещена лишь масляной лампой, пламя которой танцует в стеклянной колбе. Я склонился над чертежом, выцарапанным иглой на восковой табличке. Чо-ко-ну требовал магазин на пять болтов, рычаг для взвода, систему блоков... Но как заменить стальные пружины?

— Спи, — Финтан поставил рядом кружку с мёдом, сваренным на травах. Его лицо, исцарапанное в последней стычке с разведчиками Дунлайнга, казалось старше своих двадцати лет. — Викинги не нападут до рассвета.

— Они нападут, когда мы будем слабыми, — я провёл рукой по лицу, стирая сажу. — Дунлайнг не успокоится. Он найдёт способ подкупить кланы, натравить голодных на Эйре...

Внезапно в памяти всплыл образ сына: он смеялся, держа в руках пластиковый Чо-ко-ну, стрелявший мягкими шариками. «Пап, смотри, как быстро!» Я взял нож и начал вырезать из дубовой доски уменьшенную копию магазина.

— Что это? — Финтан присел рядом, касаясь пальцем зубцов.

— Память, — ответил я. — И надежда.

Утром мы собрали прототип. Деревянное ложе, обтянутое сыромятной кожей для прочности. Железная дуга, склеенная из трёх слоёв упругой стали (на её создание ушла полгода и несколько тон угля). Магазин — узкая коробка над ложем, где десять болтов лежали как зубы дракона.

— Взводи, — я передал арбалет Кайртиру. Мальчик, сын вдовы Этны, дрожал, но взял рычаг.

Скрип. Тетива, сплетённая из конских волос и жил, натянулась, зацепившись за первый зубчик магазина.

— Стреляй.

Он нажал на спуск. Болт вонзился в мишень — мешок с соломой, одетый в кольчугу. Второй, третий... На пятом выстреле тетива порвалась, хлестнув Кайртира по руке.

— Неудача, — проворчал Руарк, наблюдавший со скамьи.

— Прогресс, — поправил я, осматривая разорванные жилы. — Раньше рвалось на третьем. Коналл, нам нужна тетива из шёлка.

— Шёлка?! — он всплеснул руками. — Это дороже золота!

— У Хальфдана есть. Договорись.

Через неделю мы получили моток китайского шёлка — жёсткого, блестящего, пахнущего дальними морями. Тетива, сплетённая в восемь слоёв, выдержала двадцать выстрелов. Но настоящим прорывом стал механизм взвода.

— Блоки, — показал я Коналлу на чертёж. — Как в подъёмных кранах Рима. Уменьшаем усилие — увеличиваем ход.

Мы выточили деревянные ролики, обили их медью. Теперь даже хрупкая Моргена, старуха-пряха, могла взвести арбалет.

День испытаний. На поле за замком выстроились двадцать легионеров. В их руках — новые Чо-ко-ну, украшенные знаком дуба.

— Цель — чучела в доспехах викингов! — прокричал я. — Заряжай!

Рычаги захрустели, тетивы запели. Руарк, стоявший рядом, непроизвольно сжал рукоять меча.

— Огонь!

Грохот, как град по железу. Доспехи превратились в решето. Один из болтов пробил шлем навылет, застряв в дубовом щите позади.

— Ещё! — заорал Руарк, забыв о своём скепсисе. — Дайте мне попробовать!

К вечеру легионеры уже соревновались в скорости перезарядки. Их пальцы, привыкшие к мечам, ловко орудовали рычагами. Даже Эрн, упёртый традиционалист, признал:

— Чёрт, это... эффективно.

Ночью, когда мастерская опустела, я остался один с арбалетом. Прикосновение к гладкому ложу вернуло воспоминание: сын бежал по парку, крича: «Пап, я как Робин Гуд!» Теперь же его «игрушка» станет машиной войны.

— Прости, — прошептал я в темноту, не зная, к кому обращаюсь — к сыну, к богам или к самой Эйре.

***

Пламя пожирало древесину ясеня, выгрызая сердцевину печи языками раскаленного воздуха. Я стоял в дыму, лицо обожжено жаром, руки в волдырях от брызг шлака, и смотрел, как десятая за неделю партия железа превращается в хрупкую массу, больше похожую на губку, чем на металл. Коналл вытащил тигель клещами, и мы оба замерли, наблюдая, как на поверхности застывает бугристая корка.

— Опять... — он швырнул слиток в бочку с водой. Пар шипел, как разъяренная змея. — Черт возьми, Бран, мы сожгли уже тонну руды!

Я вытер лоб рукавом, оставляя сажную полосу. В ноздрях стоял едкий запах флюса — толченых раковин устриц, которые я добавил в надежде снизить температуру плавления. Бесполезно. Железо из болотной руды, добытое в Уи Гаррхон, было грязным, напичканным примесями. Даже викинги плевались, покупая его — годилось разве что на гвозди.

— Нам нужен уголь, — пробормотал я, разминая записи на восковой табличке. Полгода экспериментов, и до сих пор ни одного удачного слитка. — Не древесный, а каменный.

— Каменный? — Коналл фыркнул, сдирая окалину с внутренностей печи. — Ты хочешь жечь камни? Да это ж святотатство!

Он был прав. В Ирландии IX века каменный уголь считали «дьявольской породой» — черные куски, иногда находимые в торфяниках, бросали обратно в болото, чтобы не навлечь беду. Но без него достичь нужных полторы тысячи градусов было невозможно. Тигельная сталь требовала адского жара, а не тления березовых поленьев.

— Придется рискнуть, — я схватил лопату и направился к выходу. — Собирай людей. Будем копать у Черного ручья, где земля пахнет серой.

Три дня мы рыли ямы в промозглом тумане, пока лопата не звякнула о что-то твердое. Пласт угля, черный и блестящий, как шкура мокрого ворона, лежал на глубине двух метров. Старейшина деревни, узнав о раскопках, пришел с факелами и вилами:

— Выпустите духов земли! Это кончится мором!

— Мор уже идет, — я бросил ему кусок угля. — Дунлайнг вешает детей за союз с Эйре. Твои боги молчат. Мои — дадут сталь.

Он перекрестился, но отступил. Страх перед викингами и бывшим королём оказался сильнее суеверий.

Новая печь напоминала каменного идола — два метра в высоту, с глиняными соплами, обмазанными толченым кварцем. Внутри, как ребра, лежали керамические трубки для подачи воздуха. Мехи, сшитые из бычьих шкур, качали шесть человек, обливаясь потом.

— Готовь тигель, — кивнул я Коналлу.

Он аккуратно поставил в горнило глиняный горшок — наш двадцатый вариант. Мы перепробовали всё: белую глину с реки Шаннон, красную из Уиклоу, даже синюю, привезенную монахами из Уэльса. Трескались все. Пока не нашли жилу жирной, пластичной глины у подножия Слив-Галлион, смешанной с толченым гранитом.

— Заряжай!

Рабочие засыпали в тигель слоями: болотное железо, обожженное до пористой крицы, древесный уголь, кости животных для кальция. Последнее — моя догадка. В прошлой жизни где-то читал, что кальций используют в металлургии для раскисления стали.

— Огонь!

Уголь вспыхнул синим пламенем. Каменный уголь горел иначе — едкий дым щипал глаза, но жар... О, этот жар! Даже на расстоянии трех шагов кожа покрывалась пузырями. Печь гудела, как разбуженный вулкан.

— Воздух! Полный!

Мехи заскрипели. Пламя побелело, вырываясь из сопел ослепительными кинжалами. Тигель внутри раскалился до оранжевого свечения. Я молился, чтобы глина выдержала.

Четыре часа. Шесть. Ночь опустилась, но печь пылала, освещая поле багровым заревом. К утру Коналл, его лицо почернело от сажи, прошептал:

— Пора.

Тигель вытащили клещами. Глина, черная и покрытая сетью трещин, все же держала форму. Когда молот разбил оболочку, внутри лежал слиток — не пористый, а плотный, с синеватым отливом.

— Вода, — приказал я голосом, который дрожал.

Свист. Пар. И... звон. Чистый, как колокольный удар, когда сталь погрузили в ледяную воду.

Коналл замер с молотом в руке. На наковальне лежал клинок, выкованный из нового слитка. При ударе он гнулся, как медь, но не ломался.

— Закаливаем, — я бросил клинок обратно в горнило.

Он раскалился докрасна, затем дожелта. Опущенный в масло, зашипел, выпуская клубы едкого дыма.

— Попробуй.

Коналл ударил по железному пруту. Сталь врезалась на треть, оставив на лезвии лишь тонкую царапину.

— Святой Патрик... — он перекрестился, роняя молот. — Это... это лучше дамаска.

Но главное ждало впереди. Когда я принес первый арбалетный лук, выкованный из новой стали, легионеры ахнули. Дуга, толщиной в палец, выдерживала натяжение втрое сильнее прежней. Болт, выпущенный Кайртиром, пробил толстую дубовую дверь насквозь.

— Как ты назовешь эту сталь? — спросил Руарк, вертя в руках слиток.

— Эйрит, — ответил я, глядя на дымящиеся печи. — Сталь Эйре.

Но триумф длился недолго. Через неделю к нам прискакал гонец от Хальфдана:

— Дунлайнг нанял норвежцев. Их... — парень задыхался, — их очень много.

Оказалось, король Лейнстера продал викингам карты священных курганов в обмен на помощь. Теперь Эйре столкнется с новым вызовом. Но зимой никто не воюет, холодно, слякотно, слишком тяжелая логистика и невозможна осада. Так что небольшой запас времени у нас был.

— Ускоряем производство, — приказал я, разглядывая обломок норвежского болта.

Сотня арбалетчиков. Сто пар глаз, привыкших видеть мир через прорезь прицела. Их отбирали как жрецов — без жалости, без компромиссов. Триста легионеров выстроились на заре у каменного круга, где когда-то друиды встречали солнцестояние. Теперь здесь лежали мишени: щиты с нарисованными воронами, чучела в кольчугах, даже подвешенные на веревках тыквы, качающиеся на ветру.

— Три выстрела. Три цели. Промахнешься — возвращаешься в строй пехоты, — объявил я, проходя вдоль шеренги. В руке сжимал арбалет, чья тетива уже прорезала борозду на ладони.

Первым стрелял Кайртир. Мальчик, чья мать умерла в прошлую зиму от лихорадки, вскинул арбалет дрожащими руками. Первый болт вонзился в щит, второй сбил тыкву, третий пробил старую кольчугу чучела навылет.

— Арбалетчик, — кивнул я, и он заплакал, вытирая лицо рукавом.

Дунгал, громила с руками как ветви дуба, промазал все три раза. Его болты улетели в реку, под насмешки легионеров.

— Это оружие для слабаков! — рявкнул он, швырнув арбалет в грязь.

— Иди слабых убивать, — бросил я ему вслед. — Меч тебе в зубы.

Тренировочный лагерь раскинулся на болотистой равнине, где туман цеплялся за землю даже в полдень. Здесь мы строили ад — шаг за шагом.

День первый: равновесие. Доски, брошенные на опрокинутые бочки, качались как лодки в шторм. Арбалетчики стояли на них босиком, чтобы чувствовать каждую неровность. Кайртир упал десятки раз, прежде чем смог сделать выстрел. Его болт вонзился в мишень, привязанную к спине бегущего легионера.

— Цель движется, а не спит! — кричал Финтан, гоняя «живые мишени» по полю. Мужчины с щитами метались зигзагами, а арбалетчики учились предугадывать их путь. К вечеру в моих записях появились первые имена тех, кто попадал в шею, а не в щит.

День десятый: гонка. Пятьдесят миль за двое суток. Бездорожье, где торфяные топи проглатывали следы, а вереск рвал кожу до крови. Арбалетчики бежали, обутые в ботинки из дубленой кожи с двойной подошвой — подбитой железными гвоздями для сцепления. Внутри — хлопковые портянки. На спине — арбалет в кожаном чехле, двадцать болтов в колчане из тюленьей шкуры, фляга с уксусной водой. И никаких доспехов — только кинжал за поясом, короткий и кривой, как коготь ястреба.

— Если отстанешь — умрешь в бою, — напутствовал я их на рассвете. — Викинги не ждут.

Кайртир пришел первым, его лицо было серым от усталости, но руки не дрожали. Последним волокли Эрна — старого кузнеца, решившего, что возраст не помеха. Его ноги кровоточили, но он выстрелил в мишень прямо с земли, не вставая.

— Сталь не стареет, — хрипел он, — и я тоже.

День двадцатый: ночь. Мы тушили факелы и завязывали глаза. Учились стрелять на звук — по звенящим колокольчикам, привязанным к шеям овец. Потом — по теням, мелькавшим между деревьями. Руарк, пришедший посмеяться, замер, когда болт пробил его плащ, приколов к дубу.

— Ты учишь их убивать в темноте, — пробормотал он, вырывая ткань.

— Ночь — их союзник, — ответил я, показывая на Кайртира. Мальчик спал стоя, арбалет прижат к груди как дитя.

День тридцатый: кровь. Первая рана. Молодой легионер из клана Уи Маэлтуйле не рассчитал силу натяжения. Тетива лопнула, железная спица распорола ему горло. Мы похоронили его у Черного ручья, положив в могилу арбалет и глиняную табличку с законами Эйре.

— Смерть — часть тренировки, — сказал я, глядя на бледные лица. — Завтра вы можете быть на его месте.

Они молчали. Потом Кайртир поднял арбалет и выстрелил в небо. Болт исчез в облаках, будто унося душу товарища к богам.

День сороковой: экзамен. Викинги пришли на рассвете. Не настоящие — переодетые легионеры в рогатых шлемах, с окровавленными топорами. Они атаковали лагерь с трех сторон, орали песни Тора, били в щиты.

— Арбалетчики, вперед! — закричал я, но Финтан уже подал сигнал рогом.

Они вышли из тумана, как призраки. Без доспехов, без криков. Только шорох тетивы, свист учебных, тупых болтов. Первая волна «викингов» рухнула, даже не добежав до частокола. Вторая замедлилась, опустила щиты. Третья... развернулась и побежала.

Кайртир подошел ко мне, перезаряжая арбалет рывком рычага.

— Слишком легко, — сказал он, и в его глазах горело то, что пугало больше норвежских берсерков. Уверенность.

— Подожди до заката, — ответил я, глядя на север, где настоящая буря копила силы.

Но в тот момент, когда сто голосов запели гимн Эйре, а тени легионеров слились в единый строй, я понял — мы создали не отряд. Мы создали механизм. Точно отлаженный, безжалостный, как зубчатое колесо. И Дунлайнг, и викинги, и сама смерть — все они станут лишь топливом для этой машины.

Когда на рассвете прискакал гонец с вестью о подходе войск Дунлайнга, сомнения сгорели, как солома в горне.

— Готовьте арбалеты, — сказал я, глядя на горизонт, где уже виднелась пыль от копыт. — Сегодня мы изменим историю.