Ирландия. Тёмные века — 1

Глава 3. Печь прогресса

Свиток лежал передо мной, его края обуглены, но текст сохранился удивительно хорошо. Латинские буквы, выведенные твердой рукой, описывали нечто очень полезное — конструкцию печи, способную накормить целый легион. Я перечитал строки еще раз, чтобы убедиться: да, это была схема хлебопекарни для пяти тысяч бойцов. Две с половиной тысячи буханок в сутки. По полбуханки на человека.

Мои пальцы дрожали, когда я свернул пергамент. Это было не просто знание — это был ключ. Ключ к источнику дохода, кушать люди хотят всегда, а хлеб в это время основа рациона. Если римляне могли выпекать столько хлеба, усилиями пяти пекарей, значит, и мы сможем.

Первым делом я отправился в деревню. Мне нужен был гончар. Старик Дубгал сидел у своей хижины, лепя горшок из глины. Его пальцы, кривые от возраста, двигались с удивительной точностью.

— Ты умеешь делать кирпичи? — спросил я, опускаясь рядом на корточки.

Дубгал поднял глаза, в которых читалось удивление.

— Кирпичи? Нет, господин. Я делаю миски да кувшины.

— А если научишься?

Он медленно почесал бороду, оставляя на щеке глиняные полосы.

— А зачем?

— Потому что я дам тебе зерно.

Глаза старика загорелись. Голодные времена не щадили никого.

— Попробую.

— Хорошо. Завтра приходи в монастырь.

***

На следующий день я собрал всех, кого смог: Дубгала, двух его внуков, монаха-каменщика Броха и пару крепких послушников. Мы стояли перед пустым участком внутри монастырских стен, где аббат разрешил построить пекарню.

— Вот схема, — я развернул копию свитка на плоском камне. — Печь римлян. Она большая, но простая.

Брох нахмурился, водя пальцем по чертежу.

— Это... как маленький дом. Только круглый.

— Да. Тут три уровня. Внизу — топка. Посередине — камера для хлеба. Сверху — дымоход.

— А как тепло пойдет? — спросил один из внуков Дубгала.

— Вверх. По каналам. — Я показал на схему. — Тут стенки должна быть тонкими, чтобы хорошо передавать жар.

Дубгал кивнул.

— Значит, лепим как горшок. Только большой.

— Именно.

Работа началась. Глина оказалась капризной. Первые кирпичи трескались при сушке. Вторые рассыпались в печи. Дубгал ругался, но не сдавался. Мы экспериментировали с пропорциями: больше песка, меньше воды, солома для крепости. Через неделю у нас получилось.

Кирпичи, обожженные в монастырской кузнице, вышли прочными и ровными. Брох сложил из них основание печи, скрепляя тем же глиняным раствором. Стены росли медленно, каждый слой требовал времени на просушку.

Аббат приходил смотреть на нашу работу. Он молча наблюдал, иногда касаясь стен, словно проверяя их на прочность.

— Ты уверен, что сможешь выпекать столько качественного хлеба? — спросил он однажды.

— Да, — ответил я, хотя сам сомневался.

— Молись, Бран.

— Молюсь.

Печь была готова через месяц. Она возвышалась больше роста человека, массивная и некрасивая, как древний идол. Первый тест провалился. Хлеб не пропекся. Тепло уходило в дымоход слишком быстро. Дубгал сидел на земле, устало вытирая лоб.

— Не хватает жара.

— Значит, надо больше дров, — сказал я.

— Или сделать камеру меньше.

Я задумался. Может, римляне использовали уголь? Но где его взять здесь?

— Попробуем еще раз.

Вторая попытка. Мы затопили печь смолистыми сосновыми поленьями, дали ей прогреться до красноты. Тесто замесили на теплой воде — так оно поднимется быстрее.

И...

Запах.

Сладкий, густой, как мед. Он разлился по монастырю, привлекая даже тех, кто никогда не интересовался нашей стройкой.

— Получается! — закричал один из послушников.

Я открыл заслонку.

Буханки были золотистыми, с хрустящей корочкой. Я разломил одну — мякоть белая, пористая, горячий пар вырвался наружу.

— Попробуй, — протянул я аббату.

Он откусил.

— Хорошо, — сказал просто.

В его глазах читалось больше: это был успех.

На следующий день мы испекли пятьдесят буханок. Их раздали монахам и послушникам. На третий день — сто. Через неделю печь пекла без остановки. Мы заняли еще работников: месильщиков теста, дровосеков, разносчиков. Сняв их с обработки полей. Главным пекарем стал Конхобар, монах средних лет, он раньше помогал монастырскому повару в торжества и праздники, с выпечкой. Конхобар, был очень благодарен мне, что дал ему своё и такое важное дело, которое он полюбил всем сердцем, он раньше тяготился подчинённым положением у повара, так как они были одного возраста и пришли в монастырь Глендалох одновременно. Послушники же дрались за возможность работать с выпечкой, хоть этот труд был и тяжел, но гораздо легче чем в полях, да и голодным точно не останешься. Так что у Конхобара была возможность выбрать себе лучших помощников.

Ночью, когда печь пылала, а вокруг суетились тени работников, я сидел в стороне, наблюдая. Печь для легиона теперь кормила нас, но не это было моей задумкой. Идея пришла ко мне внезапно, как вспышка молнии в ночи. Когда только впервые увидел схему в этом свитке. Но как сохранить тепло, чтобы буханки не остыли по дороге? Горячий хлеб будет гораздо лучше продаваться. Ответ нашёлся в той же свитке, где была схема печи. Там упоминались повозки с двойными стенками, промежутки между стенками заполнены сеном или соломой — древний аналог термоса. Я тут же схватил зачернённую дощечку и начал мелом чертить. Конхобар, заглянувший в библиотеку с очередным отчётом, застыл на пороге, уставившись на мои каракули.

— Что это? — спросил он, указывая на схему.

— Наш путь к богатству, — ответил я, не отрываясь от работы. — Повозка, которая будет хранить тепло. Мы сможем продавать хлеб не только здесь, но и в других деревнях. Свежий, горячий, прямо из печи.

Конхобар медленно кивнул, хотя в его глазах читалось сомнение.

— Кто будет делать такую повозку?

— Плотник из деревни. Тот, что строил телеги для сбора урожая.

— А если он откажется?

Я ухмыльнулся.

— Он не откажется. У нас есть хлеб, а у него — голодные дети.

На следующий день я отправился в деревню, взяв с собой две буханки — одну для плотника, другую для его семьи. Мастер Эрк, коренастый мужчина с руками, покрытыми рубцами от топора, встретил меня на пороге своей мастерской. Запах смолы и свежей стружки витал в воздухе.

— Зачем пожаловал, монах? — буркнул он, но его взгляд сразу упал на свёрток в моих руках.

— Хочу заказ, — сказал я, разворачивая ткань и показывая хлеб. — А это — аванс.

Эрк взял буханку, понюхал, отломил кусок и засунул в рот. Жевал медленно, словно оценивая не только вкус, но и мои намерения.

— Какой заказ? — спросил он наконец.

Я развернул схему.

— Повозка. Но не простая. — Я ткнул пальцем в чертёж. — Двойные стенки, пространство между ними заполнить соломой. Дно и крышка — тоже двойные. И дверца, которая плотно закрывается.

Эрк склонился над схемой, его брови поползли вверх.

— Для чего такая?

— Чтобы хлеб не остывал.

Он хмыкнул.

— Хитро. Но сложно. Дерева уйдет вдвое больше.

— А платить я буду хлебом. Каждую неделю. Столько, сколько нужно тебе и твоей семье.

Глаза плотника заблестели. Голодные времена делали людей сговорчивыми.

— Ладно. Но мне нужен помощник.

— Возьми своего сына. И ещё — сделай внутри полки для поддонов. Чтобы хлеб можно было ставить прямо из печи.

Эрк кивнул.

— Через неделю будет готова.

Повозка получилась даже лучше, чем я ожидал. Эрк выстрогал её из сосны, а щели промазал смолой, чтобы тепло не уходило. Внутри были установлены деревянные кронштейны для поддонов. Когда я впервые загрузил в повозку горячие буханки и закрыл дверцу, то через два часа они были всё ещё тёплыми, словно только что из печи.

Теперь оставалось самое главное — рассказать о новом товаре. И здесь мне помогли деревенские мальчишки. Голодные, шустрые, вездесущие — они были идеальными глашатаями.

Я собрал их у монастырской лавки, держа в руках свежую буханку.

— Кто хочет хлеба? — спросил я.

Рук поднялось штук десять. Глаза горели, как у волчат.

— Бегите по деревне и кричите: «В монастырской лавке продают свежий хлеб! Горячий, как солнце!» Кто громче крикнет — получит четверть буханки.

Мальчишки переглянулись, потом рванули вперёд, как стая гончих. Их крики разнеслись по всей деревне, разнося весть быстрее, чем любой гонец.

— «В лавке монахов хлеб! Горячий!» — орал рыжий парнишка, прыгая по лужам.

— «Свежий, как утро!» — подхватывал другой, размахивая руками.

К вечеру о хлебе знала каждая семья. А на следующий день у монастырской лавки выстроилась очередь.

Первой покупательницей стала жена старосты — важная женщина с тяжёлыми серебряными серёжками.

— Правда, что хлеб горячий? — спросила она, приподнимая нос.

— Убедитесь сами, — ответил я, открывая повозку.

Пар и запах свежей выпечки хлынули наружу. Женщина ахнула, протянула руку и тут же отдёрнула пальцы — буханки были действительно горячими.

— Две, — сказала она, доставая из складок платья медную монету.

Я завернул хлеб в чистую ткань и передал ей.

— Приходите завтра. Будет ещё свежее.

Её примеру последовали остальные. К полудню повозка опустела.

Три дня такой торговли — и в округе не осталось никого, кто не знал бы о монастырском хлебе. Мальчишки продолжали бегать по деревне, рекламируя товар, а я тем временем усовершенствовал систему.

Ночью мы пекли хлеб, на рассвете грузили его в повозку и отправляли в ближайшую крупную деревню — Арду. Дорога занимала два часа, но благодаря теплоизоляции хлеб прибывал почти таким же горячим, как при выпечке.

Первое время люди не верили своим глазам.

— Как это возможно? — спрашивали они, разворачивая ткань и видя пар, поднимающийся от буханок.

— Чудо, — отвечал я, ухмыляясь.

Но чудо было рукотворным. Трудом, расчётом и жаждой выжить в этом жестоком мире. Аббат, наблюдавший за всем со стороны, однажды подошёл ко мне после вечерней молитвы.

— Ты сделал великое дело, Бран, — сказал он тихо. — Монастырь Глендалох теперь не просто существует — он процветает.

Я кивнул. В голове уже роились новые планы. Ветряная мельница для помола зерна. Дороги, чтобы расширить торговлю. Возможно, даже своя монета, так как в деревнях было очень плохо с наличностью и процветал бартер. Но всё это — потом. А пока я смотрел, как мальчишки бегут по улице, крича о свежем хлебе, и чувствовал, что впервые за долгое время я не просто выживаю — я живу. И это было куда важнее любых денег.

За следующий месяц мы продавали с повозки хлеб ещё в десяти окрестных деревнях, постепенно вышли на запланированный объём в две с половиной тысячи буханок в сутки, при том, что сам монастырь потреблял не больше ста. Для этого потребовалось больше повозок, так что у деревенского плотника была возможность отличного заработка. Причём каждую следующую повозку он делал всё лучше и лучше, разговаривая с теми, кто ими пользовался, выясняя чего им не хватает.

***

Мы с Конхобаром сидели на грубо сколоченной скамье у печи, которая уже успела покрыться слоем сажи и копоти. Вокруг суетились послушники, перетаскивая мешки с мукой, а в воздухе стоял густой запах горячего теста и дыма. Перед нами лежал кусок чёрной доски с набросками — моими каракулями, изображающими схему будущей пекарни.

— Сомневаюсь я, что это будет нормально работать, — Конхобар склонился над чертежом, его густые брови сдвинулись в недоверчивой гримасе. — Люди привыкли делать всё сами: месить, формовать, сажать в печь. А тут…

— А тут каждый будет делать только одно, — перебил я, тыкая пальцем в схему. — Вот смотри: один только замешивает тесто. Второй — раскатывает. Третий — режет на куски. Четвёртый — укладывает на поддоны. Пятый — ставит в печь.

— И что это даст?

— Скорость. Чистоту. И меньше ошибок.

Конхобар нахмурился. Он был человеком старой закалки, привыкшим к тому, что пекарь — это мастер, который контролирует всё от начала до конца. Моя идея разделения труда казалась ему странной, почти кощунственной.

— А если кто-то заболеет? Или устанет?

— Тогда его заменит другой. Главное — чтобы каждый знал только свою часть.

Он задумался, почесал бороду, потом неохотно кивнул.

— Ладно. Попробуем. Но если через три дня ничего не выйдет — вернёмся к старому.

— Договорились.

На следующий день мы собрали всех работников и объяснили новую систему. Послушники переглядывались, некоторые хихикали — им казалось, что это какая-то игра. Но когда началась работа, игра быстро превратилась в хаос.

Тот, кто месил тесто, делал это слишком медленно. Тот, кто резал, не успевал за раскатчиком. А укладчики поддонов путались, ставя их то криво, то вверх дном. В итоге половина хлеба подгорела, потому что печник не успел вовремя вынуть его из печи. Вечером Конхобар сидел с каменным лицом, а я скрипел зубами, разглядывая гору испорченного хлеба.

— Ну что, Бран? — спросил он с едва скрываемым торжеством. — Возвращаемся к старому?

— Нет, — я резко встал. — Мы просто неправильно распределили людей. Завтра попробуем иначе.

На этот раз я поставил самых сильных на замес теста, самых ловких — на раскатку, а самых внимательных — на укладку. Также я добавил ещё одного человека — «контролёра», который следил, чтобы тесто не залёживалось и вовремя попадало в печь.

Работа пошла быстрее, но теперь возникла другая проблема: между этапами образовывались заторы. Те, кто резал тесто, не успевали передавать его укладчикам, а те, в свою очередь, толпились перед печью, мешая печнику.

— Надо разнести рабочие места дальше друг от друга, — сказал я Конхобару. — Чтобы не было толкотни.

Он вздохнул, но согласился.

Мы переставили столы так, чтобы между ними было расстояние. Теперь поток выглядел так:

Замес — в одном углу.

Раскатка — в шаге от него.

Нарезка — дальше, у противоположной стены.

Укладка на поддоны — рядом с печью.

Пекарь — только он имел право открывать заслонку и ставить хлеб внутрь.

И — о чудо! — система заработала.

Тесто шло по цепочке, как вода по ручью. Никто не толкался, не путался. Каждый знал своё место. И самое главное — хлеб больше не подгорал.

— Чёрт возьми, — пробормотал Конхобар, наблюдая, как послушники, будто заворожённые, передают друг другу буханки. — Это… Это действительно работает.

Я ухмыльнулся.

— А ты сомневался.

Следующие недели мы потратили на то, чтобы довести систему до идеала.

— Вот здесь надо поставить ещё один стол, — говорил я.

— А здесь — крюк для вёдер с водой, — добавлял Конхобар, уже втянувшийся в процесс.

Мы экспериментировали с количеством людей, с расстоянием между столами, даже с высотой поддонов. Каждый день приносил новые улучшения.

Однажды Конхобар, обычно скупой на похвалы, вдруг сказал:

— Знаешь, Бран, может, ты и прав. Может, через сто лет пекари будут работать именно так.

Я рассмеялся.

— Обязательно будут.

Через месяц наша пекарня превратилась в отлаженный механизм. Мы пекли в три раза больше хлеба, чем раньше, и тратили на это меньше сил. Даже аббат, обычно равнодушный к «мирским делам», пришёл посмотреть на это чудо и одобрительно кивнул.

— Ты сделал великое дело, Бран, — сказал он. — Теперь наш хлеб будет кормить не только монахов, но и всю округу.

Я улыбнулся. Мне была приятна похвала, от человека, которого я искренне уважал. А Конхобар тем временем уже придумывал, как улучшить рецепт теста.

Постройка в камне пекарни заняла месяц и помещение вышло на редкость удачным, просторные светлые помещения, но без пустых пространств, всё для дела, с удобной эргономикой и крайне эффективно. К пекарне же пристроили огромный амбар, так как муки теперь требовалось в десятки раз больше, чем раньше. Мельник был счастлив получить в нашем лице столь крупного заказчика, но радость его думаю будет не долгой, в моих планах было построить монастырскую мельницу. Как только я найду книгу с описанием таковой, сам я не способен её спроектировать. Для этого я разослал письма в монастыри по всей Ирландии, с предложением обменяться списками литературы, что есть в монастырских библиотеках.

Однажды вечером Конхобар схватил меня за руку, его лицо было белым от ужаса.

— Хлеб… он живой. Буханка шевелится. Что ты натворил, Бран?!