Ирландия. Тёмные века — 1

Глава 13. Прах и Честь

Тронный зал замка Гаррхон, некогда сиявший чистотой и светом, теперь напоминал склеп. Каменные стены, испещренные трещинами, впитывали тусклый свет факелов, словно жаждая поглотить саму память о величии. Воздух был тяжел от запаха гари, смешанного с кислым душком разложения — где-то в углах гнили брошенные штандарты с вышитым волком дома Муйредайгов. Дунлайнг мак Муйредайг стоял среди обломков, его латы, покрытые ржавыми подтеками, скрипели при каждом шаге. В руке он сжимал меч, клинок которого, некогда отливавший серебром, теперь тускло поблескивал, будто стыдясь руки хозяина.

Он поднял глаза к потолку, где с фрески предки смотрели на него сквозь паутину трещин. Конгалл Одноглазый, основатель династии, застыл в вечном движении — его каменный палец указывал на поле битвы, где пали даны. Рядом королева Морриган, ее волосы, сплетенные из киноварных змей, казалось, шевелились в дрожащем свете. Лица предков были искажены — не мастерством художника, а временем и копотью. Или это ему лишь померещилось?

— Ты обещал им наши кости... — тихо прошептал ветер, пробираясь сквозь щели в ставнях.

Дунлайнг вздрогнул. Казалось голос звучал как скрежет железа по камню. Ему показалось, что он узнал его — это был голос покойного отца, Муйредайга Железного, чей прах покоился в кургане у Черного ручья.

— Это была ложь! — крикнул король, ударив мечом по фреске. Лезвие впилось в штукатурку, осыпая пол осколками. — Чтобы выманить их... чтобы спасти Лейнстер!

Ветер застонал в ответ. Тени на потолке двигались — казалось Конгалл повернул голову, его пустой глазницей впиваясь в Дунлайнга. Морриган протянула руку, и змеи с ее волос сползали на пол, шипя.

— Слово короля — цепь, что вьется через поколения, — заговорили хором со всех сторон предки. Их голоса слились в гул, напоминающий вой зимнего ветра в ущельях. — Ты разорвал ее. Теперь твой дух будет скитаться меж камней, не смея коснуться священной земли.

Дунлайнг отступил, споткнувшись о голову каменного волка — некогда гордого символа его рода. Пустые глазницы изваяния уставились на него. В ушах звенело, будто кто-то бил в бронзовый гонг, отмеряя последние мгновения его правления. Он сорвал с шеи медную гривну — древний символ власти, врученный ему в день коронации. Металл, проржавевший от пота и крови, упал на плиты с глухим стуком.

— Я защищал... — начал он, но голос прервался.

Из темноты за колоннами выполз дым. Он клубился, принимая очертания воинов Эйре — безликих, в кольчугах с дубом на груди. Их арбалеты были опущены, но Дунлайнг знал: стоит ему двинуться, болты пронзят горло. Он засмеялся — хрипло, надрывно.

— Пришли забрать трон? — прошипел он, разрывая ворот рубахи. — Он ваш! Берите этот прах!

Но воины не шелохнулись. Один из них снял шлем, и король увидел лицо Кайртира — мальчишки-арбалетчика, чьи стрелы убили десятки его рыцарей. Юноша молча указал на стену, где когда-то висел гобелен с родословной Муйредайгов. Теперь там зияла дыра, а за ней, в коридоре, мерцал свет факелов.

Дунлайнг в ужасе повернулся. В проеме стояли они — мерцающие тени его павших воинов. Ополченцы с перекошенными лицами, рыцари с пробитыми латами, норвежский ярл Храфн с болтом в горле. Их руки, полупрозрачные, как утренний туман, тянулись к нему.

— Ты предал нас дважды, — заговорил Храфн, и кровь сочилась из его рта, капая на плиты. — Сначала — ложью. Затем — трусостью.

Король замахнулся мечом, но клинок прошел сквозь призрак, ударив в стену. Искры высекли надпись, выбитую когда-то римскими легионерами: «Legio II Augusta». На миг ему показалось, что буквы сложились в слово «Предатель».

— Нет... — прошептал он, отступая к трону. — Нет...

Его спина наткнулась на обломки. Дубовое сиденье, изрубленное его же рукой в приступе ярости, напоминало растерзанное тело. Он схватил один из осколков — щепку с резным волком. Когда-то этот символ вселял страх в сердца врагов. Теперь он крошился в пальцах, как трухлявое дерево.

— Смотри, — прошелестел в его ушах голос Морриган.

Фрески на стенах ожили. Предки спускались по камню, их плащи стелились по полу, превращаясь в реки крови. Конгалл шагнул вперед, его каменный меч звонко ударил о плиты.

— Король, нарушивший клятву, — не король. Ты — никто.

Дунлайнг вскрикнул. Боль, острая и жгучая, пронзила грудь — не от раны, а от правды, вонзившейся глубже клинка. Он упал на колени, и холодный камень впился в плоть, словно зубы могилы.

— Простите... — выдохнул он, но предки уже окружили его кольцом. Их призрачные лица не выражали ни гнева, ни жалости — лишь пустоту векового презрения.

Из коридора донесся топот. На этот раз реальный, земной. Дунлайнг обернулся. В дверях стоял Руарк, его плащ из грубой шерсти был забрызган грязью, а в руке он держал не меч, но свиток — законов Эйре. За ним теснились легионеры, но ни один не смел пересечь порог.

— Твой путь окончен, — сказал Руарк спокойно. — Сдайся, и тебя будут судить по закону народа Эйре.

Дунлайнг встал. Его пальцы сжали рукоять меча так, что костяшки побелели. Он посмотрел на Руарка, потом на призраков, замерших в ожидании, которых кроме него не видел никто.

— Народ? — король усмехнулся. — Народ, которому я клялся защищать... который предал меня ради твоих законов?

Он поднял клинок, и свет факелов скользнул по лезвию, высветив узор — тонкие прожилки стали, словно прожилки судьбы.

— Нет, — сказал он тихо, обращаясь к теням. — Суд уже свершился.

Меч дрогнул в воздухе, описав дугу. Острее боли, громче крика — холод металла вошел под ребра, насквозь пробив кожаную рубаху. Дунлайнг не услышал звона падающего клинка. Он видел лишь, как фрески расплываются в кровавом тумане, а тени предков, наконец, размыкают круг.

Руарк сделал шаг вперед, но было поздно. Тело короля рухнуло на плиты, обагрив их темной кровью. Над ним, на потолке, казалось, что Конгалл Одноглазый опустил свой каменный меч.

Разум короля помутился от пережитого горя, он покончил с собой на глазах у своих врагов не желая сдаваться в плен. Легионеры молча развернулись, унося с собой весть о конце эпохи. Лишь Кайртир остался, подняв осколок трона.

— Что с ним делать? — спросил он, поворачивая щепку в руках.

Руарк взглянул на фрески, где кровь Дунлайнга медленно застывала в трещинах.

— Сожги, — сказал он. — Пусть дым унесет старые клятвы.

Снаружи, за стенами, ветер подхватил пепел сожженных штандартов, смешав его с дождем. Новая эпоха не нуждалась в призраках прошлого.

***

Холодный ветер с Атлантики гнал серые тучи над долиной Шаннон, но даже осенний ливень не мог смыть запах свежего дерева и извести. Я стоял на краю строящейся дороги, наблюдая, как десятки крестьян утрамбовывают щебень в глиняное ложе. Камень для мощения везли из карьера у подножия Слив-Блум — серый известняк, добытый зубилами и молотками, которые мы скопировали с римских образцов. Дорога, широкая как две телеги, должна была связать Гаррхон с монастырем Глендалох, превратив недельный путь в два дня. Это была кровеносная артерия Эйре, и каждый удар молота по камню отдавался в моей груди надеждой.

— Бран! — Финтан подошел, смахивая с плаща капли дождя. В руках он держал восковую табличку с отчетами казначея. — Налоги из Уи Энехглайсс поступили. Двадцать процентов — в федеральную казну, остальное оставили местному управлению на школы, больницы, дороги.

Я кивнул, вспоминая, как месяц назад спорил с Руарком у карты Лейнстера. Семь провинций под властью Айлиля мак Дунлайнге, отпрыска предыдущего короля, замерли, как волки у границы, но их угрозы терялись в гуле нашей стройки. Закон, дороги, школы — это оружие, против которого не устоит ни один меч.

— А рекруты? — спросил я, поправляя капюшон. — По сотне из каждой провинции, как ты и предлагал. — Финтан ухмыльнулся. — Келлах уже грозится, что через пять лет его легион станет более старого римского.

Мы пошли вдоль дороги, обходя телеги с бочками дегтя для пропитки швов. На обочине, под навесом из бычьих шкур, сидели дети — сыновья и дочери каменотесов. Девочка лет десяти, с рыжими косами, выводила на глиняной табличке буквы, подражая учителю-монаху. Ее брат, мальчуган помладше, складывал камушки, бормоча: «Два да три — пять!» Всего год назад их отцы не знали, что такое «цифра». Теперь же каждый регион, где жило пять тысяч человек и более, обязан был содержать школу, иногда до школы добирались пешком пару часов, но жажда знаний была сильнее усталости от дороги. Учителей не хватало, но даже старуха Моргена, бывшая пряха, научилась читать и писать, чтобы вести летописи общины.

— Травницы? — спросил я, указывая на повозку, груженную связками зверобоя и тысячелистника.

— В каждом округе по одной. — Финтан достал из сумки свиток с печатями. — Вот отчет из Друим Кетрен: за месяц вылечили сорок человек. В основном раны и лихорадки.

Я вспомнил, как убеждал старейшин тратить серебро не на жертвы друидам, а на знахарок. «Боги помогают тем, кто сам пашет поле», — сказал я тогда. Теперь же женщины, обученные монастырскими лекарями, спасали больше жизней, чем все молитвы прошлых лет.

Рынок в Гаррхоне кишел людьми, словно улей перед грозой. Под крышей длинного амбара, где раньше хранили зерно для дружины Руарка, теперь стояли прилавки с шерстью, железными изделиями и даже стеклом, привезенным викингами из Дублина. Над входом висела деревянная доска с выжженными буквами: «Налог — 2% от оборота. Обман — штраф впятеро».

— Вон он, ворюга! — крикнул толстяк-мясник, хватая за руку тощего торговца с корзиной вяленой трески. — Вчера продал мне тухлую рыбу, а сегодня клянется, что свежая!

Из толпы вышел судья — бывший легионер с медальоном на груди. Он осмотрел рыбу, понюхал и вынес вердикт: — Штраф — две серебряных. Половина — пострадавшему, половина — в казну на ремонт колодца.

Торговец завыл, но народ одобрительно загудел. Закон работал, как часы. Даже Руарк, наблюдавший за сценой с галереи, одобрительно хмыкнул:

— Раньше такого парня просто зарезали бы в переулке.

— А теперь он заплатит и станет честнее, — ответил я, замечая, как сын мясника записывает решение суда на табличке. Грамота превращалась в оружие против хаоса.

Вечером мы собрались в зале советов, где на стене висела карта Эйре, испещренная красными и синими метками. Руарк тыкал пальцем в земли Айлиля:

— Щенок собрал дружину. Шпионы говорят, хочет ударить по нашим дорогам.

— Пусть попробует, — Келлах, сидевший у очага, почистил яблоко ножом. — Мои легионеры уже месяц тренируются перекрывать ущелья. Да и арбалетчики…

— Арбалетчики нужны на стройках, — перебил я, раскладывая на столе свитки с цифрами. — Каждая провинция дает сотню рекрутов в год, но содержать их дешевле, чем наемников. Двадцати процентов налогов хватает на еду, оружие и доспехи. Остальное — дороги, школы, больницы.

Руарк нахмурился, пересчитывая на пальцах:

— Пять провинций — пять сотен в год. Через пять лет…

— Две с половиной тысячи, — подсказал Финтан, гордый, что освоил арифметику. — И все обучены по римскому стандарту старых легионов.

— А если Айлиль нападет раньше? — спросил Руарк, сверля меня взглядом.

Я развернул чертеж новой крепости у брода через Шаннон — низкие башни с арбалетными гнездами, подземные хранилища, колодцы с фильтрами из гравия.

— Эти стены построят за три месяца. Камни уже везут из карьера.

— И кто будет охранять стройку?

— Те, кому дороги важнее войны. — Я указал на окно, где внизу, у кузницы, толпились крестьяне. Они принесли Коналлу сломанные плуги и получали новые — легкие, с железными лемехами. — Каждый, кто работает на Эйре, защищает её лучше любого солдата.

Солнце садилось за холмом, окрашивая стены школы в Глендалохе в золотистый цвет. Я вошел в класс, где двадцать детей сидели на дубовых скамьях, вытесанных отцом Кайртира. На стене висела доска из полированного сланца, исписанная мелом: «Закон. Знание. Единство».

— Брат Бран! — закричали ученики, вскакивая. Учитель, молодой монах с оспинами на лице, одернул их:

— Приветствуем гостя как положено!

Дети хором прочли стих, сочиненный менестрелями:

«Корни дуба крепки в земле,

Закон сильнее короля!

Кто грамоту в руках несет —

Тот будущее Эйре жнёт!»

Я подошел к девочке, которая старательно выводила буквы на глиняной табличке.

— Что пишешь?

— Письмо отцу, — она покраснела. — Он на стройке дороги. Хочу сказать, что научилась считать до ста.

— Твой отец грамотный? Он сможет прочесть что ты написала?

— Да, он из первого выпуска дорожных инженеров, он не только знает грамоту и счёт, но и знает, как сделать дорогу, чтоб она служила долго.

В углу класса стоял деревянный макет Чо-ко-ну — подарок от арбалетчиков. Мальчишки облепили его, споря, как работает рычаг.

— Вот тут пружина! — кричал рыжий сорванец. — Дядя Коналл говорил!

— Нет, это тетива! — возражал другой, тыча пальцем в веревку.

Я вышел на крыльцо, где Финтан курил трубку с вересковым дымом.

— Через поколение они даже не вспомнят, что такое междоусобицы, — сказал он, выпуская кольцо дыма.

— Если Айлиль даст нам время, — пробормотал я, глядя на зарево за холмами. Там, в землях Лейнстера, крепла новая буря.

Но когда я вернулся в Гаррхон, меня ждало письмо от Хальфдана. Конунг Дублина требовал удвоить поставки виски, угрожая «напомнить, у кого самые доблестные воины». На обороте, детским почерком, было приписано: «Ваши школы — смешные игрушки. Настоящая сила в оружие и броне, а не в буквах».

Я бросил пергамент на стол и взялся за чертеж водяной мельницы. Каждое колесо, каждая шестерня приближали тот день, когда Эйре станет не крепостью, а идеей. А идеи, как корни старого дуба, рано или поздно пробьют даже камень.

***

Дым от костров смешивался с туманом над долиной Шаннон, окрашивая закат в багровые тона. Я стоял у каменного алтаря друидов, переделанного в трибуну, и слушал, как тысяча пятьсот легионеров бьют мечами в щиты. Ритм напоминал гром, но это был гром закона, а не войны. Сегодня мне исполнилось восемнадцать, и толпа кричала мое имя, словно я был королем. Но королем здесь становился не человек — им становился свиток с чернилами, который я держал в руках.

— Бран! Бран! Бран!

Руарк, стоявший рядом, усмехнулся. Его плащ, расшитый серебряными змеями, блестел в свете факелов.

— Ну что, монах? Чувствуешь, как тяжела корона из пергамента?

Я не ответил. Вместо короны на мне был простой шерстяной плащ, а на поясе

— нож с рукоятью из дуба, подарок Келлаха. «Чтобы резать не врагов, а глупость», — сказал он тогда. Сегодня нож напоминал о другом: я больше не отрок, рисующий чертежи в монастырской келье.

Праздник урожая в этом году отмечали три дня. На площадях каждой провинции ставили столбы с бюллетенями — глиняными табличками, на которых писали имена кандидатов. В Гаррхоне старуха Мор, чьи пальцы дрожали от возраста, опустила бересту со знаком кандидата в корзину, украшенную дубовыми листьями.

— Выбираю сына кузнеца, — объявила она. — Он выкопал нам колодец, когда вожди только пировали!

Судьи, избранные три года назад, теперь носили на шеях бронзовые таблички с выгравированными знаком правосудия. Один из них, бывший солдат с шрамом через глаз, разбирал спор о границе полей. Вместо меча он использовал огромный циркуль и веревку с узлами — римский способ измерения земли.

— Суд решил: межа проходит по старому валуну, — провозгласил он, и крестьяне, еще вчера готовые схватиться за вилы, покорно кивнули.

Легион Эйре маршировал по новым дорогам, вымощенным плитами. Три когорты по пятьсот человек — в доспехах из эйрита, с арбалетами за спиной. На привале у брода через реку Лиффи я нашел Кайртира, чистящего «Ворона». Его лицо, обветренное за три года в легионе, уже не было детским.

— Скоро нас будет пять тысяч, — сказал он, не отрываясь от тетивы. — Хальфдан из Дублина шлет угрозы. Говорит, что «книжники не остановят топоры».

Я посмотрел на реку, где отражались звезды. Пять тысяч — не просто число. Это пять тысяч ртов, которых нужно кормить, пять тысяч умов, которые должны верить в закон больше, чем в кровную месть.

— Пусть Хальфдан боится не топоров, а школ, — ответил я. — Его воинов ещё будут учить наши дети.

В ту ночь в Гаррхоне собрался Совет Старейшин. Двенадцать человек — по двое от каждой провинции. Среди них была и Айне, дочь рыбака, избранная за то, что организовала больницу в Уи Энехглайсс. Её голос дрожал, когда она говорила:

— Народ ждет выборов рига. Но что, если победит не Руарк?

Зал замер. Руарк, сидевший в тени, медленно поднялся. Его меч, висевший на стене, замерцал в свете свечей.

— Если победит достойный — я передам полномочия. Если нет… — Он посмотрел на меня. — Бран научил меня: закон сильнее меча.

На рассвете я отправился в монастырь Глендалох. В скриптории, где когда-то подделывал римские трактаты, теперь сидели дети. Мальчик лет девяти, сын пахаря, выводил на пергаменте: «Закон. Единство. Память».

— Это твои слова, брат Бран? — спросил он.

— Нет. Это ваше будущее.

Через месяц на холме Тара, где короновали древних королей, начали строить Тинн — круглый зал для выборов. Камни для фундамента везли из всех провинций. Старейшины спорили, сколько окон должно быть — двенадцать, по числу месяцев, или семь, по числу кланов.

— Окна не важны, — сказал я, проводя рукой по чертежу. — Важно, то что внутри, так чтоб каждый крестьянин точно знал, это место силы, здесь правит закон.

Руарк, наблюдавший за стройкой, вдруг рассмеялся: — Думал ли ты, монах, что станешь зодчим королей?

— Нет. Но я знал, что камни переживут нас всех. И надеюсь те основы государства, что закладываем мы сегодня, переживут нас на века, а возможно и на тысячелетие.

В канун выборов ко мне пришел Финтан. Его лицо было бледным.

— Айлиль мак Дунлайнге собрал дружину. Говорят, хочет сжечь Тинн.

Я посмотрел на карту.

— Пусть попробует. Наш легион по проложенным дорогам движется намного быстрее его войска.

Ночью я вышел к реке, где когда-то испытывал первый арбалет. Вода несла обломки старого мира — щепки от драккаров, обгоревшие обломки, обрывки парусов. Но на холме уже зеленел молодой дуб, посаженный в день первых выборов. Надеюсь это станет доброй традицией сажать юный дуб на холме в день выборов. Через столетия надеюсь на этом холме будет дубовая роща, которая вероятно станет священной.

Когда зазвонил колокол, возвещая начало выборов, я стоял у входа на холм Тинн. Тысячи глаз смотрели на меня, но я видел только одно: мальчика с глиняной табличкой, на которой дрожащей рукой было выведено: «Бран — наш риг».

— Нет, — прошептал я. — Риг — это вы. Он воплощение всех вас. И мы его обязательно выберем, ровно через год после того, как законы Эйре будут установлены по всему острову.

И краеугольный камень лег в основание будущего зала сената.