Ирландия. Тёмные века — 1

Глава 23. Щедрый дар

Первый осенний дождь забарабанил по крыше пиршественного зала, словно спешил смыть следы летней пыли с дубовых балок. Я стоял у резного трона, наблюдая, как Руарк поправляет на плечах плащ с серебряной застёжкой в виде дуба. Его пальцы, привыкшие сжимать рукоять меча, неловко теребили складки ткани.

— Неужели не можешь стоять спокойно? — я едва сдержал улыбку. — Ты выглядишь, как медведь, попавший в церковь.

— Твои монахи задушили меня этим тряпьем, — буркнул он, но всё же перестал ёрзать. — Лучше бы я встречал их в доспехах.

За дверью уже слышались шаги. Посольство Коннахта прибыло на рассвете — двенадцать всадников в кольчугах, украшенных бронзовыми спиралями, и колесница, гружёная сундуками. Их возглавлял Ку-Рой, брат короля, чья слава битвах с викингами гремела от берегов Шаннона до скал Керри. Для таких гостей мы подготовили всё: от мёда, выдержанного в дубовых бочках, до демонстрации новейших арбалетов на плацу.

Двери распахнулись, впуская поток сырого воздуха. Ку-Рой вошёл первым, его плащ из волчьих шкур волочился по каменному полу. За ним следовали оруженосцы с дарами — мечом в ножнах из тиснёной кожи, связкой серебряных гривен и шкурой белого оленя, редкой как лунный свет.

— Руарк мак Брайн, — произнёс он, ударив кулаком в грудь. — Король Коннахта шлёт тебе дружбу и этот дар.

Я кивнул, делая знак слугам принять дары. По протоколу, следовало восхититься оружием, потрогать клинок, но меч в руках Ку-Роя был старым, с выщербленным лезвием — явно трофейным. Посланец с характером, — отметил я про себя.

— Ваш король щедр, — ответил я, указывая на столы, ломящиеся от жареной баранины и ячменных лепёшек. — Но ещё щедрее будет, если поделится мудростью. О чём хочет говорить Коннахт?

Пир длился до заката. Ку-Рой, опустошая кубок за кубком, жаловался на соседей из Брейфне, которые «случайно» передвинули межевые камни на пастбищах.

— Мы не просим войск, — подчёркивал он, облизывая жир с пальцев. — Лишь... совет. Как решить спор по вашим законам.

Я переглянулся с Руарком. Всё ясно: Коннахт хочет использовать авторитет Эйре, чтобы припугнуть врагов, но сам остаться в стороне.

— Законы пишутся для всех, — сказал я, поднимая кубок. — Но их сила — в тех, кто готов защищать правду.

Руарк, как по сигналу, встал и резко свистнул. За окнами загремели железные пластины — легионеры в эйритовых доспехах прошли маршем по двору, сверкая наконечниками «Клыков». Ку-Рой замер с куском мяса в руке.

— Для силы законов нужна не только мудрость, но и сталь, — добавил я мягко.

Через три дня прибыло посольство Мунстера. Внучатый племянник третьей жены короля, тощий юнец с прыщавым лицом, едва усидел на пони. Его свита из пяти человек привезла корзину вяленой трески и глиняный кувшин с прогорклым маслом.

— Примите дар Мунстера! — пискнул посол, пытаясь казаться важным.

Руарк, не скрывая презрения, взял кувшин, понюхал и фыркнул:

— Масло? Или яд?

Юнец покраснел, как рассветное небо. Мы провели их в малый зал, где даже угли в очаге тлели вполсилы. Вместо арфиста играл старый слепой монах, а вместо мяса подали похлёбку с ячменём.

— Король Мунстера желает... — начал посол, но я прервал его:

— Знаю. Ваши соседи из Десмонда спорят за рудники. И вы хотите, чтобы Эйре выступила судьёй.

Он закивал так усердно, что чуть не уронил деревянную чашу.

— Мы не воюем за чужие камни, — холодно ответил я. — Но если Мунстер присоединится к торговому союзу...

Юнец заморгал, явно не понимая терминов. В итоге он уехал с указом о снижении пошлин для купцов Эйре, а мы — с обещанием «рассмотреть вопрос».

Настоящее испытание пришло из Ульстера. Королевский брат, Нейл Кровавая Рука, въехал в Гаррхон с сотней всадников. Его дар потряс даже Руарка: двадцать породистых скакунов, бронзовый котёл размером с телегу и золотой торк весом в пять гривен.

— Дар Ульстера тем, кто ценит силу, — провозгласил Нейл, его шрам через левый глаз дернулся, когда он улыбнулся.

Пир длился три дня. На площадях жарили быков, в залах лились реки эля, а менестрели пели о подвигах Нейла в битвах с норвежцами. Но за всем этим сквозила тревога.

— Они хотят союза против Дал Риады, — сказал Руарк, когда мы остались одни в оружейной. — Но сами боятся связать себя клятвой.

— Ульстеру нужен щит, а не меч, — кивнул я. — Они надеются, что мы примем удар викингов на себя вместо них.

Переговоры с Нейлом были как танец с волком. Он восхищался арбалетами, расспрашивал о дорогах, но каждый раз уводил разговор от договора.

— Зачем нам пергамент? — смеялся он. — Слова воина сильнее чернил!

На прощание он вручил мне кинжал с рукоятью из моржовой кости — красивый, отточенный, с ядом на лезвии. Подарок с намёком.

Поздней ночью, когда последние факелы посольств исчезли за холмами, я сидел у карты Ирландии, утыканной флажками. Руарк, скинув проклятый плащ, чистил меч.

— Все они хотят нашей силы, но боятся нашей власти, — проворчал он.

— Потому что сила — это меч, а власть — закон, — ответил я, отмечая новый флажок у границ Коннахта. — Они готовы принять дар, но не дарителя.

Он хмыкнул, подбрасывая в огонь щепку:

— Когда-нибудь они поймут, что дар — это петля.

Я взглянул на золотой торк Ульстера, лежащий в сундуке. В его завитках мерцал отблеск пламени — как предчувствие. Щедрость королей всегда имела цену. И нам предстояло решить, готовы ли мы её заплатить.

***

Дым от смоляных факелов вился под сводами зала, смешиваясь с ароматом жареной дичи и дубленой кожи. Я сидел на резном дубовом троне, пальцы машинально перебирали край пергамента с гербом Эйре — дубом, опутанным змеёй. Передо мной, за длинным столом из чернёного дерева, толпились послы пяти королевств. Их взгляды, острые как клинки, скользили по карте Ирландии, расстеленной на столе. На ней тонкие линии дорог Эйре сплетались в паутину, упираясь в границы чужих земель.

— Представьте, — начал я, указывая на торговые маршруты, вышитые серебряной нитью, — караваны из Мунстера везут шерсть в Ульстер без поборов на каждом броду. Кузнецы Коннахта получают эйрит из наших плавилен в обмен на бронзу, а не кровь. И всё это — под защитой общего закона.

Посол Миде, старик с седой бородой, сплетённой в косички, хмыкнул. Его плащ, расшитый символами рода Нейллов, шуршал, словно сухие листья.

— Закон? — проворчал он. — У нас свои законы. Зачем нам ваши писания, если меч решает споры быстрее чернил?

Руарк, стоявший за моим плечом в полном доспехе, едва сдержал усмешку. Его рука легла на эйритовый меч с рукоятью, обмотанной кожей моржа — подарок Нейла Кровавой Руки. Я продолжил, будто не заметил вызова:

— Меч защищает границы, но монета строит дороги. Представьте единую меру зерна, общие гири для серебра, чеканку, которую примут от Дублина до Тарры. Викинги грабят нас поодиночке, но вместе мы станем щитом, который сломает их топоры.

Посол Айлеха, молчавший до этого, поднял кубок с вином. Его перстень с рубином сверкнул в свете факелов.

— Красивые слова, Бран. Но кто будет чеканить эту монету? Вы? — Он отхлебнул, не скрывая иронии. — Или мы отдадим свои слитки в ваш котёл, чтобы вы переплавили их в свои символы?

В зале загудело. Послы перешёптывались, бросая взгляды на сундук у моих ног. Я кивнул стражнику — крышка откинулась, обнажив сверкающие диски с дубом на аверсе и змеёй на реверсе. Монеты звенели, падая на стол, как дождь из металла.

— Чеканка будет общей, — пояснил я, беря одну из них. — На лицевой стороне — символ вашего королевства. На обороте — дуб Эйре. Серебро — ваше, гарантия — наша.

— Гарантия? — Посол Коннахта, грузный мужчина с лицом, изрезанным шрамами, схватил монету. — Вы хотите, чтобы мы поверили, что не станете разбавлять серебро свинцом?

Руарк шагнул вперёд, бросив на стол мешочек. Из него высыпались обломки викингских топоров, нашитые на кольчугу чешуйки, и — главное — слиток эйрита, тёмного, как ночное небо.

— Мы раздаём врагам сталь, — проворчал он. — А друзьям — серебро. Выбирайте.

Тишина повисла тяжёлым пологом. Я воспользовался паузой:

— Через месяц в устье Шаннона откроется торговая ярмарка. Никаких пошлин, никаких стражников на границах. Привезите товары — шерсть, металл, зерно — и увидите, как золото течёт рекой, когда купцы не боятся быть ограбленными.

Но уговорить их оказалось проще, чем заставить понять. Посол Мунстера, юноша в вышитой рубахе, достойной жреца, весь вечер пялился на стеклянные окна зала. Его пальцы дрожали, когда он поднёс к факелу кубок из прозрачного стекла — диковинки, которой не было даже в королевских палатах Кашела.

— Как... — он запнулся, — как вы сделали это?

— Песок, огонь и знание, — ответил я, наблюдая, как искры в его глазах разгораются в жадность. — В Эйре каждый ремесленник может научиться этому. Заплатите не серебром, а пшеницей для наших школ — и мы можем продать вам стекло для окон, витражей, стеклянные кубки.

Он замер, словно пойманный на краже щенок. Вот оно, — подумал я. Им нужны не союзы, а чудеса.

Ночью, когда послы разъехались по гостевым домам, мы с Руарком поднялись на сторожевую башню. Внизу, в долине, мерцали огни Гаррхона — кузни, стекольные мастерские, казармы легиона. Где-то там, в таверне «Треснувший щит», менестрель из Лейнстера пел балладу о битве при Слив-Блум, но его голос терялся в гуле молотов.

— Они боятся, — сказал Руарк, опираясь на парапет. — Не викингов, а нас. Ты предлагаешь им мир, а они слышат угрозу.

— Потому что мир сильнее войны, — я провёл рукой по холодному камню. — Топор может срубить дуб, но корни останутся. Мы пускаем корни, Руарк.

Он хмыкнул, доставая из-за пояса письмо с печатью Уэссекса.

— Говорят, Альфред Великий спрашивает о наших законах. Прислал монаха с подарком — книгой на латыни.

— Отправь ему слитки эйрита, стеклянные кубки и свиток с уставом легиона, — улыбнулся я. — Пусть знает: здесь, на краю света, рождается нечто, что переживёт его крепости.

На рассвете посол Айлеха уезжал первым. Его колесница, гружёная образцами стекла и железными наконечниками для плугов, напоминала шаткий рынок. У ворот он обернулся, крикнув:

— Ваша монета — как ваш закон, Бран. Блестит, но выдержит ли удар?

Я не ответил. Ответом стал грохот кузнечных молотов, эхо которого неслось до самых границ Миде. Они услышат. Рано или поздно услышат.

***

Тусклый свет масляной лампы дрожал на столе, отбрасывая тени от стопок пергаментов, испещрённых знакомыми почерками. Я развернул письмо из Эмли, последнее в сегодняшней кипе, и сразу узнал аккуратные буквы аббатиссы Итты — её строки всегда напоминали строчки псалмов, выведенные под диктовку самого Господа. «Брату Брану, хранителю мудрости…» — начиналось послание. За этим следовали просьбы о лекарственных травах для монастырского лазарета и тонкий намёк на споры с местным вождём из-за межи у реки Суир.

Я откинулся на дубовую спинку кресла, сжимая в руке кубок с тёплым вином. Запах воска, чернил и старости, витавший в скриптории Глендалоха, казалось, пропитал мою кожу за годы переписки. Тогда, семь лет назад, я был всего лишь библиотекарем, чьи пальцы знали вес каждого свитка лучше, чем рукоять меча. Но даже тогда понимал: слова, отправленные с гонцом, могут перевернуть судьбу кланов. Двенадцать крупных монастырей — двенадцать ключей к Ирландии. Двенадцать очагов цевилизации.

— Фанн, — позвал я послушника, не отрывая глаз от письма. — Передай отправить в Эмли пять мер тысячелистника и кореньев валерианы. И добавь к посылке эйритовый серп — пусть аббатисса вспомнит, чьи кузни ковали её новый крест.

Руарк стоял у двери, скрестив руки на груди. Его взгляд скользнул по сургучным печатям с гербами монастырей, разложенным на столе, как карты перед битвой.

— Опять платитишь за их молитвы? — проворчал он. — Проще купить лошадей и сжечь спорные межи.

— Мечи рубят корни, а корни кормят мечи, — ответил я, поднимая письмо из Армы. Аббат Фергал, чей монастырь стоял на землях Уи Нейллов, просил стекла для окон часовни. Взамен обещал «убедить» местного короля пропустить наши караваны через перевал Слив-Галлион. — Они думают, что берут дары. На деле — становятся нитями в нашей пряже.

Помню, как начинал эту игру. Тогда, в первые годы после ухода из Глендалоха, аббаты отвечали мне сдержанно. Аббат Клонмакнойса, Колман, прислал письмо, где назвал мои идеи о дорогах «суетой мирского разума». Но когда викинги сожгли его амбары, а Эйре прислала зерно и плотников, тон изменился. Теперь его послания начинались словами «Дорогой брат», а в конце неизменно следовал вопрос: «Когда ваши легионеры будут патрулиравать дорогу к Лимерику?»

Сегодня утром ко мне явился гонец из Келлса. Юный монах, дрожавший от усталости, протянул ларец из берёсты. Внутри лежал лист пергамента с миниатюрой — ангел, протягивающий свиток с надписью «Lex Hiberniae». Под рисунком аббат Киарлах, человек, чья гордость когда-то равнялась лишь славе «Книги из Келлса», написал: «Ваши законы достойны быть увековечены рядом с Евангелиями».

— Скажи Киарлаху, — обратился я к гонцу, — что его скрипторий получит десять листов стекла для окон. Пусть свет истины не меркнет.

Руарк, наблюдавший за этим, провёл пальцем по резной рукояти кинжала:

— И что, они теперь ваши писцы?

— Нет. Они — глашатаи. Каждая буква, вышедшая из-под их пера, будет прославлять Эйре как «защитницу веры».

Но не все нити прялись гладко. Аббат Бангора, Маэл Руан, упрямец с лицом, напоминающим высохший пергамент, продолжал сопротивляться. Его последнее письмо, доставленное вчера, было кратким: «Не продадим душу за стеклянные бусы». Я развернул его на столе рядом с докладом о набеге викингов на его побережье.

— Отправь в Бангор двадцать копий с эйритовыми наконечниками, — сказал я, обращаясь к Руарку. — И приложи письмо: «Душа сильна, когда тело защищено».

— Он вернёт их сломанными.

— Нет. Его монахи примут дар тайком, а Маэл Руан сделает вид, что не заметил. Гордость — роскошь для сидящих в безопасности, а им нечем отбиваться от набегов.

К вечеру я поднялся в архивную башню Глендалоха. Здесь, среди паутин и запаха столетий, стояли дубовые сундуки с моей старой перепиской. Я открыл один из них, подняв облачко пыли. Письма аббатиссы Итты из Эмли, написанные пять лет назад, пахли ладаном и сушёной мятой. Тогда она просила совета, как уладить спор о границах с кланом О’Дрисколл. Мои ответы, аккуратные, как ноты в хорале, были полны цитат из Августина и советов о справедливости. Теперь же её письма содержали просьбы о железе и налогах.

«Время меняет даже святых», — подумал я, проводя пальцем по её старой подписи.

На нижнем ярусе башни зазвучали шаги. Вошёл старый монах, когда-то учивший меня искусству каллиграфии. Его руки, дрожащие от возраста, несли глиняную чашу с тлеющими углями для растопки воска.

— Вы всё ещё копаетесь в старых письмах, брат Бран? — спросил он, ставя чашу на стол.

— Ищу ответы, которые давал, когда сам не знал вопросов, — улыбнулся я.

Он кивнул, разглядывая миниатюру из Келлса:

— Раньше мы писали о Боге. Теперь — о дорогах и налогах.

— Дороги ведут к храмам, а налоги строят стены вокруг них. Разве это не богоугодное дело?

Он не ответил, но в его глазах мелькнуло понимание. Даже он, человек, проведший жизнь в переписывании псалмов, знал: алтари стоят на фундаменте из хлеба и железа.

Перед рассветом я закончил письмо аббату Ионы — последнему из двенадцати. Его монастырь, неприступный остров-крепость, всё ещё отказывался от диалога. Но вчерашний доклад о викингской ладье у их берегов заставил меня выбрать слова тщательнее:

«Брат Даллан. Шлём вам десять бронзовых колоколов, отлитых в наших мастерских. Пусть их звон напоминает, что даже камень точит вода. И помните: когда волки у дверей, стены важнее гордости».

Сургучная печать с дубом легла на конверт, как последний штрих на картине.

***

Дождь хлестал по ставням зала сената, словно пытался вымыть камни от копоти. Я стоял у карты Ирландии, отмечая булавками последние донесения разведчиков. Красная нить, протянутая от Гаррхона к землям Айлиля, напоминала рану, которая так и не затянулась.

— Они едут, — сказал Руарк, входя в зал. Его кольчуга звенела, как цепь призрака. — Три вождя. Три провинции. И ларец, который они везут как «дар».

Я кивнул, не отрывая взгляда от булавки, воткнутой в холмы Слив-Блум. Там, в развалинах старой крепости Айлиля, наши дозорные нашли следы свежих костров.

— Прикажи проверить каждого, кто войдет в зал. Даже старуху с хлебом.

Руарк хмыкнул: — Если бы Айлиль прислал старуху, в её корзине лежали бы змеи, а не хлеб.

К полудню зал наполнился шепотом. Сенаторы из девяти провинций заняли места за дубовым столом, вырезанным в форме кольца — символ единства, который сейчас казался насмешкой. Эндла из Осрайге перебирала янтарные чётки, Катал из Лойгиса щелкал плашмя ножом по краю стола, а старый Нейтан из Уи Нейллов дремал, прислонившись к щиту с волчьей головой.

— Впустить послов Лейнстера! — прокричал глашатай.

Двери распахнулись, впуская поток сырого ветра. Трое вождей вошли медленно, словно несли не ларец, а гроб. Их плащи, вытканные из шерсти цвета запекшейся крови, волочились по полу, оставляя мокрые следы. Лица скрывали капюшоны, но я узнал их по походке: Дунгал из Уи Фаэлайн, его правая рука, перебитая в битве при Бойне, висела как плеть; Коналл из Уи Дунлайнге, чей шрам на шее напоминал след от удавки; и старик — Морн из Уи Хуаланн, его глаза блестели, как лезвия под луной.

— Бран мак Фергал, — заговорил Дунгал, сбрасывая капюшон. Его лицо, изрубленное оспой и мечами, исказила улыбка. — Мы принесли дар от короля Айлиля.

Он протянул ларец. Дубовый, окованный железными полосами, с замком в виде сплетенных змей. На крышке — выжженный волк, символ Айлиля, но его глаза были инкрустированы камнями, мерцавшими кровавым блеском.

— Откройте его, — прошептал Морн. — До начала переговоров.

Зал замер. Руарк шагнул вперёд, закрывая меня собой, но я поднял руку: — Почему до переговоров?

— Потому что внутри то, что изменит ваше... решение. — Коналл провёл пальцем по шраму на шее.

Сенаторы зашумели. Нейтан проснулся, ухватившись за рукоять меча.

— Это ловушка, — прошипела Эндла. — Внутри яд или змеи.

— Или хуже, — добавил Катал.

Я подошёл к ларцу. Замок скрипнул, будто звал меня. Вспомнились слова Айлиля, сказанные им в последней битве: «Ты построишь королевство на костях, Бран. Но кости всегда напоминают, кому они принадлежали».

— Откройте его, — повторил Морн. Его голос звенел, как стекло под ботинком.

Руарк выхватил кинжал: — Дайте мне, я...

— Нет, — я остановил его. — Если это смерть, она должна быть моим выбором.

Пальцы дрожали, когда я притронулся к крышке. Замок щёлкнул.

Воздух в зале сгустился. Я приподнял крышку на палец — из щели пахнуло смесью ладана и тлена. Руарк замер с кинжалом наготове. Сенаторы встали, опрокидывая скамьи.

— Что там? — крикнул Нейтан.

Я откинул крышку полностью.

И остолбенело уставился в выпученные глаза отрубленной головы Айлиля…

КОНЕЦ ПЕРВОГО ТОМА

Второй том: https://author.today/reader/450212