Ирландия. Тёмные века — 1

Глава 1. Падение в прошлое

Кабина самолета дрожала, как будто её трясли руки гигантов. Я сжал штурвал старенькой Cessna, чувствуя, как пот стекает по спине. На радаре мигали две точки — древние советские истребители МиГ-29. Они нагоняли меня с пугающей скоростью.

— Ещё двадцать секунд до границы, — прошептал я, взглянув на бортовые часы и навигатор.

Голос диспетчера в наушниках был холодным и безэмоциональным на плохом английском пробурчал:

— Снижайтесь и следуйте указаниям, или мы вынуждены будем применить силу.

Я посмотрел вниз, на бескрайние джунгли, и подумал о своей последней работе. Она была не завершена, мне не дали её завершить. Истребители были уже так близко, что я видел их контуры в зеркале.

— Десять секунд, — сказал я себе.

Резкий звук тревоги о захвате вражеской ракетой цели, прозвучал в ушах набатом…

***

Тьма. Сначала я почувствовал её — густую, тяжёлую, будто вату, забившую лёгкие. Потом услышал звуки: треск огня в очаге, шёпот, скрип дерева. Голова раскалывалась, будто кто-то вбил в неё раскалённый гвоздь. Я попытался пошевелиться, но тело не слушалось.

— Бран? — женский голос, мягкий, но с дрожью.

Я с трудом заставил себя открыть глаза.

Потолок. Низкий, из грубых балок, покрытых слоем жирной копоти. Стены — плетёные, обмазанные глиной. Воздух пах дымом, мокрой шерстью и чем-то ещё — может, пивом из ячменя.

— Бран! — теперь голос звучал громче, и в поле зрения возникло лицо. Женщина. Льняные волосы, собранные в косы, глаза серые, как морская пена перед штормом. На щеках следы слёз.

Я попытался ответить, но вместо слов из горла вырвался хрип.

— An bhfuil tú beo? — она схватила мою руку, сжала её так крепко, что кости затрещали. Явно вопрос, скорей всего о самочувствии, раз мне так хреново.

— Shíl muid... Cheapamar nach ndúiseofá. — А это было сказано тоном констатации факта. Скорей всего утверждение, что я жив.

Я хотел спросить, где я, кто она, что за Бран, но язык лежал во рту мёртвым грузом. Не мой язык. Не мои слова. И я в изнеможении отключился.

***

Прошло три дня. Подвёл итоги, что мне удалось выяснить без знания языка. Я — Бран. Мне тринадцать. Мой отец — Аэд, торгует шкурами и солью и то и другое добывает сам. Мать — Лиахан, я единственный выживший у этой пары ребёнок. Мать ведёт домашнее хозяйство и прядет шерсть. Мы живём в убогой деревне на юго-востоке Ирландии, в королевстве, которое местные называют Лейнстер.

Время — тёмные века. Я понял это, потому что вчера вечером к нашему дому подъехал всадник с вестью: «Викинги снова напали на монастырь в Арме». Если я правильно понял то, что он сказал, с пониманием были большие проблемы.

Ухаживали за мной так как предыдущий владелец тела умудрился свалится с верхней ступеньки лестницы в погреб и сильно ушибиться. После чего видимо покинул этот мир, а я занял пустующий сосуд. Как так получилось подумаю потом, это было не главное.

Главное — я не понимал ни слова на местном наречии.

— Tá tú ag éirí níos fearr? — спросила мать утром, поднося к моим губам деревянную чашку с мутным отваром. Наверное, она спрашивала о моём самочувствии, но я молчал.

Она вздохнула, провела рукой по моему лбу.

— Is breá liom tú, — прошептала.

Я не знал, что это значит. Но по интонации догадался: «Я люблю тебя».

Мне стало не по себе.

Потому что я — не Бран.

Я — чужой в его теле.

И если викинги уже здесь, то скоро тут начнётся ад.

А я даже не могу сказать «спасибо» за похлёбку.

***

Прошёл месяц. Месяц ада и отчаянных попыток вписаться в этот мир. Но я выжил. Более того — начал понимать. Первые дни были кошмаром. Каждое слово, каждый жест приходилось угадывать, как слепому тропу в лесу. Мать — Лиахан — терпеливо повторяла названия предметов, показывая на них пальцем. Отец — Аэд — ворчал, но тоже помогал, объясняя простые вещи: как держать нож, как чинить сеть для ловли рыбы.

К концу недели я уже мог сказать: «Да», «Нет», «Спасибо» и «Я голоден». Это было мало, но лучше, чем ничего. Мою потерю знания родного языка родные списали на последствия удара от падения, такие случаи были известны.

— Бран, — позвал меня отец однажды утром. — Идём.

Он протянул мне дубовый посох, заострённый на конце. Я понял — мы идём в лес.

Лес здесь был другим. Густым, тёмным, полным звуков, которых я не знал. Отец шёл впереди, время от времени останавливаясь, чтобы проверить ловушки. В одной из них бился заяц.

— Возьми, — сказал Аэд, указывая на животное.

Я замер. В моей прошлой жизни я никогда не убивал ничего крупнее таракана. Но здесь это был вопрос выживания.

— Бран! — голос отца стал жёстче.

Я сжал посох, сделал шаг. Заяц смотрел на меня широко раскрытыми глазами.

— Быстро! — крикнул Аэд.

Удар. Крик. Тёплая кровь на руках.

Отец хлопнул меня по плечу.

— Молодец.

Вечером мы ели зайчатину. Мать улыбалась, глядя, как я жадно глотаю куски мяса.

— Ты стал сильнее, — сказала она.

Я кивнул. Да, стал. Но не только телом.

В ту ночь я впервые за месяц не думал о самолёте, о погоне, о границе, о своей прежней жизни руководителя топового кадрового агентства, последним заказом которого был подбор чернокожих заместителей министров в небольшой стране в Африке, но требовалось чтоб образование они получили обязательно в Европе. Я думал о зайце. О его глазах. О том, что здесь всё — реально.

А потом услышал крики снаружи.

— Викинги! — завопил чей-то голос.

Мать вскочила, схватила меня за руку. Отец уже стоял в дверях, с топором в руках.

— Спрячьтесь, — бросил он.

Но я не двинулся с места. Потому что пришло время выбора, пора отринуть прошлое и жить настоящим, теперь я Бран и моё место рядом с отцом, прикрывать его спину в бою. Пусть пока не принял его как отца, но этот человек искренне как мог заботился обо мне и, а если с ним случится что-то нам с Лиахан будет очень плохо, потеря кормильца в это время означала скатывание в дикую нищету.

***

Панику поднял соседский парнишка — младше меня на пару лет и не большого ума. Он носился по деревне, размахивая руками и орал так, будто за ним гналась сама смерть. Его крики разбудили даже стариков, которые обычно спали, как убитые.

— Викинги! Викинги идут!

Я выскочил из дома вслед за отцом, сжимая в руках дубовый посох. Сердце колотилось так сильно, что казалось, вот-вот вырвется из груди. В голове мелькали образы из рассказов, которые я слышал за этот месяц: бородатые великаны с топорами, горящие дома, крики умирающих...

Но когда деревенское ополчение собралось у центрального костра, выяснилось, что никакого набега нет.

— Где они? — прошипел Аэд, оглядываясь по сторонам.

— Там! — мальчишка трясущейся рукой указал на опушку леса.

В свете факелов мы разглядели троих оборванцев. Они стояли, пошатываясь, и явно не собирались атаковать. Один из них держался за бок, на его одежде темнело пятно — то ли грязь, то ли кровь. Двое других выглядели не лучше: бледные, измождённые, с пустыми взглядами.

— Это не викинги, — пробормотал кто-то сзади.

— Бродяги, — добавил другой.

Ополченцы опустили оружие, но напряжение не спало. Бродяги в тёмные века были не лучше волков — голодные, отчаянные, способные на всё. Один из чужаков сделал шаг вперёд и что-то сказал на ломаном наречии. Я уловил только слово «еда».

— Прогоним их, — предложил старейшина, старый Дубтан.

Но отец внезапно опустил топор.

— Они не опасны.

— А если это разведка? — возразил кто-то.

— Тогда бы они не светились, как факел в ночи, — фыркнул Аэд.

В конце концов, бродяг прогнали, но не без жалости. Мать бросила им краюху хлеба, которую один из них поймал на лету, словно пёс. Они исчезли в темноте так же быстро, как и появились.

Деревня постепенно успокоилась. Костер потушили, люди разошлись по домам. Но я не мог уснуть.

— Почему ты их пожалел? — спросил я отца, когда мы остались одни.

Он долго молчал, чиня старую сеть при свете лучины.

— Потому что сам был таким.

Я удивился. Аэд при мне не рассказывал о своём прошлом.

— Когда мне было немногим больше чем тебе сейчас, мою деревню сожгли. Я выжил чудом, скитался, голодал... — он резко оборвал себя и ткнул спицей в сеть. — Эти трое — не воины. Они просто потерялись. Я кивнул, но в душе не мог избавиться от мысли: а что, если завтра придут настоящие викинги?

Утро началось с тревожных новостей. В соседнюю деревню, что стояла ближе к побережью, действительно наведались норманны. Они не стали жечь дома, но забрали весь скот и двух девушек.

— Значит, вчерашние бродяги были их разведкой, — мрачно заключил Дубтан.

Ополчение снова собралось, но на этот раз уже не для того, чтобы прогонять бродяг. Стали думать, как защищаться.

— Нам нужны укрепления, — сказал Аэд.

— И оружие, — добавил кто-то.

— А ещё лучше — уйти в глубь леса, пока не поздно, — предложила мать, но её тут же осадили.

— Мы не побежим!

Споры длились до вечера. Я слушал, но почти не вмешивался — всё ещё плохо понимал язык. Однако одно стало ясно: опасность близка, и готовиться надо сейчас.

Перед сном отец положил мне на лавку нож. Величайшую ценность по нынешним временам, такие ножи я видел только у отца и старосты деревни.

— Научись владеть им.

Я сжал рукоять. Металл был холодным, но в груди горело что-то новое — решимость.

— Научусь.

Нож в это время не просто предмет. Это статус. Нож — это оружие, и оружие дорогое. Только свободный человек мог носить оружие, те кто победней ходили с посохом или дубиной, а деревенские богатеи с ножом. С мечом в нашей деревне людей не было. Рабам же запрещалось иметь любое оружие. За нож могли убить, чтоб забрать его с трупа владельца.

***

Прошло ещё две недели. Каждый день я прислушивался к разговорам, ловил новые слова, пытался складывать их в предложения. Но этого было мало. Я чувствовал себя глухонемым, отрезанным от мира, который теперь стал моим. Мне остро не хватало информации. Я ощущал информационный голод. И тогда я вспомнил о латыни.

Однажды вечером, когда мы сидели у огня, отец чинил сеть, а мать пряла шерсть, я набрался смелости и спросил:

— Отец, а говорят ли в монастыре на латыни?

Аэд поднял глаза, удивлённый моим вопросом. Его пальцы на мгновение замерли, а затем снова задвигались, проворно сплетая узлы.

— Говорят, — ответил он. — Но зачем тебе это?

— Я хочу выучить её, — сказал я твёрдо. — Латынь — язык учёных. Если я научусь, смогу читать книги, понимать больше. Может, даже стану писцом. Мать перестала прясть, её серые глаза изучали меня с неожиданной теплотой.

— Ты серьёзно? — спросила она.

— Да, — кивнул я. — В монастыре в пяти милях отсюда учат. Я слышал, как старейшины говорили об этом. Отец вздохнул, отложил сеть и почесал бороду.

— Обучение стоит дорого, Бран. Хотя… Монахи берут не только монетой, но и товаром. Шкурами, зерном...

— У нас есть шкуры, — быстро сказал я. — И я буду помогать ещё больше. Ловить рыбу, ставить ловушки... Аэд задумался. Я видел, как в его глазах борются сомнение и гордость. Наконец, он кивнул.

— Хорошо. Завтра пойдём к аббату. Но если он откажется — забудь об этом.

***

Монастырь Глендалох оказался небольшим, но крепким. Каменные стены, крытая соломой церковь, несколько хозяйственных построек. В воздухе пахло дымом, воском и чем-то травяным. Нас встретил монах с бритой головой и пронзительными голубыми глазами.

— Вы к аббату? — спросил он, оглядывая нас.

— Да, — ответил отец. — Мой сын хочет учиться.

Монах кивнул и повёл нас внутрь. Аббат оказался мужчиной лет пятидесяти, с живыми глазами и бородой, посеребрённой сединой. Он сидел за столом, со множеством свитков, и что-то писал. Когда мы вошли, он отложил перо и улыбнулся.

— Аэд, давно не виделись. Как дела в деревне?

— Живём, — коротко ответил отец. — А вот мой сын, Бран, хочет учиться латыни.

Аббат перевёл взгляд на меня. Его глаза были тёплыми, но проницательными, будто он видел меня насквозь.

— Почему латынь? — спросил он.

— Потому что это язык знаний, — ответил я. — Я хочу понимать больше, чем могу сейчас. Аббат задумался, постукивая пальцами по столу.

— Латынь — язык сложный. Ты готов трудиться?

— Да.

— Хорошо, — улыбнулся он. — Приноси две шкуры зайца в месяц и работай в огороде три дня в неделю. Остальное время — учёба.

Отец кивнул, очень довольный условиями, он то рассчитывал на гораздо более высокую плату и морально готов был платить и серебром. Так начались мои дни в монастыре.

***

Аббат, которого звали Колум, оказался не только мудрым, но и удивительно терпеливым учителем. Первые дни были тяжёлыми. Латынь давалась с трудом, слова путались, грамматика казалась лабиринтом без выхода. Но Колум не торопился. Он объяснял снова и снова, пока я не начинал понимать.

— «Mensa» — стол, — говорил он, указывая на предмет. — «Liber» — книга.

Я повторял, запоминал, складывал слова в простые фразы. Постепенно мир вокруг начал обретать новые смыслы. Но больше всего мне нравились вечера. После ужина, когда монахи расходились по кельям, аббат часто звал меня в трапезную. Там, при свете свечи, он доставал деревянную доску с вырезанными клетками и фигурами.

— Знаешь, что это? — спросил он в первый раз.

Я покачал головой. Хотя прекрасно знал и умел играть.

— Шахматы. Игра королей и мудрецов. Придумана в Индии. Первоначально в неё играли только полководцы, но постепенно игра стала известна и другим.

Он объяснил правила, и мы сыграли первую партию. Я проиграл, конечно, было бы странно сразу показывать свой уровень игры, это могло вызвать подозрение у аббата. Азарт охватил меня с неожиданной силой, видимо играли гормоны юного тела. Каждый ход был как битва, каждая фигура — воин с своей ролью. Аббат смеялся, глядя на моё сосредоточенное лицо.

— Ты быстро учишься, Бран. Не только словам, но и стратегии.

С тех пор шахматы стали нашей традицией. После долгого дня учёбы мы садились за доску, и аббат рассказывал истории о далёких землях, о войнах и устройстве мира, о книгах, которые он читал. В эти моменты я забывал, что нахожусь в тёмных веках. Мир казался огромным и полным возможностей.

***

Однажды вечером, после особенно напряжённой партии, аббат откинулся на спинку стула и внимательно посмотрел на меня.

— Ты не похож на других мальчишек, Бран, — сказал он. — Твой ум... он жаждет большего, чем деревня может дать. Я замер, чувствуя, как сердце колотится в груди. Он что-то подозревает?

— Я просто хочу знать, — осторожно ответил я.

— Знание — сила, — кивнул аббат. — Но сила требует ответственности. Латынь откроет тебе двери, но что ты сделаешь, когда войдёшь?

Я не знал, что ответить. Правда была в том, что я сам не понимал, зачем мне всё это. Может, это была попытка вернуть хоть часть прежней жизни? Или страх перед тем, что однажды викинги придут по-настоящему, а я окажусь беспомощным?

— Я ещё не решил, — честно признался я.

Аббат улыбнулся.

— Хороший ответ. Решения придут со временем. А пока... — он передвинул короля, объявляя мат, — учись. Играй. Живи.

***

Дни сливались в недели, недели — в месяцы. Я учился, работал, играл в шахматы. Деревня стала казаться дальше, хотя физически я возвращался туда каждые несколько дней. Отец гордился мной, мать радовалась моим успехам.

Однажды, когда я переводил простой текст, аббат положил передо мной новую книгу.

— Это «История Британии», — сказал он. — Написана монахом Гильдой на латыни. Думаю, тебе будет интересно. Я открыл страницы, и мир вокруг перестал существовать. Слова, которые ещё недавно были непонятными, теперь складывались в предложения, в истории, в знания. Я читал о королях, о битвах, о падении Рима. И вдруг осознал: я больше не чужой в этом времени. Я стал его частью. Но вместе с этим пришло и другое понимание. Викинги не остановятся. Их набеги будут продолжаться, и рано или поздно они дойдут до нашей деревни. И когда это случится, мне придётся сделать выбор — бежать или сражаться.

Я закрыл книгу и посмотрел в окно. Закатное солнце окрашивало стены монастыря в золотые тона. Где-то там, за горизонтом, уже плыли их корабли. Но сейчас, в этот момент, у меня было нечто ценное — знания. И я был готов использовать их.

— Спасибо, — сказал я аббату.

Он кивнул, понимая без слов. Затем достал шахматную доску.

— Сыграем?

— Сыграем, — улыбнулся я.

Игра началась. Аббат внезапно спросил:

— Ты знаешь, что такое электричество? — его вопрос повис в воздухе.