Инженер 2: Тульские диковинки

Глава 3 Поломка

Станция Павлоград. Утро шестого дня пути. Апрельское солнце поднималось над степью, выжигая остатки росы. Воздух свежий, пахнет полынью и конским навозом.

Мы стояли во дворе станции, ожидая, пока Степан перепряжет лошадей. Савва Лукич потягивал остывший чай из глиняной кружки, я разминал затекшие ноги, расхаживая по двору.

К станции подъехала телега, запряженная парой лошадей. На козлах сидел возница, молодой парень в холщовой рубахе. В кузове, на тюках с товаром, устроился пассажир.

Пассажир слез с телеги, отряхнул полы сюртука. Мужчина лет сорока, среднего роста, плотного сложения. Лицо круглое, румяное, маленькие глазки бегают, изучая обстановку. Бородка жидкая, рыжеватая, тщательно расчесана. На голове картуз с лакированным козырьком, на ногах сапоги, яловые, начищенные.

Одет он в черный суконный сюртук, добротный, но видавший виды. Воротник засален, локти потерты, пуговицы разнокалиберные, видно, меняли не раз. Под сюртуком жилет серый, в мелкую клетку, часовая цепочка серебряная, идет через петлицу.

Подошел к смотрителю станции, достал бумажник, показал бумагу. Смотритель кивнул, записал в книгу.

Возница с телеги начал стаскивать багаж. Три тюка, перевязанные веревками, тяжелые, судя по тому, как мужик натужно тащил каждый. Потом сундук, обитый железом, с массивным замком, размером с добрый ларь. Возница вдвоем с помощником еле справились.

Савва Лукич, допив чай, подошел к новоприбывшему, поздоровался:

— Здравствуйте, милостивый государь. Вы тоже в путь собираетесь?

Тот обернулся, поклонился:

— Здравствуйте, здравствуйте. Рогожин Кузьма Матвеевич, купец третьей гильдии, из Ростова. В Харьков еду, на ярмарку. А вы, почтенный?

— Громов Савва Лукич, купец второй гильдии. В Москву направляюсь.

Рогожин оживился:

— В Москву? Вот и славно! Значит, путь наш вместе ляжет, до самого Харькова. А вы на чем едете?

Савва Лукич кивнул на нашу карету:

— Вот, на почтовой. Места еще есть, если что.

Рогожин подошел к карете, обошел кругом, заглянул внутрь. Поморщился:

— Тесновато. А багаж мой влезет?

— На крышу привяжем. Ямщик управится.

Рогожин почесал бородку, прикидывая. Посмотрел на свою телегу, возница уже собирался уезжать обратно.

— А сколько до Харькова ехать?

— Дня три, может, четыре. Смотря как дорога пойдет.

— Хм. На телеге неделю трястись придется. — Рогожин решился. — Ладно, поеду с вами. Сколько платить?

Поторговался для приличия, сбил на полтора рубля, согласился. Расплатился со своим возницей, тот уехал.

Увидев багаж Рогожина, Степан остановился посреди двора, руки в боки:

— Это что ж такое? Три тюка да сундучище? Да мы с таким грузом не поедем!

Рогожин только улыбнулся в ответ:

— Да ничего, любезный, везти же надо. Вот, держи. — Достал три рубля серебром, протянул. — За труды. Довезешь до Харькова, еще получишь.

Степан взял деньги, повертел в руках, посмотрел на карету, на багаж, на деньги снова. Вздохнул:

— Ладно. Грузите. Только потом не жалуйтесь, если что.

— Чего жаловаться-то? — беззаботно отозвался Рогожин. — Карета крепкая, лошади здоровые. Довезет!

Савва Лукич подошел ко мне, наклонился, сказал вполголоса:

— Ваше благородие, не нравится мне это. Перегрузим мы карету. И так она еле дышит.

Я кивнул:

— Вижу. Но Степан согласился. Поедем.

Тюки взвалили на крышу кареты, привязали веревками. Сундук еле втиснули внутрь, поставили между сидениями. Рогожин забрался следом, устроился рядом с Саввой Лукичом на его половине скамьи. Внутри сразу стало тесно, колени упирались в сундук, повернуться негде.

Карета просела под весом. Рессоры скрипнули жалобно, кожаные ремни натянулись до предела. Я выглянул в окно, видно, как прогнулась задняя ось, колеса почти касаются кузова.

Степан взобрался на козлы, взял вожжи. Щелкнул кнутом, лошади двинулись с места. Медленно, натужно. Карета покатила, скрипя на каждом стыке.

Первые версты прошли без происшествий. Дорога ровная, укатанная. Но карета стонала. Доски кузова поскрипывали, рессоры визжали при каждой неровности. Кожаные ремни натягивались и ослабевали в такт движению, слышно, как они трутся о металлические скобы.

Савва Лукич и Рогожин разговорились о делах. Обсуждали цены на зерно, таможенные пошлины, надежность поставщиков. Голоса монотонные, сливались с грохотом колес.

Я сидел молча, глядя в окно. Степь тянулась бесконечная. Желтая трава по пояс, редкие кустарники, вдали курганы. Небо затянуто облаками, ветер гнал их на восток. Пахло пылью и прелой травой.

Через час дорога пошла хуже. Колеи глубже, выбоины чаще. Лошади сбавили шаг, пыхтели. Карета подпрыгивала на ухабах, кузов раскачивался из стороны в сторону.

При очередном толчке я увидел, как одна из задних рессор прогнулась сильнее обычного. Металл напрягся, в месте крепления к раме появилась тонкая трещина. Еще не критично, но тревожно.

— Степан, — окликнул я, высунувшись в окно. — Помедленнее. Рессора трещит.

Ямщик обернулся:

— Слышу, ваше благородие. Еле ползем уже. Лошади и так выбились.

Действительно, четверка шла медленным шагом. Холки мокрые от пота, головы опущены. Степан не погонял, берег их.

Еще через полчаса впереди показалась пыль. Много пыли, столбом. Я привстал, выглянул, увидел на дороге обоз.

Три телеги, запряженные парами волов, нагруженные мешками. Зерно, судя по виду.

Дорога в этом месте шла между двумя канавами, справа и слева глубокие промоины, размытые весенними водами. Разъехаться трудно, нужно одному сворачивать.

Степан придержал лошадей, крикнул:

— Эй, любезный! Сворачивай! Почтовая карета!

Возница обоза, мужик лет пятидесяти, небритый, в замасленном зипуне, даже не поднял голову. Волы шли своим ходом, медленно, упрямо. Телеги громыхали, мешки покачивались.

Степан крикнул громче:

— Слышь, ты! Дорогу давай!

Возница наконец повернул голову. Лицо красное, опухшее, глаза мутные, пьян. Оскалился:

— А я с барином еду! Важный груз везу! Сам сворачивай!

— Какой барин⁈ — заорал Степан. — Волов гонишь! Нам срочно ехать надо!

— И мне срочно! — возница плюнул в сторону. — Не уступлю!

Савва Лукич высунулся из окна:

— Ты, мужик, совсем одурел⁈ Почтовую карету задерживаешь!

— А мне что до вашей кареты! — огрызнулся возница. — Дорога общая!

Обоз приближался. Волы шли неспешно, но неумолимо. Аршин двадцать осталось, потом пятнадцать.

Степан выругался, дернул вожжи вправо:

— Держитесь, господа! Объезжаем!

Карета свернула с наезженной колеи, правыми колесами съехала на обочину. Земля здесь мягче, трава скрывает неровности. Левые колеса остались на дороге.

Обоз поравнялся с нами. Первая телега прошла рядом, так близко, что я разглядел трещины на мешках, просыпавшееся зерно. Вторая телега тоже. Третья…

Возница третьей телеги, видимо самый пьяный, не удержал волов. Они шарахнулись влево, телега последовала за ними. Удар пришелся в левый бок нашей кареты, в дверь.

Треск. Карета качнулась вправо, еще сильнее. Я схватился за ременную петлю. Савва Лукич и Рогожин покатились на меня, громыхая сундуком.

Степан на козлах заорал, осаживая лошадей. Но карету уже понесло, правое заднее колесо съехало с обочины, провалилось в скрытую травой промоину. Глубокую, с отвесными краями.

Колесо застряло. Карета дернулась, остановилась на мгновение, потом раздался страшный треск.

Сразу несколько звуков слились воедино. Хруст ломающихся спиц. Три, четыре сразу. Звон лопнувшей рессоры, металл не выдержал напряжения, разорвался пополам. Рвущаяся кожа, два ремня из четырех, державших кузов на раме, порвались одновременно.

Кузов осел вправо и назад. Задний правый угол опустился, почти коснулся земли. Внутри все покатилось, сундук Рогожина съехал, придавил Савве Лукичу ноги. Купец взвыл от боли.

Лошади заржали, попытались рваться вперед, но Степан удержал их. Карета встала намертво, перекошенная, скрипящая.

Обоз тем временем удалялся. Возница третьей телеги оглянулся, увидел результат столкновения, и погнал волов быстрее. Через минуту обоз скрылся за поворотом дороги, оставив за собой облако пыли.

Я толкнул дверь, она заклинила, перекосило раму. Пришлось бить плечом. С третьего раза дверь распахнулась, я вывалился наружу.

Степан уже спрыгнул с козел, стоял возле задней части кареты, держась за голову:

— Все. Приехали. Совсем развалилась, мать ее…

Савва Лукич вылез следом за мной, охая. Рогожин протискивался, пыхтя, волоча за собой сундук.

Я обошел карету, оценивая повреждения.

Заднее правое колесо. Обод треснул в двух новых местах, добавились к старым трещинам. Четыре спицы сломались, две пополам, две у основания. Ступица вылезла из гнезда на полвершка, перекосилась. Железная шина держит обод, но еле-еле.

Задняя правая рессора лопнула посередине. Две стальные пластины разорвало, концы торчат в разные стороны. Третья пластина треснула, но держится.

Два задних кожаных ремня порвались. Один у крепления к раме, кожа стерлась и разошлась. Второй посередине, там, где веревкой привязывали. Концы болтаются.

Рама кузова треснула в заднем правом углу. Трещина тонкая, но идет через всю балку. Дерево старое, рассохшееся.

Доски кузова разошлись в нескольких местах, щели в два пальца толщиной. Одна доска треснула вдоль волокна.

Савва Лукич подошел, посмотрел, присвистнул:

— Вот это да. Хуже не придумаешь.

Рогожин вытащил наконец свой сундук, поставил на землю, вытер лоб платком:

— Что ж теперь делать-то будем?

Степан обошел карету кругом, осмотрел все колеса, рессоры, заглянул под раму. Выпрямился, покачал головой:

— Это не починить. Тут новую карету нужно. Колесо развалилось, рессора сломалась, ремни порвались, рама треснула. Все разом.

— А отремонтировать нельзя? — спросил Савва Лукич.

— Можно. Но не здесь. Нужен мастер, инструменты, материалы. До ближайшей станции… — Степан прикинул, — верст двадцать пять будет. Туда и обратно мастера везти, день уйдет. Потом чинить еще день, а то и два. Три дня самое меньшее.

— Три дня⁈ — взвился Савва Лукич. — Да меня в Москве ждут! Контракт на поставку сукна подписывать надо! Если опоздаю, другому достанется!

Рогожин подхватил:

— И мне в Харьков нужно срочно! Ярмарка через три дня начинается! Не успею, весь товар на руках останется!

Степан пожал плечами:

— Я что могу сделать? Карета развалилась. Пешком пойдете, дня три идти. Верхом, если лошадей найдете, быстрее, но где их взять? Я своих не пущу, казенные.

Савва Лукич начал было ругаться, но осекся. Рогожин сел на сундук, понуро опустил голову.

Я стоял, оглядывая окрестности. Степь вокруг, дорога пустая, ни встречных, ни попутных. До станции далеко, обратно тоже. Солнце клонилось к закату, часов пять вечера, не меньше.

Вдали, верстах в трех-четырех, виднелся дым. Тонкие струйки, поднимающиеся вертикально в безветренном воздухе. Несколько труб, значит, несколько домов. Усадьба или деревня.

— Степан, — окликнул я. — Что там вдали? Откуда дым?

Ямщик проследил за моим взглядом, прищурился:

— Похоже, барская усадьба. Помещик Травин живет, ежели не ошибаюсь. Николай Петрович. Небогатый, но хозяйство держит. Когда-то мимо проезжали, заезжали воды попросить.

— Далеко?

— Версты три с половиной. Может, четыре. По степи напрямик, быстрее будет, чем по дороге.

Я кивнул:

— Пойдем туда. Может, помогут. Или лошадей дадут добраться до станции.

Савва Лукич оживился:

— А может, у них экипаж есть! Наймем! Я заплачу, только бы до Москвы доехать!

Рогожин поднялся:

— И я заплачу! Хоть довезли бы!

Степан почесал затылок:

— Ну, попробовать можно. Только кто-то здесь остаться должен. Карету стеречь, вещи.

— Ты оставайся, — сказал я. — Мы втроем пойдем. Если что, пошлем за тобой.

Степан кивнул:

— Ладно. Идите. Я тут покараулю. Лошадей распрягу, отдохнут.

Мы втроем, я, Савва Лукич и Рогожин, двинулись через степь в сторону дыма.

Трава по пояс, жесткая, сухая. Прошлогодняя, еще не вся выгорела. Местами пробивалась зеленая, молодая, весенняя. Под ногами твердая, растрескавшаяся земля.

Савва Лукич пыхтел, шел тяжело, живот мешал. Рогожин поспевал легче, но тоже отдувался. Я шел впереди, ровным шагом. Контузия давала о себе знать, голова слегка побаливала, но терпимо.

Через полчаса вышли на проселочную дорогу, ведущую к усадьбе. Еще через пятнадцать минут увидели ворота.

Усадьба небольшая. Забор деревянный, покосившийся местами. Ворота открыты. За ними утоптанный, чистый двор. Слева двухэтажный дом, бревенчатый, обшитый тесом, покрашенный когда-то в желтый цвет, теперь облупившийся. Окна с наличниками, крыша крыта тесом, конек украшен резьбой, простой, но добротной.

Справа службы. Конюшня, сарай, баня, еще какие-то постройки. Все старое, но не совсем запущенное. Видно, что хозяйство ведется, хоть и небогато.

Во дворе два мужика чинили забор, вбивали новые колья. Увидев нас, бросили работу, уставились.

Из дома вышел старик в потертой ливрее, лакей, судя по виду. Лет шестидесяти, седой, сутулый. Подошел, поклонился:

— Здравствуйте, господа. Чем могу служить?

Савва Лукич выступил вперед:

— Мы путешественники, с дороги. Карета сломалась, верстах в четырех отсюда. Нужна помощь. Хозяин дома?

Лакей кивнул:

— Николай Петрович дома. Сейчас доложу.

Ушел обратно в дом. Мы остались ждать. Мужики у забора переглянулись, вернулись к работе, но поглядывали на нас искоса.

Через несколько минут из дома вышел хозяин.

Николай Петрович Травин оказался мужчиной лет пятидесяти пяти. Высокий, сухощавый, с прямой спиной. Лицо изможденное, с глубокими морщинами, но черты правильные, благородные. Усы седые, тщательно подстрижены. Одет в домашний сюртук серого сукна, штаны заправлены в сапоги. На руке перстень с печаткой, видимо, родовой.

Вышел на крыльцо, внимательно оглядел нас. Взгляд цепкий, военный. Бывший офицер, без сомнения.

— Здравствуйте, господа, — произнес он негромко, но четко. — Семен доложил, что у вас неприятность на дороге. Прошу, входите. Расскажете подробнее.

Мы поднялись на крыльцо, вошли в дом.

Внутри прохладно, сумрачно. Прихожая небольшая, пол дощатый, стены оштукатурены. Пахнет старым деревом и пылью. Травин провел нас в кабинет.

Кабинет обставлен по-старинному. Дубовый письменный стол, покрытый сукном. Два кресла с потертой обивкой.

Книжный шкаф со стеклянными дверцами, забитый книгами и папками. На стенах портреты в рамах, наверное, предки. Один портрет — офицер в гвардейском мундире екатерининских времен. Другой — дама в пышном платье, прическа высокая, лицо строгое.

Травин указал на кресла:

— Садитесь, пожалуйста. Семен, подай воды. И хлеба с солью, если гости не откажутся.

Лакей ушел. Мы сели. Савва Лукич сразу заговорил, торопливо, сбивчиво:

— Вот какое дело, Николай Петрович. Мы ехали в Москву, я в Москву, этот господин — он показал на Рогожина — в Харьков, а вот господин капитан, — кивнул на меня, — в Тулу. Ехали в почтовой карете, и тут на дороге обоз встретили. Возница пьяный, не уступил дорогу, задел нас. Карета съехала на обочину, колесо провалилось в яму, все сломалось. Теперь стоим, застряли.

Травин выслушал, кивнул:

— Понятно. Неприятная история. Я видел, как обоз проезжал мимо усадьбы, часа полтора назад. Не знал, что они натворили. — Он помолчал, потом добавил: — Что могу для вас сделать, господа?

Рогожин подался вперед:

— Лошадей дать можете? Хоть до ближайшей станции добраться. Мы заплатим!

Травин покачал головой:

— Лошадей, к сожалению, дать не могу. У меня всего три рабочих лошади, и все в поле сейчас. Пахота идет, посевная. Без них никак.

— А людей послать? — спросил Савва Лукич. — За мастером на станцию съездить?

— Людей тоже нет свободных. Работники все при деле. Посевная, как я сказал. Могу разве что завтра утром кого-нибудь отправить, но это не скоро.

Савва Лукич поник. Рогожин вздохнул тяжело.

Травин посмотрел на меня:

— А вы, господин капитан, молчите. Что скажете?

Я встретил его взгляд:

— Николай Петрович, а у вас самих экипаж имеется? Коляска, бричка?

Травин усмехнулся:

— Имеется. Старая дорожная коляска, еще покойного отца. Лет двадцать в сарае стоит, не езжу. Хотел продать когда-то, да кому она нужна в таком виде? — Он задумался. — Впрочем, могу показать. Вдруг пригодится.