Инженер 2: Тульские диковинки

Глава 17 Выходной

Я взял конверт, аккуратно вскрыл ножом для бумаги. Достал сложенные листы, три страницы тонкой бумаги, исписанные ровным, изящным почерком.

Развернул, начал читать.

'Александр Дмитриевич!

Пишу Вам из Петербурга, куда прибыла неделю назад после долгого и утомительного путешествия из Крыма. Севастополь оставила с тяжелым сердцем, столько воспоминаний связано с тем временем! Но долг велел вернуться в столицу, где меня ожидали дела семейные и светские обязанности.

Петербург встретил дождями и холодом, весьма неприветливо, должна признаться. Но как же приятно вновь оказаться в знакомых стенах, среди родных лиц! Папенька весьма обрадовался моему возвращению, хотя и выказывал неудовольствие тем, что я столь долго пребывала вдали от дома. Впрочем, я Вам рассказывала об его характере, строгость показная, а в душе он добрейший человек.

Столичная жизнь кипит по-прежнему. Балы, приемы, визиты, все это поглощает время с невероятной быстротой. На прошлой неделе была на вечере у графини Шуваловой, где собрался весь цвет общества. Представьте, княгиня Волконская явилась в платье парижского покроя, такого еще никто в Петербурге не носил! Разумеется, все дамы тут же принялись обсуждать, где можно заказать подобное. Граф Строганов рассказывал о своем путешествии в Италию, весьма занимательно, хотя местами несколько утомительно, он имеет обыкновение вдаваться в излишние подробности.

Еще одна новость, которая взволновала всех: генерал-адъютант Ридигер получил новое назначение, и теперь в министерстве ожидаются перемены. Папенька говорит, что это может повлиять на многие дела, особенно те, что касаются военного ведомства. Впрочем, это Вас, вероятно, мало занимает.

Александр Дмитриевич, признаюсь Вам откровенно, я весьма соскучилась по нашим беседам. В Севастополе мы так часто виделись, так много говорили о важном и серьезном, что теперь мне недостает этого общения. Светские разговоры утомляют своей пустотой, а среди окружающих меня людей не нахожу никого, с кем можно было бы беседовать о том, что действительно волнует душу.

Как Ваши дела в Туле? Удалось ли устроиться на оружейном заводе? Папенька интересовался Вашей судьбой, когда я упомянула о Вас. Он припомнил Вашу фамилию и отозвался о Вас весьма благосклонно.

Александр Дмитриевич, позволю себе быть откровенной. Мне хотелось бы, чтобы Вы нашли возможность приехать в Петербург. Хотя бы ненадолго. Здесь столько возможностей для человека Вашего образования и способностей! Папенька имеет связи в министерствах и на заводах, он мог бы помочь Вам устроиться. К тому же, мне очень хотелось бы познакомить Вас с ним поближе. Я много рассказывала ему о Вас, и он выразил желание побеседовать с Вами лично.

Понимаю, что у Вас дела, обязанности, но неужели нельзя выбраться хотя бы на неделю? Лето приближается, в столице в это время особенно хорошо. Мы могли бы прогуляться по Летнему саду, съездить в Петергоф, посетить театр…

Прошу Вас, напишите мне скорее. Жду Вашего ответа с нетерпением.

Остаюсь искренне к Вам расположенной,

Елизавета Долгорукова.

Петербург, второго мая 1856 года'

Я отложил письмо, откинулся на спинку стула. За окном совсем стемнело. В горнице тихо, только угли потрескивали в печи.

Елизавета. Петербург. Приглашение. Знакомство с отцом, высокопоставленным чиновником, который может устроить на хорошее место.

Раньше я бы обрадовался такому письму. Но сейчас…

Встал, подошел к окну. Смотрел на темную улицу, на огоньки в окнах соседних домов.

Что ей написать? Правду? Что вместо должности на оружейном заводе получил захудалую мастерскую с полдюжиной работников? Что чиню ржавые насосы вместо того, чтобы строить паровые машины? Что живу в съемной комнате у вдовы и получаю шестнадцать рублей в месяц?

Вернулся к столу, достал чистый лист бумаги, перо, чернильницу. Обмакнул перо, задумался.

Начал писать.

'Милостивая государыня Елизавета Александровна!

Благодарю за письмо. Рад узнать, что Вы благополучно прибыли в Петербург и что здоровье Ваше в порядке.

Относительно моих дел могу сообщить следующее. На оружейном заводе устроиться не удалось, должность управляющего оказалась занята. Однако губернское начальство предложило мне место смотрителя насосно-гидравлической мастерской. Предприятие небольшое, но дело нужное, обслуживание пожарной части и водоподъемных механизмов для казенных учреждений. Я принял это назначение.

Сейчас занят налаживанием работы. Мастерская находилась в запущенном состоянии, но постепенно удается навести порядок. Работники толковые, дело движется. Имеются заказы, в том числе от частных лиц. Полагаю, что через месяц-другой все будет работать исправно.

Что касается приезда в Петербург, то сейчас это невозможно. Я только вступил в должность, передо мной обязательства, которые необходимо выполнить. Оставить работу в такой момент было бы безответственно. Прошу Вас отнестись к этому с пониманием.

Передайте мое почтение Вашему батюшке. Когда обстоятельства позволят, я непременно воспользуюсь возможностью побывать в столице.

С искренним уважением,

А. Воронцов.

Тула, десятого мая 1856 года'

Перечитал написанное. Сухо. Официально. Но что еще написать?

Сказать, что соскучился? Что ее письмо обрадовало? Что приятно знать, что она помнит обо мне?

Нет. Сейчас не время для этого. Сначала дело. Докажу, что способен справиться с трудностями, что могу наладить работу даже в захудалой мастерской. Тогда и о личном можно будет подумать.

Просушил чернила, аккуратно сложил письмо, запечатал сургучом. Завтра отнесу на почтамт.

Убрал письмо Елизаветы в ящик стола. Погасил свечу.

Лег на кровать, укрылся одеялом. В темноте вспоминал ее лицо, голос, смех.

Рад вестям от нее. Конечно, рад. Но сейчас главное работа. Наладить мастерскую, выполнить заказы, доказать свою ценность. Остальное подождет.

Завтра воскресенье. Выходной. Можно отдохнуть, выспаться. А в понедельник снова за дело.

Проснулся поздно. Солнце уже стояло высоко, лучи пробивались сквозь занавеску, освещали комнату. Посмотрел на часы на стене, половина десятого. Впервые выспался за две недели.

Встал, умылся холодной водой из кувшина, оделся. Надел штатское, темный сюртук, жилет, белую рубашку с накрахмаленным воротничком. Без мундира чувствовал себя непривычно легко.

Вышел в горницу. Матрена Ивановна хлопотала у печи, обернулась, ахнула:

— Александр Дмитриевич! А я думала, вы уже на работу ушли! Проспали, небось?

— Не проспал. Сегодня воскресенье, выходной.

— Ах, точно! Господи, совсем из головы вылетело. — Она заулыбалась, заторопилась. — Сейчас, сейчас, я вам завтрак подам! Яичницу пожарить или кашу?

— Кашу. И чаю.

Села за стол. Хозяйка принесла миску с гречневой кашей, горшочек со сметаной, хлеб свежий, еще теплый. Самовар на столе шумел, пускал пар.

Ел не торопясь. За окном слышались голоса, народ шел мимо, кто в церковь, кто по своим делам. Лаяла собака, скрипела телега, кто-то окликал знакомого.

Матрена Ивановна подлила чаю в стакан:

— Куда собираетесь, Александр Дмитриевич? Гулять пойдете?

— Хочу город осмотреть. Две недели здесь, а толком ничего не видел. Все работа да работа.

— Правильно! Погулять надо. Погода хорошая, солнышко светит. Сходите к кремлю, на базар, красиво у нас. Только далеко не гуляйте, заблудитесь еще.

Я усмехнулся:

— Не заблужусь.

Допил чай, встал. Взял трость, шляпу, вышел.

На улице тепло, ясно. Небо голубое, без облаков. Солнце пригревает, но не жарко, майское солнце, ласковое.

По улице шли люди, нарядные, праздничные. Мужики в чистых рубахах, подпоясанных кушаками, женщины в цветных платках, дети бежали рядом, смеялись.

Пошел к центру. Улица Заречная вела к мосту через речку Упу. Мост деревянный, крепкий, под ногами гулко стучали доски. Внизу медленно вода текла, мутноватая, с зеленоватым отливом. На берегу женщины полоскали белье, болтали, смеялись.

Перешел мост, свернул на Большую улицу. Здесь дома покрупнее, каменные, двухэтажные. Лавки, трактиры, гостиницы. Вывески висели над дверями: «Купец Иванов. Мануфактура», «Трактир Московский», «Чай, сахар, бакалея».

Навстречу шла пара, господин в сюртуке с тростью, дама под руку, в шелковом платье, с зонтиком от солнца. Поравнялись, господин кивнул, я ответил тем же.

Впереди показались кремлевские стены. Красный кирпич, потемневший от времени, башни с зубцами, бойницы. Стены высокие, массивные, крепкие. Подошел ближе, остановился.

Кремль стоял на небольшом возвышении. Девять башен по периметру, четыре с воротами. Стены толстые, сажени полторы, не меньше. Как военный инженер, я сразу оценил, крепость добротная, построена на совесть. Правда, для современной артиллерии уже не преграда, но для своего времени отличное сооружение.

Прошел вдоль стены к Пятницким воротам. Широкие ворота, высокая арка. Над воротами башня, на башне крест. Из ворот выходили люди, служба в Успенском соборе только закончилась.

Купцы шли степенно, руки за спинами, бороды расчесанные, кафтаны длинные, темные. Жены рядом, в шалях, с важными лицами. За ними мещане, мастеровые в чистых рубахах, подпоясанных кушаками. Женщины в цветных сарафанах, платках. Дети вертелись, бегали вокруг неторопливых родителей.

Я прошел через ворота внутрь. Площадь большая, мощеная камнем. Посередине Успенский собор, белый, с золотыми куполами, колокольня высокая и стройная. Собор красивый, нарядный и свежевыкрашенный.

Народ расходился по домам. Кто-то останавливался поговорить со знакомыми, кто-то спешил по делам. У стен кремля торговцы разложили товар, печатные пряники, баранки, квас в бочках, семечки, орехи.

Мальчишка лет десяти зазывно кричал:

— Пряники тульские! Свежие, медовые! Гривенник за фунт!

Подошел, купил пряник. Крупный, темный, с оттиснутым узором. Откусил, сладкий, пряный, с медом и корицей. Вкусно.

Обошел собор, рассмотрел. Архитектура простая, но изящная. Пропорции правильные, линии четкие. Колокольня особенно хороша, ярусы уменьшаются кверху, создают ощущение легкости, устремленности в небо.

Вышел из кремля через другие ворота, пошел к торговым рядам. Гостиный двор располагался неподалеку, длинное каменное здание, два этажа, внизу аркады. В арках лавки, двери открыты, висят вывески.

Воскресенье, торговля шла бойко. Правда, народу поменьше, чем в будни, наверное. Хозяева лавок сидели на порогах зданий, покуривали трубки, разговаривали с соседями. Покупатели заходили к ним, тащили покупки в свертках и узлах.

Я прошелся вдоль рядов, разглядывая товары. Вот лавка с самоварами, целая стена заставлена блестящими посудинами, разных размеров и форм. Круглые, граненые, яйцевидные. Медные, латунные, с чеканкой, с гравировкой. Цены от трех до двадцати рублей.

Дальше лавка с пряниками. Полки тоже забиты, пряники большие и маленькие, простые и печатные, с начинкой и без. Пахло медом, пряностями, ванилью.

Лавка с тканями: ситец, сатин, шелк, бархат. Рулоны сложены горками, концы свисали, показывая узоры. Хозяйка сидела у порога, вязала чулок, поглядывала на прохожих.

Я остановился у лавки, где торговали инструментами и металлическими изделиями. В окне выложены молотки, клещи, напильники, сверла. Внутри на полках виднелись тиски, маленькие наковальни, цепи, замки, дверные петли и другие нужные вещи.

Зашел внутрь. Лавка небольшая, тесная, заставленная товаром. Пахло железом и маслом. За прилавком стоял купец, мужчина лет пятидесяти. Борода седая и окладистая, глаза умные, цепкие. Одет в темно-синюю поддевку, белую, шелковую рубаху.

Увидел меня, поклонился:

— Милости просим, господин! Чем могу служить?

— Посмотреть хочу, что имеется. Интересуют инструменты, металлы.

Купец оживился:

— У нас все есть! Инструмент первого сорта, немецкий, английский. Металл тоже хороший, медь уральская, железо шведское, сталь немецкая. Что точно нужно?

— Пока просто смотрю. Скажите, а медь листовую продаете?

— Продаем. Пуд сорок пять рублей. Товар отличный, без примесей.

Дороже, чем казенная цена. Но для частного лица приемлемо.

— А латунь прутковая?

— Тоже имеется. Пуд тридцать рублей.

Я кивнул. Цены запомнил, на будущее пригодится.

Купец приглядывался ко мне, потом спросил осторожно:

— Позволите узнать, кто будете? Торговец? Мастер?

— Воронцов, смотритель насосно-гидравлической мастерской при пожарной части.

Лицо купца изменилось, стало почтительным:

— А-а! Новый смотритель! Слышал про вас. Говорят, порядок навели, работу наладили. Баташеву насос сделали, он доволен.

Новости в городе расходятся быстро.

— Стараюсь.

— Вот и славно! — Купец протянул руку через прилавок. — Семен Петрович Кондратьев, содержатель сей лавки. Если что понадобится, обращайтесь. Цену хорошую дам, товар у меня отменный.

Пожал его руку:

— Спасибо. Учту.

Я вышел из лавки. Пошел дальше по торговым рядам.

Везде выставлен товар, хозяева зазывают. Вот продают сапоги, ряды кожаных сапог висят на веревках. Там посуда: чугунки, горшки, миски. Дальше бакалея: мешки с мукой, крупой, бочки с солью, соленой рыбой.

Прошел весь гостиный двор, выбрался на другую сторону. Направился в сторону оружейного завода.

Улица вела на окраину. Дома здесь попроще, деревянные, одноэтажные. За заборами огороды, куры роются в пыли, козы жуют траву. Во дворах играли дети, женщины сидели на лавочках, щелкали семечки, болтали, перекрикивались.

Впереди показались корпуса завода. Кирпичные здания, высокие трубы, ворота широкие и железные. Над воротами вывеска: «Императорский Тульский оружейный завод».

Подошел ближе. У ворот караульная будка, стоит часовой, солдат в мундире, с ружьем. Увидел меня, выпрямился.

Я остановился поодаль, посмотрел на территорию завода. Воскресенье, сегодня выходной. Тихо, пусто. Корпуса вытянутые в длину, в стенах рядами окна. Трубы сейчас не дымят. Во дворе сложены поленницы дров, стояли телеги, накрытые тканью.

Часовой окликнул:

— Эй, господин! Вам чего надо?

Я подошел ближе:

— Воронцов, смотритель мастерской. Мимо проходил, решил посмотреть.

Часовой внимательно посмотрел на меня, кивнул:

— Понял, ваше благородие. Но проход воспрещен, только по особому разрешению.

— Я не собирался. Просто мимо проходил, посмотрел.

Постоял еще немного, развернулся, пошел обратно. Думал вот бы здесь работать. Строить паровые машины, модернизировать станки, налаживать производство. Другой масштаб, другие возможности.

Но судьба распорядилась иначе. Пока что у меня мастерская насосов, надо просто их чинить. Что ж, это тоже нужное дело. Главное все хорошо выполнять.

Вернулся в центр города. Проголодался, зашел в трактир «Самоварный» на Большой улице. Вывеска висела над дверью, на ней нарисован самовар, медный, блестящий.

Толкнул дверь, вошел. Внутри просторно, чисто. Столы деревянные, покрыты клеенкой, вдоль стен скамьи. Пахло щами, жареным мясом, табачным дымом. Народу немного, воскресенье, многие обедают дома.

За одним столом сидели трое купцов, солидные, бородатые, они неспешно разговаривали. За другим столом четверо мастеровых, в чистых рубахах, перед ними стояли кружки с квасом, тарелки с едой.

Сел за свободный стол у окна. Подошел половой, молодой парень в фартуке, волосы зачесаны назад, лицо чистое, гладко бритое.

Низко поклонился:

— Здравия желаю, ваше благородие! Что прикажете?

— Щи, жаркое из говядины, пирог с капустой. Чаю потом.

— Слушаюсь! — Половой записал заказ на грифельной доске, побежал на кухню.

Я посмотрел в окно. По улице шли люди, проезжали телеги. Напротив лавка с иконами, в окне выставлены образа: Спаситель, Богородица, Николай Чудотворец.

За соседним столом слышался разговор купцов. Один говорил, остальные слушали:

— … а цены на железо опять подскочили. Московские купцы запросили семьдесят рублей за пуд шведского. Раньше пятьдесят стоило!

Второй вздохнул:

— Война, все подорожало. Теперь настал мир, а цены не падают.

Третий добавил:

— Зато заказов больше. Вот Баташев самовары делает, не успевает. Москва, Петербург берут, даже в Европу отправляют.

Половой принес щи в чугунке, поставил на стол. Хлеб в корзинке, деревянную ложку, солонку. Щи густые, жирные, с мясом, капустой, картошкой. От них валил пар, вкусно пахло.

Ел не торопясь. Щи отличные, наваристые, с кислинкой. Хлеб свежий, мягкий.

За другим столом мастеровые говорили о своем:

— … а начальник наш, Иван Семеныч, совсем зазнался. Работы требует, а плату задерживает. Уже второй месяц должен!

— Эх, были бы другие места… Пошел бы, не раздумывая.

— Куда пойдешь? Везде так. Только на заводе платят исправно, да туда не попасть. Очередь из желающих.

Половой принес жаркое, куски говядины в луковом соусе, жареная картошка, соленые огурцы. Пирог с капустой румяный, горячий, ароматно пах маслом.

Все съел, запил чаем из большого стакана в подстаканнике. Чай крепкий, сладкий.

Расплатился за все вышло двадцать копеек. Половой поклонился:

— Спасибо, ваше благородие! Милости просим еще!

Вышел из трактира. Солнце клонилось к западу, уже часа три или четыре пополудни. Я безцельно бродил по улицам, просто гулял.

Город жил неспешной воскресной жизнью. Вот семья шла в гости, муж спереди, жена под руку, дети следом. Все нарядные, праздничные.

Во дворе мастеровой чинил телегу, стучал молотком по оси, жена подавала инструменты. У колодца женщины набирали воду, ведра скрипели на журавле, бабы ругались между собой и тут же смеялись. На лавочке у дома сидел старик, курил трубку, синий дым клубился в воздухе.

Я медленно шел по улице, смотрел, слушал, думал.

Город живой, работящий. Люди трудятся, действуют, растят детей. Ремесла разные: кузнецы, слесари, плотники, портные, сапожники. Тут много заводов и фабрик. Всюду активная торговля.

Но вот техника старая. Тормозит развитие. Все делается вручную, по старинке, как деды делали.

Насосы ручные, качай рычаг, пока руки не отвалятся. Токарные станки древние, на ножном приводе. Кузнецы бьют молотом, горн раздувает мехами. Воду таскают ведрами, дрова пилят двуручной пилой.

А ведь можно по-другому. Поставить паровые машины, усовершенствовать механизмы, в разы увеличить производительность. Сделать паровые насосы, никакой ручной работы, машина сама качает. Станки перевести на паровую тягу, будут быстрее, точнее, производительнее.

Здесь много чего можно сделать. Применить знания, принести пользу, изменить жизнь людей к лучшему.

Но для этого нужны средства, связи, доверие. Все это надо зарабатывать. Шаг за шагом, дело за делом. У меня сейчас мастерская, надо наладить работу, выполнить заказы, доказать, на что я способен. Потом, может быть, появятся другие возможности.

Главное не сдаваться, работать, идти вперед.

Небо порозовело, солнце опускалось за крыши домов. Пора домой.

Вернулся на Заречную улицу. Матрена Ивановна встретила на крыльце:

— А вот и вы, Александр Дмитриевич! Нагулялись? Ужинать будете?

— Буду.

— Сейчас накрою. Картошка с грибами, огурчики соленые, свежее молочко.

Ужинал я в горнице. За окном темнело, в окнах домов зажигались огни. Тихо, спокойно.

После ужина поблагодарил хозяйку, ушел в свою комнату. Зажег свечу, сел за стол. Достал из ящика письмо Елизаветы, перечитал.

Петербург. Столица. Балы, приемы, светское общество. Отец высокопоставленный чиновник, связи, есть возможности. Приглашение приехать, устроиться на хорошее место.

Все это манит, конечно. Кто откажется от таких перспектив?

Но здесь, в Туле, тоже можно построить что-то стоящее. Город растет, развивается, нужны толковые люди, новые идеи, современные технологии.

Мастерская только начало. Маленькое, скромное, но начало. Дальше будет больше.

Убрал письмо обратно. Погасил свечу. Разделся, лег на кровать.