Индульгенция. Без права на ошибку. Часть 6

Глава 14

Глава 14

Мы перебрались в его кабинет и сели. Он обхватил чарку обеими руками, будто боялся уронить. Я начал рассказывать, стараясь остаться бесстрастным. То, что услышал от матери. Не сильно вдаваясь в подробности. Только суть — плен, Наместник, орудие в руках Пустоши, ее страшная миссия здесь. И — ее освобождение.

Отец слушал, не прерывая. Лицо его становилось все мрачнее, а в глазах пылала злоба. Пальцы нервно сжимали хрусталь с такой силой, что еще немного, и он бы разлетелся на осколки. Когда я закончил, он долго молчал. Потом резко вскинул голову, глаза его горели яростью и… неверием.

— Ложь! — вырвалось у него хрипло. Он хлопнул кулаком по столу, посуда, жалобно зазвенев, подпрыгнула. — Не может быть! Только не Оля! Она… она на такое не способна! Это Пустошь ей врала! Искажала память! Она жертва, Видар! Жертва!

— Жертва, которая убивала, — мягко, но неумолимо возразил я. — По приказу. Без воли. Как топор в руках палача. Ты сам должен был почувствовать ту мерзость в ней! Ты видел, что я из нее вырвал!

Я брезгливо тряхнул рукой, будто сбрасывая неприятные ощущения.

— Это не ложь, батя. Это ее боль. Ее ноша. И она несет ее. Мужественнее, чем многие воины.

Он снова замолчал, сжимая и разжимая кулаки. Золотистое свечение обузданного дара вспыхнуло вокруг его рук на мгновение — не от гнева, а от внутренней бури. Потом погасло. Он опустил голову, сгорбившись.

— Боги… — прошептал он. — Что они с ней сделали… Мою Олю… Мою сильную, родную… — он поднял на меня влажные глаза. — Но она… вернулась? По-настоящему? Ты уверен? Тьма ушла? Это точно она?

— Ушла, — твердо сказал я. — Я выжег ее дотла. Осталась она. Моя мать. Твоя жена. С памятью. С болью. Но мы поможем ей забыть про нее.

Слезы, которых он стыдился, потекли по его грубым щекам. Он не стал их вытирать. Поднял бокал.

— За нее, — прохрипел он. — За то, что вернулась. Из самого ада. Пью до дна.

Мы выпили. Вино горело в горле, согревая ледяную пустоту, оставленную рассказом. Отец поставил бокал, вытер рукавом лицо. В его глазах сквозь боль пробивалось что-то давно забытое — счастье.

— Всех их… — он махнул рукой в сторону, куда ушли женщины, — … отправлю завтра же назад. И Сатаней, и Алевтину. Не до смотрин теперь. Оля дома. Больше мне никто не нужен.

Я покачал головой, наливая еще вина.

— Глупости, отец. Мама дома — это прекрасно. Но род крепнет, когда ветвей много. Сатаней — это сила, связи Кавказа. Алевтина — хозяйственность, богатство Сибири. Они видели сегодня силу Раздоровых. Видели чудо собственными глазами. Теперь они — не просто невесты. Они — свидетели. Потенциальные союзники. Отказываться от такого — грех и глупость. Пусть остаются, отец. Пусть видят, как мы возрождаемся. Вместе.

Отец пристально посмотрел на меня. Потом хрипло рассмеялся, впервые за этот бесконечный день.

— Умный ты не по годам, сынок. Прагматик. Как твой покойный дед. Ладно. Пусть остаются. — он чокнулся со мной. — За семью! За род! И за то, чтоб этих… — он поискал слово, — … невест у меня не пятеро было, как у тебя скоро! Я и одну Олю-то еле пережил!

Мы негромко засмеялись. Напряжение немного спало. Мы пили. Молча. Слушая тишину дома, в котором снова было двое хозяев. Ждали возвращения женщин. Ждали, чтобы вместе обсудить, как жить дальше. Война с Пустошью только что стала страшнее и более личной. Теперь я не просто хотел ее уничтожить. Нет. Теперь я хотел отомстить!!! Но дом наш, наш род только что обрел невероятную силу — силу возвращенной любви и готовности стоять плечом к плечу. Даже если за плечами — бездна.

Отец протянул руку через стол, сжал мою здоровую ладонь. Его взгляд был серьезен.

— Спасибо, сын. За нее. За все. Теперь… теперь мы покажем этой Пустоши, как могут гневаться Раздоровы. Все вместе.

Я кивнул. В сердце разгорался огонь ярости, ненависти к Наместнику. И огонь надежды. Семья — это крепость. И наша крепость только что обрела свой самый драгоценный, считавшийся утерянным навеки камень. Мы были готовы к бою.

Дверь кабинета отца распахнулась не резко, не потихоньку, с угодливой опаской, а с достоинством, как и подобает ей открываться перед вернувшейся хозяйкой дома.

Ольга Раздорова по праву вошла первой. Она сменила окровавленный лиловый бархат на простое, но элегантное платье из темно-синей шерсти — явно из своих старых запасов, но сидевшее на ней по-прежнему безупречно. Лицо ее было спокойным, бледность лишь подчеркивала глубину глаз и резкость скул. Но за этим спокойствием, как я знал, бушевал океан боли и ужасных воспоминаний.

Сатаней и Алевтина шли следом, словно две тени — ведомые, а не ведущие. Выражение их лиц говорило о многом — шок сменился глубоким почтением, смешанным с остатками страха и острым любопытством. Они видели не просто вернувшуюся из мертвых жену хозяина. Они видели человека, прошедшего сквозь ад и вышедшего с непоколебимой волей.

— Все улажено, — заявила Ольга, ее голос звучал ровно, как поверхность озера перед бурей. — Комнаты всем выделены. Сатаней и Алевтина остаются нашими почетными гостьями столько, сколько пожелают.

Она повернулась к девушкам.

— Отдыхайте. Завтра… Мы все вместе поговорим о будущем. Откровенно.

Девушки поклонились — Сатаней с кавказской величавостью, Алевтина — с сибирской простотой. Их взгляды на мгновение встретились с моим. В глазах княгини читалось: «Я горжусь знакомством с тобой». В глазах баронессы: «Крепко держись, парень». Они удалились, ведомые слугой, их шаги затихли в коридорах большого дома.

Отец, стоявший у камина, куда он бессознательно переместился, как к источнику тепла и твердости, вздохнул полной грудью. Он смотрел на Ольгу не как на чудо, а как на данность, на часть своего мира, наконец-то вернувшуюся на место. Но в его глазах все еще читалась тень от услышанного ранее.

— Оль… — неуверенно начал он, но она подняла руку.

— Позже, Гриша. Сейчас дело.

Она решительно подошла к огромному дубовому столу, заваленному картами и рапортами с границ.

— Видар. Ты спрашивал о месте. О Сердце.

Я кивнул, подходя к ней поближе. Отец насторожился, присоединился к нам. Атмосфера в кабинете мгновенно сменилась с семейной на боевую. Запах старой бумаги, воска и кожи вызвал ощутимое напряжение.

Ольга закрыла глаза, ее пальцы сжали край стола так, что костяшки побелели. Она не просто вспоминала — она продиралась сквозь толщу искаженных, выжженных Пустошью воспоминаний. Каждая деталь давалась болью.

— Дорога… — прошептала она. — Всегда дорога. Сквозь серые земли, где камни кричат от боли… Потом леса. Древние. Темные. Как… как черная вода. И озеро.

Она открыла глаза. В них плавали образы пережитого ужаса.

— Озеро… черное. Как нефть. Оно не отражает небо. Оно… поглощает свет. А над ним… висит. Как гнилой зуб. Остров. Или… скала. Там Его трон. Там… вход.

— Название? — спросил я тихо, боясь спугнуть хрупкую нить воспоминаний. — Земли?

Она снова нахмурилась, вглядываясь в бездну прошлого.

— Темно… Темнояр? — произнесла она неуверенно. — Край… Темноярский? Люди… те немногие, кого брали… шептали. Боялись шептать. «Темноярская гибель». «Черные воды». Озеро… Виви? — она произнесла название с усилием, как будто слово обжигало язык. — Озеро Виви. Да… Кажется. Озеро Виви в Темноярском крае.

Я обменялся взглядом с отцом. Темноярский край. Глухомань. Заброшенные земли на самом севере империи, за сотни километров от крупных городов. Граница известного мира. Места дикие, малонаселенные. Легенды о них ходили мрачные — о пропавших без вести экспедициях, о странных огнях над болотами, о пугающих шепотах из-под земли. Но о Пустоши там… не было ничего. Ни одного задокументированного случая. Ни одного донесения Тайного Приказа. Ничего.

— Дикая, — прошептал я, и в этом слове был сосредоточен весь мой леденящий ужас. — Голову даю на отсеченье, что там Дикая Пустошь! Не классифицированная. Не изученная. Никаких данных. Никаких карт, кроме самых общих.

Отец присвистнул сквозь зубы. Он понимал. Изученная Пустошь — это лабиринт с известными ловушками. Дикая — это бездна, где законы реальности только начинают ломаться, где все непредсказуемо, где сама земля может восстать против пришельца. Пройти такую будет не просто сложнее. Это будет в разы опаснее. Экспедиция, о которой я договаривался с Императором, внезапно превращалась из смертельно опасной миссии в путешествие в самое пекло неизвестности.

— Надо проверить, — сказал отец твердо. Его голос вернул себе командирскую жесткость. — Достоверность информации. Конкретное место. Подходы. Провести хотя бы минимальную разведку. Бросать туда людей вслепую — самоубийство.

Мать кивнула, ее лицо было скорбным.

— Помню плохо… Путь был… скрыт. Им. Им и самой Пустошью. Все расплывается, как в тумане… — она нервно сжала кулаки. — Но озеро Виви… Это я помню. Черная вода. Ощущение… всасывающей пустоты над ним.

— Этого достаточно для начала, — я подошел к огромной карте Империи, висевшей на стене. Нашел север. Темноярский край был обозначен схематично, без подробностей. Просто маленькое зеленое пятно на карте и все.

— Отец, нам нужны твои люди. Лучшие следопыты. Не просто разведчики, а… те, кто чувствует Пустошь. Кто может пройти незримым. Кто вернется с информацией, а не станет частью проблемы.

Григорий Раздоров выпрямился. В его глазах вспыхнул знакомый огонь — огонь командира, отправляющего бойцов на задание.

— Будет сделано, — отчеканил он. — У меня есть такие. Двое. Братья Волковы. Чутье на гадость — как у волков на зайца. И следопыты от Бога. Уйдут на рассвете. Легко, тихо. Как тени. Через две недели подадут весточку. Через месяц, максимум два — должны будут вернуться назад. С картами. С наблюдениями. Или… — он не договорил, но мы поняли.

— Хорошо, — я с трудом оторвал взгляд от карты, от этого зловещего белого пятна с крошечной пометкой «Виви».

Теперь у меня была цель. Конкретная и страшная. Озеро Виви. Сердце Тьмы. Логово Наместника, пославшего мою мать убить меня. Холодная ярость, знакомая с момента изгнания сущности из матери, снова заструилась по жилам.

— Готовьте людей. Максимально их снарядите. Деньги, артефакты защиты, карты — предоставьте все, что нужно. Без ограничений.

Отец кивнул, уже мысленно составляя список. Мать подошла к окну, глядя в ночную тьму. Ее силуэт на фоне черного стекла казался хрупким и невероятно стойким одновременно.

— Он знает, что я… провалилась, — прошептала она, не оборачиваясь. — И что я… свободна. Он почувствует разрыв. Он будет ждать.

— Пусть ждет, — я подошел к ней, положил руку на ее холодную ладонь. — Теперь мы знаем, где его искать. И мы пойдем не вслепую, не безоружными. Мы отомстим. За все годы, украденные у тебя. За все зло. За людей. За этот мир.

Она обернулась. В ее глазах не было страха. Была та же ледяная решимость, что и у меня. И горечь. И боль. И обещание.

— Идем, — просто сказала она.

Отец подошел к нам, положил свои тяжелые руки нам на плечи. Его дар, золотистый и послушный, едва ощутимо дрогнул в воздухе, не подавляя, а объединяя. Сила Раздорова. Сила рода. Сила семьи, восставшей из пепла.

— Идем, — повторил он. — Но сначала — надо ждать вестей с озера Виви. А потом… — его губы тронула жесткая усмешка, — … покажем этому Наместнику, что значит, когда гневаются Раздоровы. Всем скопом. С невестами, с союзниками, с императорскими магами. Пойдем к нему в гости. С «подарком».

В кабинете повисло молчание, густое, как смола. За окном выла ночная вьюга, но ее вой казался далеким эхом. Здесь, в кругу света от камина и настольной лампы, у огромной карты с роковой пометкой «Оз. Виви?», родился план. План мести. План войны. План возвращения в самое сердце Пустоты, чтобы вырвать его. Или сгореть, пытаясь. Но идти назад было уже нельзя. Дорога вела только вперед. К черным водам озера. К Наместнику. К концу или к новой эре. И мы были готовы.

Тяжелые портьеры в кабинете отца поглощали свет и звук, создавая островок напряженной тишины. На столе, отодвинув бокалы с недопитым вином, мы разложили чистый лист пергамента — высоким технологиям когда дело касалось планов или магии, отец не доверял. Достал ручку, чье навершие украшал темный камень — артефакт защиты.

Мать стояла у карты Империи, ее пальцы дрожали, когда она касалась северных земель, пометки с конечной целью маршрута. Но голос ее был тверд, как кремень, лишенный прежней хрипоты — голос стратега, вынужденного описывать вражескую крепость.

— Забудьте о Пустоши как о месте, — начала она, ее глаза, казалось, смотрели не на нас, а вглубь кошмара. — Это… организм. Чудовищный, разбросанный по миру. Ее «тело» — это все известные Пустоши. Карельская, где ты был, Видар — да, я знаю обо всем, что там произошло… — она кивнула мне, — … это ее Сердце. Бьющееся, питающее остальные части мерзкой силой. Уральская Расселина — Коготь, рвущий плоть мира. Темрюкский разлом — Желудок, переваривающий свет и жизнь. У каждой — своя роль, своя мощь. Их много, но все они… части целого.

Она взяла ручку у отца, ее рука, привыкшая держать оружие или, увы, наносить удары по приказу, уверенно вывела на пергаменте схему — центральный круг и множество ответвлений.

— А вот здесь, — она ткнула пером в центр круга, — Голова. Мозг. Центр управления. То, что связывает все части воедино. То, что дает им волю. И охраняет его… — тень легла темным пятном поверх центра, — Наместник. Не страж. Не генерал. Инструмент. Прямое воплощение Воли самой Пустоши в нашей реальности. Уничтожишь его — уничтожишь связующую нить. Тело рассыплется. Конечности умрут. Сердце остановится.

Отец хмуро разглядывал схему.

— Значит, цель — не просто закрыть дыру, а отрубить голову твари, растянувшейся по всему миру? — он усмехнулся без капли юмора. — Просто и изящно. Как загнать льва в мышеловку.

— Добраться до Головы можно только через Дикие Пустоши, — продолжила мать, ее голос стал жестче. — Озеро Виви — одна из них. Но не просто дыра, Гриша. Это… двери. Хаотичные, нестабильные врата. Они не ведут в Пустошь — они ведут через нее. В любую точку ее чудовищного тела. В Сердце. В Коготь. Прямо к Голове. Но пройти их…

Она посмотрела прямо на меня. В ее глазах был не страх, а холодное знание.

— … можешь только ты, Видар.

Я почувствовал, как ледяная волна прокатилась по спине. Не от страха. От осознания правды, которую я уже смутно чувствовал в Карельской Пустоши.

— Моя магия, — сказал я тихо. — Она… взаимодействует иначе. Не сопротивляется искажению, а… адаптируется. Использует, становясь как бы частью ее. Как ключ к замку, который постоянно меняет форму.

— Да, — кивнула мать. — Для других магов — это яд. Смерть. Безумие. Самые сильные щиты рассыпаются там, как песок. Твоя… твоя уникальна. Она не борется с пустотой Пустоши. Она будто часть ее. Позволяет идти там, где любой другой маг умрет в первые пять минут. Но это значит…

Она сделала паузу, и в тишине кабинета ее слова прозвучали как приговор.

— … что к центру, к Голове, к Наместнику, ты пойдешь один, сын. Только ты сможешь пройти Дикие Врата. Только ты сможешь добраться до него.

Одиночество. Не просто опасность, а абсолютная, леденящая изоляция в самом сердце вражеской твердыни. Это было страшнее любого демона.

Отец резко выдохнул, сжав кулаки так, что костяшки побелели. Но возразить не мог. Он понимал, что мама права. Что кроме меня, туда никто не доберется. И что только у меня есть призрачный шанс не просто там выжить, а победить. И вернуться. И нет. Я не боялся… Но отчего-то на душе было так тоскливо…