Индульгенция. Без права на ошибку. Часть 6

Глава 12

Глава 12

— Пап, я дома. Иду в трапезную. И пока иду, накрывайте стол, ибо я голоден, как рой саранчи! — заорал я, едва войдя в поместье.

Ну да, за всеми этими движениями я забыл позавтракать, а теперь вот страдаю. А для меня завтрак очень важен. Почти так же, как обед или ужин.

— Чего орешь? — нарисовалась Навка.

— Есть хочу. А ты чего тут летаешь?

— В Новгород собираемся. С Мавкой.

— А нафига? Ну, в смысле, там что-то бесплатно дают? Может, и мне с вами рвануть?

— Нет. Нам надо одну проблему решить. Кое-кто забыл, что обманывать род, воруя у него деньги — это прямая дорога в Навь. Вот и полетим разбираться.

— Так батя вас прямо припахал, что ли? Вы ж вроде как меня охранять и днем, и ночью должны?

— Да тебя попробуй поймай еще. Да и скучно просто так без дела сидеть. Слетаем, наведем жути, может, я съем кого-нибудь — красота же!

— А я Таньке Темноводной предложение руки и члена сделал…

— Молодец. Она классная телка. Зажжем с ней как-нибудь.

— Опять вы о бабах? — появилась и Мавка.

Чмокнула меня в губы, прижалась, дала пожамкать себя за упругую попку — в общем, подняла настроение.

— Ну, не о политике же нам говорить. А у Видара их много, поэтому долго можно обсуждать.

— Ага. Долго. Но вот времени у нас на это нет — полетели, пташка. Видар, не скучай. Мы быстро вернемся.

Прощальные чмоки, и мои духи полетели выполнять задание главы рода. И это при том, что они ему не должны подчиняться, вот совсем. То есть, делают они это добровольно, из любви к приключениям. Хотя, признаться, они и мне-то не сильно подчиняются — у нас скорей партнерские отношения, не какие-то иные.

— Хлеба мне, хлеба. И зрелищ!!! –потребовал я, садясь за стол.

И на нем, как по взмаху волшебной палочки — которой, как мы знаем, не существует, — стали появляться разные вкусности. Впрочем, они так же быстро исчезали. Главное правило — в большой семье варежкой не щелкай, я помнил. Поэтому ел быстро, но аккуратно — аристократ же, а не какой-то там… Отец?

— Уже вернулся? Хорошо, — занял он место во главе стола. — Мои избранницы уже прибыли в город и едут в поместье. Думал, они тебя опередят. Но так даже лучше, встретим их вместе.

— Не вопрос. Только… Можно я их мамами называть не буду? Могу по имени-отечеству, если принципиально. Или просто по имени, мы же семья. Ну, или скоро ею станем.

— Называй, как тебе заблагорассудится, — отмахнулся он. — Странный вопрос. Ты мой наследник, а значит, всегда будешь стоять впереди всех. Этого права ты достоин, как никто другой. Так что и обсуждать тут нечего…

— Ваше Темнейшество, — с поклоном вошел слуга. — Прибыли гости. Изволите пригласить?

— Давай, Игнат. Барышень веди сюда. И распорядись, чтобы их сопровождение разместили согласно статусу.

— Как прикажете, — вновь поклонился тот и испарился.

Черт, я даже заметить не успел, как он вышел! Магия какая-то, не иначе. Взять у него пару уроков, что ли?

И в этот момент к нам стали входить дамы. По очереди — видимо, согласно дворянскому званию.

— Княгиня из земель Кавказских — Девова Сатаней Алеутовна! -провозгласил наш… Ну, типа мажордом.

В трапезную вплыла — именно так, вплыла, — высокая девушка с гордо поднятой головой. Платье длинное, в пол, темно-бордового цвета, с вырезом на груди, в котором виднелись золотые застежки, широкие рукава, закрывающие руки, высокая шапочка с вуалью, расшитая золотом. Смотрелось это необычно, но очень красиво. Признаюсь, я залип. Признаюсь, залип сильнее, чем мог себе позволить в рамках приличий. Что-то было в ней такое — дикое, необузданное. И взгляд — вроде бы кроткий, но в глубине скрывалась ярость хищника. Поклонившись, она сделала три шага в сторону и замерла, потупив глаза.

— Графиня Злобина Татьяна Андреевна из Рязанских земель! — опять заголосил мажордом.

Эта дама не впечатлила — была она чуть старше первой, экзотикой не блистала. Черные волосы, чуть насмешливый взгляд, одежда — все по столичной моде. Однако и эта меня зацепила, но не так, как первая. От нее тянуло угрозой, непонятной мне тревогой. Сердце сжалось, и я невольно накинул на себя щит, уверенный, что сейчас она ударит. Но нет — последовал такой же легкий поклон, и она скромно отошла чуть в сторону, замерев, как и первая. Вот только смотрела она при этом с вызовом, сканируя помещение.

— Баронесса Градова Алевтина Игнатьевна из земель Сибирских! — мажором был сегодня в ударе. Орал так, что хотелось ему врезать. Но нельзя, протокол, мать его!

Третья отцова избранница сначала мне показалась серой мышкой — невысокая, с милым личиком. Самая младшая из всех, видимо. Она с нескрываемым любопытством смотрела вокруг и, кажется, даже развлекалась.

Наши взгляды встретились, и она мне… подмигнула. Ее легкая улыбка тут же сменилась на серьезное выражение лица, но я прямо чувствовал ее веселость.

Что ж, эта мне очень даже нравится. Если батя решит выбрать все-таки лишь одну из трех, то буду рекомендовать именно эту. Нашему поместью очень не хватает легкости и смеха…

В большой столовой, где дубовый стол буквально ломился под тяжестью изысканных блюд, царило нарядное оживление. И пахло… империей. Пряной кавказской бараниной, томленой рязанской уткой в яблоках, холодцом с хреном и чем-то дымным, сибирским — копченой олениной, наверное.

Их было трое. Как три разных мира, сошедшихся за одним столом.

Княгиня Девова восседала с царским видом, излучая спокойную, чуть надменную уверенность. Говорила низким, мелодичным голосом с характерным горским акцентом. Рассказывала о своих землях — о суровых ущельях, о древних родах, о долге перед предками. Ее история была историей силы и традиций. Говорила о своем отношении к отцу… «Князь Григорий — мужчина сильный. Сила притягивает силу. Роду Раздоровых нужна крепкая хозяйка у очага. Я умею держать дом. И… уважать воина», — взгляд ее скользнул по отцу — оценивающий, но без подобострастия.

О будущем… «Дом. Порядок. Возможно, наследник. И уважение. Обоюдное».

Баронесса Градова совсем иная. Приземистая, крепко сбитая, с открытым румяным лицом и добрыми, но цепкими глазами цвета сибирской тайги. Платье — практичное, из плотного бархата темно-зеленого цвета, но отороченное дорогим соболем. В волосах — скромная, но явно древняя серебряная шпилька с крошечными янтарями. Говорила просто, без церемоний, голосом, похожим на журчание реки. Рассказывала о бескрайних лесах, о соляных промыслах, о суровых зимах и крепком хозяйстве.

— Управляю имением сама, ваше сиятельство, — обратилась она вроде бы ко мне, но смотрела на отца. — От бухгалтерии до заготовки кедрового ореха. Мужики слушают.

На вопрос, почему именно отец, она ответила просто:

— Муж нужен хозяйственный. А князь Григорий, слышала, головой умеет думать, не только кулаком. Да и годы… — она чуть смутилась, — … ищут покоя, а не ветра в голове. У меня покой есть. И порядок.

Будущее?

— Дом. Хозяйство. Спокойная старость в достатке. И чтобы не ссориться по пустякам.

Взгляд ее был искренним, практичным.

Графиня Злобина. Улыбалась она часто, но как-то… правильно. Словно отрепетировано. Голос мягкий, ровный, без рязанского говора, скорее, столичное произношение. Рассказывала она о своем небольшом рязанском имении, о тихой жизни, о любви к книгам и музыке.

— Отец мой, Андрей Злобин, всегда говорил о вашем роде с большим уважением, князь Григорий, — обратилась она к отцу, склоняя голову. — О вашей силе и… непростой судьбе.

Я стандартно поинтересовался, почему ее выбор пал на отца.

— Сила духа привлекает. И… одиночество. Мне кажется, я понимаю его. Жизнь в тишине имения порой слишком тиха, — она чуть вздохнула. — Что касается будущего… Тихий дом. Помощь в делах рода. Возрождение семьи. И… надеюсь, взаимопонимание.

Все было гладко. Слишком гладко.

Я слушал, задавал уточняющие вопросы, улыбался, кивал. Отец сиял, явно довольный и вниманием, и выбором. Сатаней восхищала своей мощью, Алевтина — практичностью и искренностью. А Татьяна… Татьяна казалась идеальной. Умной, тактичной, скромной, красивой.

Почему же тревога не уходила, холодный комок под ложечкой только сжимался, когда она говорила внешне правильные слова? Я ловил себя на том, что все чаще смотрю в ее сторону, ищу в ее миловидном лице, в ясных глазах… Что? Подвох? Фальшь?

Она ловила мой взгляд и отвечала той самой безупречной улыбкой. Ничего. Ни тени смущения, ни капли нервозности. Совершенство. И именно это совершенство настораживало. Ее истории о тихой рязанской жизни были выверены, как параграфы учебника. Любовь к книгам? Назвала несколько модных столичных романов, но не смогла ответить на мой вопрос о довольно известном трактате по истории Рязанского княжества, который должен был быть в любой уважающей себя библиотеке. «Ах, этот старый фолиант? Кажется, он у нас был, но, боюсь, требует реставрации…» — отмахнулась она с легким сожалением.

Отец, подогретый добрым крымским вином, разговорился, рассказывая о своих военных походах молодости. Сатаней слушала с вежливым интересом знатока, Алевтина — с искренним вниманием женщины, знающей цену труда и риска. Татьяна же… Она кивала в нужных местах, ее глаза были широко открыты, выражение лица заинтересованное. Но слишком заинтересованное. Слишком… включенное. Как у актера, добросовестно играющего роль.

И вот, когда разговор уже пошел на убыль, когда основные блюда были сменены изысканными десертами и ароматным кофе, а отец, довольный, откинулся в кресле, я почувствовал это.

Сначала — легкий озноб по коже. Ни с того, ни с сего. Как будто сквозняк из ниоткуда. Потом — едва уловимое ощущение… пустоты. Не физической пустоты в комнате, а чего-то иного. Как будто воздух рядом с Татьяной Злобиной стал чуть разреженным, чуть менее… реальным. Как перед грозой, но без грозы. Как в преддверии чего-то ненастоящего.

Я замер, кофейная чашка застыла на полпути ко рту. Взгляд сам прилип к графине. Она в этот момент аккуратно отодвигала свою тарелку с недоеденным десертом. Ее движения были плавными, грациозными. Совершенными. Но от нее… тянуло. Тянуло холодком. Тянуло тишиной, в которой нет эха. Тянуло тем самым ощущением выхолощенной, мертвой пустоты, которое я знал слишком хорошо. Ощущением, которое вибрировало в костях на границах Пустошей.

Пустошью.

Не запахом. Не видимым изъяном. А самой сутью. Аурой. Подделкой жизни, скрывающей за миловидной маской нечто иное. Что-то, что пришло не из рязанской глубинки, а из тех самых мест, куда я собирался вести свою экспедицию. Что-то, что научилось носить человеческий облик, говорить человеческими словами, но не могло скрыть своей истинной природы от того, кто слишком близко подходил к краю Пропасти.

Ледяная волна прокатилась по спине. Чашка дрогнула у меня в руке, кофе расплескался на скатерть. Отец, смеявшийся над какой-то шуткой Алевтины, обернулся, встревоженный:

— Видар? Что с тобой? Устал?

Татьяна Злобина тоже подняла на меня глаза. Серые, глубокие, как колодцы без дна. В них мелькнуло что-то — не тревога, не удивление. Скорее… любопытство? Оценка? Как хищник, почуявший, что жертва вдруг осознала опасность.

— Ничего, отец, — я заставил себя улыбнуться, отставил чашку, вытирая рукой капли. Голос звучал хрипло. — Просто… мне нужно ненадолго вас оставить. Кофе слишком крепкий, видимо.

Я встал, стараясь не смотреть на графиню, но чувствуя ее взгляд на себе, как прикосновение холодного шелка.

— Простите, дамы, отец, мне необходимо отлучиться. Скоро вернусь.

Я почти выбежал из столовой, оставив за спиной недоуменный взгляд отца, удивленные лица Сатаней и Алевтины и… этот пронзительный, бездонный взгляд графини Злобиной. В прихожей, опершись о холодный мрамор колонны, я сделал несколько глубоких вдохов, пытаясь заглушить бешеный стук сердца и ледяной ужас, сковывающий грудь.

Пустошь. Она сидела за столом с моим отцом. Ела его хлеб. Улыбалась ему. Говорила о будущем. О браке. И он, обретший наконец контроль над своим проклятым даром, мечтая о тихом счастье, не видел… не чувствовал! Как могло это существо проникнуть сюда? Что ему нужно? От отца? От меня? От рода Раздоровых?

Тревога, мучившая меня с утра, обрела ужасающие очертания. Пустоши не просто ждали меня где-то на окраинах. Они уже здесь. Они рядом. И их агент — миловидная, «идеальная» графиня из Рязани — только что улыбалась моему отцу.

Мир вокруг внезапно потерял твердость. Тихий дом, наполненный запахом еды и смехом, стал вдруг чужим и опасным. Я посмотрел в темное окно прихожей. В отражении стекла, в кромешной тьме за ним, мне почудилось на мгновение нечто — бледное, безликое, с глазами-щелками, глядящее прямо на меня. Или это был просто отсвет свечи?

Метнулся к себе, поднапрягшись, сдвинул кровать, получая доступ к своему тайнику. Дважды нажал на доску пола, и та со щелчком приподнялась. Я сунул руку в образовавшуюся щель и сразу нащупал плотный комок, завернутый в ткань. Вот и пригодилась эта вещь, некогда заказанная мной и сулящая хорошую прибыль, если я ей воспользуюсь. Я долго колебался, прежде чем ее брать. Но тогда в планах у меня было свалить из дома, поэтому выбора-то особого не было. Зато сейчас ей можно воспользоваться по-иному.

Да, это был тот самый «Распознаватель Сути» — артефакт, запрещенный в империи. Он мог узнать код сейфа, он мог показать все уязвимые места на теле человека и указать на его болезни, он мог показать, где лежат деньги и сколько. Все, что связано со скрытым, все, что люди прячут, он находил. Редчайший экспонат, стоящий безумных денег и которого нет в свободной продаже. Как предыдущий хозяин тела смог договориться о его покупке, я понятия не имел, но купил его уже я, ухватившись за обрывок воспоминания.

Но было у него одно достоинство — он позволял видеть невидимое. Нет, никаких духов, призраков и прочей потусторонней нечисти — ее и так можно было увидеть безо всяких артефактов. А именно то, что пряталось от глаз, суть любого существа.

Признаюсь, предыдущий хозяин тела планировал использовать его для поиска кладов — идея хорошая и даже осуществимая. А может, и грабить кого решился, не суть. Но я хотел активировать его в трапезной и посмотреть на Злобину, когда это произойдет. Что-то мне не давало покоя. Нет, магию Пустоши я почуял, как охотничий пес утку. Но было там что-то еще… Не знаю даже, как выразить словами. Что-то знакомое, близкое и, возможно, даже родное. От одной мысли, чтобы убить ее, во мне все восставало.

И это было непонятно. А когда я чего-то не понимаю, я нервничаю. А когда нервничаю, бью. И вот тут проверенная годами схема ломалась, потому как ударить я не мог, хотя и хотел. И это бесило.

Задвинув обратно тяжелую кровать, я развязал шнуровку на ткани. Мелькнуло золото. Довольно толстый медальон, на длинной стальной цепочке. Увесистый — с таким не побегаешь. Но мне и не надо.

Я надел медальон на шею, спрятал под рубашкой. Направил на него эфир, заряжая, и почувствовал, как он начинает нагреваться. Пока не сильно — этим он показывает, что готов к работе. А вот когда я его активирую, у меня будет не больше тридцати секунд, прежде чем он прожжет во мне дыру, превратившись в раскаленный кусок непонятно чего. Потом он, конечно, остынет, и им можно будет опять пользоваться. Но не сразу. И не убрать же его — контакт с телом был обязательным условием.

Ладно, хватит думать — погнали. Чуйка мне вопила, что сейчас произойдет что-то такое, отчего все встанет с ног на голову. Но так ведь даже интересней, да?..