Дувр. Генри граф Честер младший
С тех пор как Генри Честер встретился с архиепископом, не проходило и дня, чтобы он не думал о сказанном. Слова, брошенные архиепископом почти между прочим, стали незаживающими язвами. Он не знал, сколько ещё времени пройдёт до возвращения отца, и сколько до его женитьбы на «северной леди». Но мысль о том, что молодая жена немедленно подарит Джону нового наследника, не отпускала его.
Каждое утро, просыпаясь с головной болью после ночной гулянки, он клялся себе, что сегодня всё изменится. Он займётся делами семьи, вернётся к занятиям с мейстером, снова будет штудировать свитки по экономике и истории, выйдет на утреннюю тренировку с оружием, и откажется от ночных пиров с друзьями, и, уж, конечно, не поедет вечером в Весёлый квартал.
Но стоило солнцу опуститься за горизонт, как всё рушилось. Сумерки приносили с собой тоску, молодому графу казалось, что всё вокруг становится пустым и скучным. А в Весёлом квартале всегда было светло, шумно и весело. Там были понимающие его друзья, которым было всё равно, что он говорит и сколько книг он прочитал, там были женщины, которые не били острыми коленками туда, куда не надо, они всегда были готовы его любить, пусть и за звонкую монету, но, в этом мире всё происходит за звонкую монету.
Мрачные мысли о том, что отец, разочаровавшись в нём, однажды сделает выбор не в его пользу, не отпускали Генри, и он продолжал думать. Он не хотел менять свой образ жизни, но знал точно, что отец, когда вернётся, решит, что он позорит фамилию.
И однажды утром, проснувшись с тяжёлой головой и пересохшим ртом, он получил записку. Бумага была без гербовой печати, почерк тоже был незнакомый, а внутри всего одно предложение:
«Вчера леди Маргарет и граф Джон Честер получили из Рима разрешение на заключение брака.»
Генри не дочитал дол конца и потому не заметил слов «отложенный брак». Его взгляд застыл на фразе «заключение брака». Его дыхание сбилось, и вдруг он услышал, как будто за стеной его комнаты раздался младенческий плач.
Он, как был, выскочил из спальни, напугав слуг. Перед дверью стоял старый дворецкий отца с подносом, ждавший, пока молодой господин ознакомится с письмом, и увидев Генри, всклокоченного, с тёмными кругами под глазами, в мятой грязной рубашке, тот невольно отшатнулся.
— Ты слышал? — спросил Генри хрипло, глядя в пустоту, —кто это был?!
— Милорд? — растерянно уточнил дворецкий.
— Где ребёнок?! — почти выкрикнул он.
— Какой ребёнок, милорд?
Генри замер, в голове шумело, но ни крика, ни плача он больше не слышал, только собственное тяжёлое дыхание. Он понял, что ему послышалось и, осознав это, молодой граф понял, что он больше так не может.
Он не может спать, не может пить, не может жить, пока это возможно, пока где-то в будущем может появиться младенец с именем Честер. Пока существует угроза, что его, первого наследника, лишат его привилегий.
И вдруг пришло решение, что надо исключить саму возможность появления этого ребёнка. И, кажется, он знал, как это сделать.
***
Вечером Генри Честер снова оказался в Весёлом квартале, но сначала он пошёл не туда, где звучал смех и слышался звон бокалов, он свернул в тёмные переулок, когда-то он выручил одного из живущих здесь, заплатив за его голову деньгами отца, и тот пообещал ему неприкосновенность и помощь…, если понадобится.
И, если улица была полна жизни, отовсюду слышались пьяные голоса, пахло жареным луком, то здесь в тёмном переулке было тихо, и не было ни запахов, ни звуков. Здесь не светили фонари, и даже стража здесь старалась не показываться без надобности.
Дом, куда он направился, был старым, но каменным, окна были занавешены. Дверь открылась, как только он постучал, похоже, что его уже ждали, видно отследили, как только он свернул.
— Проходи, лорд, — голос был сиплый, как будто человек был простужен.
Комната, куда провели Генри Честера, была небольшой, тёмной, освещённой одной коптящей свечой. За столом сидел мужчина, лет сорока, с равнодушным лицом, Генри с трудом вспомнил его, с тех пор как они виделись прошёл месяц, но черты лица человека были такими что их сложно было запомнить.
Мужчина не стал вставать, или кланяться, он только кивнул и ткнул пальцем в табурет:
— Садись, лорд, говори, что привело тебя ко мне.
Генри снял плащ и сел, начать говорить отчего-то было невероятно трудно. Мужчина, понимающе усмехнулся, и кивнул кому-то, и вскоре на столе появился кувшин и два глиняных стакана. Генри глотнул из стакана и только потом заговорил:
— Мне нужно, чтобы твои люди убили женщину.
Мужчина заинтересованно подался вперёд:
— Кто она? Обидевшая тебя любовница?
— Нет, — возмущённо вскинулся Генри и снова приложился к стакану.
— Ладно, лорд, не злись, — примирительно сказал мужчина, — я пошутил.
И сразу спросил:
— Когда надо?
— Как можно скорее, до дня Преображения*
(*здесь Генри Честер имеет в виду католический праздник «преображение господне» празднуется шестого августа)
— Но, — Генри тоже наклонился вперёд, — она никуда не выезжает без охраны, охрана серьёзная, — он сделал ещё глоток, и добавил, — я не преувеличиваю.
— За такого рода работу цена другая, — спокойно сказал убийца, — и половину придётся заплатить вперёд, остальное, после того как ты получишь доказательство.
Генри на секунду закрыл глаза, потом открыл и произнёс:
— Главное, чтобы никто не связал это со мной. — Конечно, — улыбнулся щербатым ртом, в котором не хватало двух зубов, убийца.
Генри достал увесистый мешочек, положил на стол, мужчина, не открывая, взвесил мешочек на ладони, и одобрительно кивнул.
— Имя? — спросил он, убрав мешочек за пазуху.
Генри медленно выдохнул, лицо его окаменело, когда он выдавил из себя:
— Леди Маргарет, графиня Гламорган-Бедфорт.
Убийца посмотрел на него с насмешкой:
— О, вы играете по-крупному, лорд.
— Я плачу достаточно, а ты не задаёшь лишних вопросов, — сказал Генри, которому после выпитого стакана, говорить стало значительно легче.
Мужчина кивнул, признавая правоту нанимателя. Контракт был заключён.
Сегодня впервые за то время, что Генри Честер проживал в столице, он так и не пошёл в дом Весёлого квартала. Вышел к экипажу, оставленному неподалёку, и поехал домой.
Старый дворецкий удивился, но как опытный слуга ничего не сказал, только подумал, что может быть небеса, наконец-то, сжалились над его хозяином, графом Джоном Честером, и его сын, наконец-то, взялся за ум.