Господин следователь. Книга десятая

Глава 3 Речные кочевники

— Не было печали, черти накачали, — с грустью сообщил пристав Ухтомский, а когда я посмотрел на старика — дескать, что случилось? тот мрачно спросил: — А вы, ваше высокоблагородие, разве, цыган не видели?

В полицейский участок я заглянул, потому что намеревался что-нибудь вызнать у Антона Евлампиевича из его прежних дел, авось в книжку вставлю про сыщика. А еще, потому что нужно было срочно куда-то сбежать — дома состоялся полный «вынос мозга».

Когда мы с Литтенбрантом уезжали, рассчитывал, что быстренько окрещу Сашку-Шурку, перекушу и вернусь часикам к двенадцати или к часу дня. В крайнем случае — к десяти вечера. По другому никак не получалось. Нанять кого-то в Нелазском — нереально, все отмечают крестины, а почтовые кареты не ходят каждый час.

Крещение затянулось аж на три часа. И младенца на руках подержал, и помолился, и вымок весь — не то от святой воды, не то еще от чего-то.

Крестины с днем рождения не совпадают. У Сашки (или Шурки?) Литтенбранта (мужская фамилия склоняется, если что) день рождения выпал на 3 ноября. В детстве слышал, как про этот день песню пели.

День рождения твой

Не на праздник похож:

Третье ноября.

Из гостей только я

И докучливый дождь,

Впрочем как вчера…

Певица, кстати, замечательная. Я бы сам эту песню спел, но не осилю.

Потом был торжественный обед, посвященный крестинам Александра Петровича. Познакомился с кучей родственников Натальи Никифоровны, которые произносили громкие речи, не преминув отметить, что та родила в столь почтенном возрасте (ладно, что не преклонном), когда иные уже готовятся стать бабушками. На месте супружеской четы Литтенбрантов я бы выставил на хрен и сестер, и шуринов, но они терпели.

А я ограничился поздравлением и вручением скромного подарка — пятидесяти рублей, которые догадался прихватить с собой. Может, нужно было что-то другое — какие-нибудь пеленки и распашонки, но крестным отцом был первый раз в жизни, никто не разъяснил — что от меня требуется. Судя по вытянутым лицам родни — вроде, и много подарил.

Так что, вернулся домой только к десяти, но не вечера, а к десяти утра следующего дня. Помылся, побрился, поменял рубашку и прочее, а после обеда явились мои девушки и, началось!

Оказывается, они меня потеряли. Сам виноват — надо было записку оставить. А тут… Анька ворчит, Леночка вытирает слезы, кухарка гремит посудой. Даже коза и та гневно блеет из сарайки. Четыре женщины — и все на меня! И Кузьма, гад такой, не заступился, а повернулся хвостатой задницей, демонстрируя недовольство.

Конечно, девчонки подулись, но меня-таки простили. А куда они денутся?

Потом выяснилось, что я тоже имею право сердиться. Пока меня не было, Анна Игнатьевна выбросила на помойку остатки «селедки под шубой»! Какие остатки, там почти целая тарелка была! Что мы там поклевали? И не убыло.

Варварша. Дескать, запах ей не понравился. У Аньки, кстати, имеется привычка, не свойственная крестьянским девкам, а уж ей, казалось бы, такой хозяйственной и бережливой, тем более. Все, что ее смущает в еде — запах ли, цвет, выбрасывается сразу и беспощадно. Пирожки, правда, дошедшие до кондиции бетона (в поездке!) — это не в счет.

Да какой там еще запах? Рыбой пахнет и луком, чем еще? Селедку под шубой можно дня три есть, а здесь и двух не прошло. Ну, Анька… Коза, она и в Африке коза, пусть и мелкая, камерунская. Козус камерунус!

Так что, и я извинялся, и передо мной извинялись. Потом друг дружку простили, девчонки ушли, и сам я убежал — дескать, дела у меня. На службу пока рано — мне до понедельника выходные дали, так я в участок.

У меня дома свои проблемы, а пристав мне про свое, про цыган.

Цыган я в городе видел. Несколько теток в потрясающих разноцветных тряпках, в окружении толпы чумазых оборванных мальчишек (а где девчонки, кстати?), уже оккупировали две главные площади, кучковались у лавок с провизией, настойчиво приставая к горожанам, интересуясь — как пройти в библиотеку? А когда жители останавливались, намереваясь либо послать подальше, либо указать короткий маршрут, настойчиво предлагали погадать. Некоторым удавалось вырваться, но чаще всего градские обыватели «клевали» и останавливались, заполучив в награду некое предсказание, зато расставшись с толикой денег — от пяти копеек до рубля. Тут уж в зависимости от того, кому сколько не жалко.

Понимаю и разделяю опасения пристава. Вся немногочисленная полиция будет стоять на ушах — вытаскивать чумазых детишек из лавок и домов, где они подворовывают все, что не приколочено, спасать курятники и предотвращать скопление цыганок на проезжей части. Заранее предвкушаю многочисленные жалобы, которые понесут черепане к исправляющему некоторые обязанности прокурора, я стану переправлять их в полицейскую часть, а городовые тоже куда-нибудь направят. Понятное дело, что украденный куренок или разбитое стекло — штука досадная и очень даже неприятная, но не смертельная.

Точно, что до смертоубийства дело не дойдет, а если и украдут что-то, то сумма ущерба составит не более 499 рублей, не подлежащее рассмотрению Окружного суда. Пущай мировые судьи мучаются. Есть, разумеется, шанс, что цыгане попытаются украсть коняшку у жителя города или уезда, их за это прибьют, а мне придется расследовать дело об убийстве конокрадов, но это вряд ли. В том смысле — что украсть-то цыгане украдут, но вряд ли попадутся. Вот наши, доморощенные конокрады, те попадаются, а про цыган не слышал.

— Табор где-то стоит? — поинтересовался я, хотя это и так понятно — если цыгане, то непременно с табором. Как водится, табор становился «за рекой», и туда ездят повесы, а еще девушки накануне свадьбы.

В моей реальности ромалы нигде не кочевали, кур не крали, а проживали в шикарных особняках, зарабатывая на жизнь не гаданием или нехитрыми приворотными зельями, а чем-то другим, порой, не слишком законным. Кажется, правоохранительные органы с ними успешно боролись, вот только количество особняков неуклонно росло. Вполне возможно, что цыгане из 21 века зарабатывали на дома и крутые тачки тяжким трудом на металлургическом заводе или в цехах по производству фосфорных удобрений, но, есть определенные сомнения.

Иной раз женщины выходили на улицу, приставали к прохожим, но без азарта, я бы даже сказал — лениво. Верно, выпрашивать копеечку, чтобы «купить ребенку попить», стремно, насущной необходимости в этом нет, но поддерживать себя в форме нужно.

— Табор, — фыркнул Ухтомский. — Речники к нам пожаловали.

— Речники? — удивился я. — А кто это?

— Речники, это цыгане, которые не в кибитках кочуют, а в лодках плавают.

— А что, есть и такие?

Про морских цыган доводилось слышать, но это, скорее, обозначение их кочевого образа жизни, а не национальной принадлежности. Живут они где-то в Индонезии или в Малайзии, странствуют по морям-океанам на утлых лодках, а на сушу выходят только для того, чтобы продать жемчуг и рыбу, выловленные в водах, да запастись пресной водой. Безо всякого оборудования умудряются нырнуть на глубину в 30, а то и 50 метров. Вот, вроде бы и все, что я знаю. Да, слышал, что накануне цунами морские бродяги уходят в открытое море и там переживают природные катаклизмы.

Но главные сведения о морских бродягах получены из романов Александра Бушкова. Не помню правда — не то из цикла про Мазура, не то про Сварога? Не исключено, что и там, и тут. Но в художественных произведениях все возможно, а вот в жизни?

— Есть и такие, — вздохнул старый служака. — На моей памяти второй раз к нам приходят. Откуда и берутся? Вроде, никто про них не видел, не слышал, а тут — р-раз– и приплыли.

Я только головой покрутил. Речные цыгане? Спросил:

— Они что — на лодках кочуют?

— На лодках, — кивнул пристав, и пояснил. — На лодках у них и кибитки — шатры, то есть, и кухни, и даже кузницы есть. У нас они денька на три задержатся, может даже и на неделю. Им до ледостава Волгу миновать надо, а из нее в Каспий уходят, а потом — толи в Турцию, то ли в Персию. Скорей бы проваливали. Таборных-то цыган, ежели к нам являются, я всех знаю, зло привычное, а от этих неизвестно, чего и ждать.

— В прошлый раз что-то серьезное было? — заинтересовался я.

— Девку они с собой увели, — пояснил пристав. — Дочку Степана Широкова, который бондарную мастерскую держит.

Степана Широкова я не знал, про его бондарную мастерскую даже не слышал. Но мне ни бочки, ни банные шайки ни к чему, а по уголовным делам ни Широков, ни его семья не проходили.

— Силой, что ли? — насторожился я.

Не стоит ли пока Леночку с Анькой запереть? Кто знает… А цыган, в порядке превентивных мер, в кутузку засадить? Нет, места не хватит, да и кормить их кто будет? Лучше, выгнать их на хрен из города, нехай дальше плывут.

Тьфу ты, опять не о том думаю. Сейчас кто-нибудь расизм пришьет заодно с великодержавным шовинизмом.

— Зачем силой? — успокоил меня старый служака, потом вздохнул. — Увидела девка цыгана, влюбилась, да сама потом в лодку прыгнула. Даже свидетели были, что сама. Любовь — это такое дело. Вон, ваше высокоблагородие, Фролку нашего вспомните.

Ну да, Фрол Егорушкин тоже себе девку украл. И я, вместе с господином исправником этому делу поспособствовал — как-никак вместе в Пачу ездили. Недоглядели. Но все-таки, наш фельдфебель крестьянку далеко не увез, а как увез, так женился. Родители в курсе, что дочка жива-здорова, а что еще надо?

Слава богу, здешняя Санта-Барбара закончилась, Анфея с животиком (от него ли, или от старого жениха? Но это уже и неважно), а Егорушкин ко мне уже подходил, очень просил, чтобы я стал крестным отцом ребенка. Отказываться не стал. Скоро предстоит крестить братца или сестренку у Аньки. Вспомнив про крестины Александра Петровича, вздрогнул.

— И что, с концами девка пропала? Родители, небось, с ума сошли?

— Письма от нее приходили, — пояснил Ухтомский. — Сама-то девка неграмотная, но у цыган грамотеи имеются. Писала — мол, матушка да батюшка, не сердитесь, простите дурочку, люблю я своего мужа, счастлива. Искать меня не стоит, не найдете. Родителей потом навестила, лет через пять. В почтовой карете приехала, с двумя цыганятами. Погостила с месяц, потом уехала.

— А что родители?

— А что родители? — пожал плечами пристав. — Поругались, но больше порадовались, что им еще? С одной стороны — позор, вроде бы, с другой, дочка им денег привезла — сколь много не знаю, врать не стану, но они дом поставили новый, младшую замуж выдали.

Любопытно, откуда деньги взяла? Видимо, есть у речных цыган источники, о которых не следует знать официальным лицам.

— Ежели любопытственно, сходите на Старую пристань, они там пришвартовались.

А ведь пожалуй, что и схожу. Интересно же на речных цыган посмотреть. Будь моя воля — я бы даже в цыганский табор сходил, поглазел — так ли все там, как показывают в фильмах, или по-другому? Но табор, как ни крути, не настолько интересно, как «речники».

Кивнув, принялся застегивать шинель. Дождя сегодня нет, до Старой пристани идти всего ничего — с версту, если не меньше, брать экипаж смысла нет.

— А давайте-ка, ваше высокоблагородие, и я с вами, — решил пристав, поднимаясь с места. — У меня там Яскунов поставлен, гляну — живой ли хоть? Может, уже украли?

Мы переглянулись, улыбнулись, но повторно обсуждать «оборотня с селедкой», устроившего поборы на почтовой станции, не стали. Яскунов свою порцию плюх от пристава уже получил, да еще и исправник провел с ним беседу. Так что, со службы парня не турнули, но какое-то время он будет в «черных работах». И на дежурство станет заступать не в черед, и все дыры им станут затыкать.

Пока шли к Старому причалу, я заметил:

— Странно, что цыган русскую девку замуж взял. Вроде, у них чуть ли не с младенчества знают— кто за кого замуж пойдет, а кто на ком женится?

Ухтомский покивал, но заметил:

— Слышал про то. И про то, что не принято у цыган на чужих жениться. Только, в жизни-то всяко бывает. Вон, в Шулме купеческий сын цыганку из табора увел. Десять лет, как вместе живут. Детишки есть — наполовину наши, наполовину цыгане.

Вот это точно. В жизни-то все бывает. И цыганки за русских замуж выходят, и цыгане женятся. А табор, который не на земле кочует, а по воде плывет, то вообще из области запредельного.

Старым причалом не пользуются уже много лет. Из воды торчат бревна, вбитые в дно реки, половина досок отсутствует, вторая половина либо сломана, либо сгнила. Но нынче все это было облеплено лодками — большими и маленькими, под парусами и без. Не поленившись, я принялся считать суда. Получилось не так и много — шесть крупных, которые под парусами и с шатрами, и с десяток мелких, весельных.

Еще на берегу лежали лодки, перевернутые вверх дном, несколько парней, голых по пояс (в октябре!), вооруженных деревянными киянками, что-то с ними делали. Не то конопатили, не то доски приколачивали. Возможно, в пути случилась какая-то авария и теперь суда ремонтировали.

Когда кто-то хочет передать царивший беспорядок, многоголосицу и пестроту цветов, говорят — мол, как в цыганском таборе. И дальше разъяснять ничего не нужно, и так все ясно.

На мой непросвещенный взгляд, причал, напоминал восточный рынок — сочетание ярких цветов и смуглых людей, дымок от костров. Даже запахи напоминали запахи шашлыков, что жарили на мангалах.

Пестрота, шум… В общем, полный бедлам и бардак. Пожалуй, что и не описать.

Но когда мы с Ухтомским подошли поближе, сумели рассмотреть, что на самом-то деле здесь наличествует некая логика. Стойбище (или стоянка?) были ограждены четырьмя большими шатрами, разбитыми на земле, внутри имелись еще два, а костры топились строго по центру.

Нет, фильмах все не так. А здесь нет ни костра, ни цыгана с гитарой в руке, ни пляшущих красавиц. Все просто и буднично.

Народ не обратил внимание на новоприбывших, а продолжал заниматься своими делами. Чуть в сторонке, под двумя навесами, трудились какие-то цыганские мастера. Один, судя по громкому бою молота, был кузнецом, а второй — опять-таки, если судить по звонким ударам молотка, ювелиром. Около мастеров, между прочем, стояло несколько наших обывателей — с кружками, какими-то мисками.

— Что это они? — кивнул я на народ.

— Мастера у цыган первостатейные, — пояснил пристав. — Запаять там, залудить чего — посуда лучше прежней станет. Берут недорого, а прослужит после починки дольше, чем у наших. Подкове, что цыган скует, сносу не будет.

Вот это да. А я и не знал про такие умения. Думал, что цыгане даже подковы воруют.

Мы бы еще попялились, но вездесущие детишки немедленно подбежали к нам, окружили и завопили, мешая свои слова с русскими. Похоже, цыганята просили копеечку. А что же им еще нужно?

Раздвинув ребятишек, к нам подошла пышнотелая матрона, в облике которой было удивительное сочетание нищеты и роскоши — латаная-перелатаная блузка, длинная юбка с оборками, из-под которой выглядывали босые ноги, зато на шее висело жемчужное ожерелье в три ряда, в ушах блестели золотые серьги с рубинами, а руку оттягивал золотой браслет. Тетушка таскает на себе состояние, и немалое.

У цыган, насколько я помню, строгий патриархат, но в любом таборе имеется самая старая и самая уважаемая женщина, которую слушают все. Этой тетке я дал бы лет шестьдесят, а то и шестьдесят пять.

По законам жанра, цыганка должна была сразу же опознать во мне попаданца — то есть, чужую душу, занявшее здешнее тело, испугаться и убегать. Или делать какие-нибудь знаки, вроде обережного круга или крестного знамения. Зашипеть, а потом поднять табор по тревоге и быстро сбежать.

Как же.

— Бахталэс гаджо!— поздоровалась старая цыганка, протягивая морщинистую смуглую ладонь. — Позолоти ручку, погадаю!

— Бахталэс румна, — вежливо ответствовал я, зачем-то вскидывая два пальца к козырьку фуражки. Дальше приветствия и пары фраз мое знание цыганского языка не простиралось, поэтому ответил по-русски. — А гадать мне не нужно, я сам погадаю. Хочешь, все тебе нагадаю? И любовь до гроба, и дом казенный.

— Тэ скарин ман дэвэл, — злобно ощерилась цыганка.

Прозвучало сердито, словно проклятие. Пристав аж напрягся и ухватил казенный палаш за рукоятку, а я усмехнулся. Эту фразу я тоже помню. Ишь, желает, чтобы бог меня покарал.

— Он тебя саму покарает, глупая женщина. Сколько лет прожила, а не знаешь, что проклятие падает на того, кто его посылает? Я к тебе с добром, о делах спросить хотел. Вон — сыр тэрэ дела, румна? А ты хамишь, словно не румна, а бенг рогЭнса[1].

Знание языка, как я уже говорил, небольшое, но и это ознаменовало разрыв шаблона. Ухтомский вытаращился на меня, словно я показал себя невесть каким полиглотом. Не станешь же объяснять, что за время работы в школе сталкивался с разными детками? Поднахватался.

Цыганка оглядела меня с ног до головы. Возможно, искала во мне какие-то знакомые — национальные черты, но это бесполезно. Точно, ни на цыгана я не похож, ни на потомка цыган. И кровь в Иване Чернавском русская, разве что, имеется вкрапление финно-угров.

— Чего пришли? — растерянно спросила женщина. Верно, правильно оценив наши шинели и фуражки, сказала: — Мы тут никому не мешаем, лошадей не крадем, лодки чужие не уводим. Как придет время, традэс чавело сделаем.

— А мы тебе, баба, докладывать должны? — хмыкнул Ухтомский. — Наш это город, где пожелаем, там и ходим. Носом не вышла, чтобы тебе докладывали.

Цыганка только цыкнула и ребятишки, зачарованно слушавшие наш разговор, разбежались по сторонам.

— Начальство, небось? — догадалась старая цыганка. — Смотрите, не увезем ли опять вашу чаялэ? Так сами знаете, что ромалы никого силой не увозят. А у нас и своих гаюри хватает. Идите-ка себе с богом, не смущайте.

О чем речь понятно даже без перевода.

— За девками, если они по любви бегут, пусть отцы да матери приглядывают, — веско ответил Ухтомский. — А тебе, голубушка, пора к своему шатру идти. Старика своего покорми, внучкам сопли вытри. Мы сами решим, на что посмотреть, да когда возвращаться.

Пристав, скорее всего, желал посмотреть — где там его дозорный? Я тоже не узрел городового Яскунова. Возможно, ушел домой. Уж его-то, точно цыганки не украдут.

На речных цыган посмотрел, ничего особенного, пора назад возвращаться. Впрочем, если уж я сюда пришел, то можно кое-что сделать. Иначе не соберусь.

— Скажи-ка, тетушка — обратился я к цыганке, кивнув на навес, под которым трудился ювелир. — Ваш мастер цепочку золотую починить сможет?

Цыганка снова смерила меня взглядом и кивнула. Сама пошла вперед, мы за ней. Ухтомский, шепотом сказал:

— Ты, Иван Александрович, царским подарком-то не свети. Не ровен час, скоммуниздят.

От неожиданности я запнулся и едва не налетел на старую цыганку. Ничего себе! Я Ухтомского такому слову не учил. Не иначе — Анька. Вполне возможно, что я когда-то использовал этот термин, а эта мартышка запомнила.

Подойдя к навесу, под которым трудился совсем еще молодой цыган, румна что-то ему сказала, а парень, вместо вопроса протянул руку. Пришлось расстегивать шинель, вытаскивать из карманчика «царские» часы, на которых прицеплен кусок цепочки, а потом выуживать и оставшийся кусок.

Цыган с уважением посмотрел на часы, щелкнул крышкой, потрогал цепочку.

— Часы хороши, баро, а цепочка — дерьмо, — сообщил он.

— Да ты знаешь, чумазый, от кого эти часы? — возмутился пристав, оскорбившись за императорский подарок.

— Так я про часы худого слова не сказал, — белозубо улыбнулся мастер. — А цепочку, молодой баро, лучше стальную возьми, она надежнее. Вот, погляди.

Цыган вытащил из-под верстака цепочку, продемонстрировал ее, передал мне. Я попробовал цепочку на разрыв, посмотрел на часы — плохо, разумеется, если к золотым часам стальная цепочка, но лучше, нежели обрывок. Не торгуясь, отдал за работу рубль, хотя мог бы сбить цену копеек до пятидесяти.

Убрав часы поглубже, да еще и похлопав по карману для верности, посмотрел на Ухтомского:

— Будем Яскунова искать?

— Да и пес-то с ним, — отозвался пристав. — Еще чего не хватало, чтобы начальник подчиненного разыскивал. Я его по-другому накажу.

Я с подозрением посмотрел на старого служаку, но тот покачал головой:

— Нет, если через морду не получается, придется через карман. Я собирался наградные с него снять за полгода, но такое дело — за весь год долой.

За цепочку, конечно, спасибо, но пойду-ка я домой. Гляну — не украли ли мою Леночку? Аньку, эту точно не украдут. Цыгане — народ умный, связываться не станут. Украдут — горя схватят.

Вечером прицепил к царским часам новую цепочку и продемонстрировал ее Кузьме. Котик, обрадовавшись легкой добыче, ринулся к игрушке, тяпнул одно из звеньев острыми зубками и разочарованно скривил мордочку. Не поддалась цыганская сталь кошачьим зубам!

[1] Не женщина, а черт с рогами