Господин следователь. Книга десятая

Глава 2 Русский немец

— Конь, да путник, али вам не туго?

Кабы впрямь в пути не околеть.

Бездорожье одолеть — не штука,

А вот как дорогу одолеть?

И у черта и у Бога

На одном, видать, счету,

Ты, российская дорога —

Семь загибов на версту.

Правильно, это я пою. А кто еще в 19 веке может знать песню из фильма, который снимут через 100 лет[1]? А что еще петь в дороге? Пытался затянуть «Медленно минуты убегают в даль», но она по ритму не совпадает ни со стуком копыт, ни с движением колес. Нужно приноравливаться. Но у нас еще ничего. Вон, на Востоке, там вообще 27 стихотворных размеров — под темп движения верблюда.

Но на самом-то деле тракт Череповец-Санкт-Петербург не так и плох. Утоптано, слишком глубоких колей нет, а дожди еще не успели размыть дорогу. И ехать не до столицы, а только до села Нелазское — не трое суток, а три часа, из-за темноты — так четыре. Не смертельно.

Сидишь на облучке рядом с пьяным в стельку товарищем, из-под копыт лошади в тебя летит грязь и мокрая вода (чего и сказал-то? но убирать не стану, потому что в пути вода сверхмокрая), в небе уже вовсю светит луна. Вожжи только придерживаешь — кобылка дорогу сама знает, главное — коллегу придержать, чтобы он не упал, да не убился. А как отвлечься? Вот и поешь.

— Нет ухаба, значит будет яма,

Рытвина — правей, левей — кювет…

Ох, дорога, ты скажи нам прямо:

По тебе ли ездят на тот свет?

А тут сосед просыпается, резко вздрагивает и начинает орать, подпевая:

— И у черта и у Бога

На одном, видать, счету,

Ты, российская дорога —

Семь загибов на версту.

Спрашивается — какого лешего приличный, сравнительно интеллигентный молодой человек едет по ночной дороге, вместо того, чтобы спать в своей теплой постельке?

Попытаюсь объяснить, а прав ли я или нет — решайте сами.

С писаниной закончили часам к восьми, осталось только кое-что «пригладить», внести некоторые правки.

Значит, местом действия «Приключений сыщика-любителя князя Крепкогорского», как и приказал государь, станет Россия. Москва, Санкт-Петербург и прочие наши города. Но кто мешает перенести действие некоторых рассказов в Англию или Шотландию? Скажем, сюжет «Обряда дома Мейсгрейвов» никак не желает укладываться на русскую почву, не поменять королевскую корону, спрятанную в доме английского аристократа, на шапку Мономаха.

Дмитрий Крепкогорский нами произведен в отставные поручики гвардии, да еще и в князья. Нам не жалко, а князь звучит гораздо солиднее, к тому же, с титулованными особами считаются больше, нежели с поручиками. Правда, кроме титула и связей (они обязательны!) за душой у Крепкогорского ничего нет, иначе ему не пришлось бы снимать квартиру вместе с доктором. Василий Кузякин, от имени которого и будет вестись повествование — отставной армейский лекарь, раненый на русско-турецкой войне, частнопрактикующий врач, вроде Федышинского, только пьет поменьше. Поручик Крепкогорский, возможно, тоже где-то повоевал, но об этом мы лишь намекнем, а распространятся не станем.

Из агентов сыскной полиции дураков делать не будем, но все равно, на их фоне наш детектив-любитель будет выглядеть очень импозантно.

Дом, где живут Крепкогорский с Кузякиным стоит на Васильевском острове, он двухэтажный и деревянный. Внизу хозяйка, госпожа Ястребова (почему всплыла эта фамилия?), с кухаркой, а сверху комнаты для жильцов. Понятно, что жильцов у Ястребовой не двое, а больше, но акцентировать внимание на этом не станем. А вот гостиная, две спальни, пусть так и останутся. В гостиной камин, у которого герои станут обсуждать свои приключения, пить кофе, а иногда и коньяк.

Вот и все на сегодня.

Девчонок проводил, хотя они и брыкались — дескать, дождя нет, зонт им не нужен, а вдвоем и сами прекрасно дойдут, никто не съест.А вот «селедку под шубой» они попробовали, одобрили и решили, что завтра придут и все доедят.

Так что, все дела переделаны, а на завтра у меня еще один выходной. Посижу, покумекаю — что бы еще такого вставить в повесть? Первое знакомство Холмса и Ватсона, то есть, Крепкогорского с Кузякиным, нам очень важно. Это, по сути, список полезных вещей, которых еще не придумали.

Допустим, князь Крепкогорский станет отыскивать следы крови с помощью перекиси водорода, которая при взаимодействии с кровью начинает шипеть. А перекись водорода уже открыли или нет? Наверняка химикам она известна, а нет — им же хуже.

Еще наш сыщик станет использовать фенолфталеин. Точно помню, что это вещество станут применять в криминалистике через двадцать лет, а мы это сделаем пораньше. И батюшке дам намек, что нужна химическая лаборатория.

Времени уже девять часов, скоро можно на боковую. Почитаю на сон грядущий что-нибудь интересное. Вот, что только? Где-то лежал «Граф Монте-Кристо» на французском языке, потренируюсь. Иначе стыдоба — Анька уже лучше меня французский знает.

И глянуть — где там Кузьма? Небось, убежал к своей рогатой подруге, а ночью стучать станет, в дом проситься. В сени-то он проходит, а в избу пока норку не прокопал. Хоть дырку в двери выпиливай!

Вышел в сени, услышал со стороны улицы залихватскую песню.

— Там далёко, за Балканы

Русский много раз шагал

Покоряя вражьи страны

Гордых турок побеждал

С богом братцы, не робея

Смело в бой пойдём, друзья!

Бейте, режьте не жалея

Басурманина врага!

Что за песня такая, почему не слышал? Не иначе, занесена с русско-турецкой войны. А голос знакомый. Уверенный, громкий, а еще — пьяненький. Так на трезвую голову такие песни и не поют.

Голос знакомый. Стук копыт по булыжнику, скрип рессор. С замиранием сердца подумал — уж не ко мне ли кого черти несут на ночь глядя? Даже знаю, кого несет —аглицкого джентльмена из череповецкой глубинки.

— Тп-рру!

Точно, нелегкая принесла господина Литтенбранта, что увел у меня мою квартирную хозяйку. Все немцы гады, а обрусевшие — тем более. Эх, и чего я лампу не затушил? Сейчас бы прикинулся шлангом — дескать, стучи не стучи, а в доме никого нет.

Скрипнула калитка.

— Ме-еее! — подала голос моя сторожевая коза.

— Ман-нюня — не ор-рать! Ин-наче я тебя на мясо отпр-равлю!

Охренел господин немец. Маньку он мою на мясо отправит. Я бы тебя самого на мясо отправил — плохо, что в тебе кости одни, только на холодец и годишься.

И чего теперь? Придется открывать.

Петр Генрихович, в своем огромном плаще и, на удивление — абсолютно сухой, хотя, если он ехал из Нелазского, до должен был попасть под дождь. И изрядно поддатый.

Господин Литтенбрант, только войдя в сени, радостно заорал:

— Иван Александрович, друг мой родной! Дай я т-тебя расцелую!

Чего я терпеть не могу — так это пьяных поцелуев. Даже женщины, пристающие по пьянке с поцелуем неприятны, а уж мужики — пусть и абсолютно нормальные, без всяких закидонов в сторону нетрадиционного секса, так и совсем противно.

Уклонившись от пьяной морды, провел Литтенбранта в дом. Заведя в прихожую, усадил на стул. Скрипнув зубами, улыбнулся и, как можно благостнее, сказал:

— Петр Генрихович, рад вас видеть. Какими судьбами?

Самому-то хотелось спросить — какого лешего приперся-то на ночь глядя?

— А я з-за в-вами, Ив-ван Александрыч, — пьяно улыбнулся господин Литтенбрант. — Мыж с в-вами уговорились, что вы этим… как там его? вос… приемником воспреемником… восприемником, то есть, станете. Кумом моим, проще говоря. Крестить младенца поедем.

— Крестить? — обрадовался я. Знал ведь, что Наталья вот-вот родит, и я на самом деле обещал стать крестным отцом, но все равно, все случилось неожиданно. Да и время неподходящее. Радость сменилась озабоченностью.

— Петр Генрихович, сердечно рад за вас. Только, куда мы крестить поедем на ночь глядя?

Нет хуже, если на ночь глядя припрется такой вот пьяный друг-приятель, которому от тебя что-то понадобилось. Попробуй, докажи ему, что сейчас не время и не место.

Спать бы Литтенбранта уложить. Только, как это сделать? Жаль, водки в запасе нет, а иначе бы можно ему было предложить, а там, глядишь, сам бы и отрубился. А может, так удастся уложить? Половичок имеется, под голову ему что-нибудь подложу, его же плащом укрою и пусть дрыхнет. Авось, во сне никаких мокрых дел не сотворит. А сотворит — Татьяне придется пол мыть.

Хм… А что мне с его лошадью делать? В прошлый раз, когда Литтенбрант приезжал, он верхом был, а нынче на улице коляска. Ночь, движения нет, а завтра народ покатит. Значит, придется мне в эту коляску сесть, доехать до полицейского участка, оставить и коляску и лошадь на попечение полиции. Дежурный городовой распряжет, коняшку поставит в казенную конюшню.

Литтенбран взял себя в руки, сконцентрировался и сказал вполне осмысленно:

— Так это… Крестины на завтра назначены. Наталья Никифоровна уже с неделю, как родила. Правда, не помню кого.

— В смысле, не помню? — оторопел я. — Не помните, кто у вас родился — мальчик или девочка?

— Нет, эт-то я п-помню, мальчишка у меня. Сынок! Наследник! Не помню — как его называть — Сашка или Шурка? Мы с Наташенькой — Натальей Никифоровной, то есть, уговаривались — если родится мальчик, так Шуркой звать станем, а девчонка, так Сашкой. Или наоборот? А у меня мальчонка, так как называть-то? Сашку крестить поедем или Шурку?

— Господи, Петр Генрихович, мне бы твои заботы, — вздохнул я так, словно не мой сельский коллега, а я был его в два раза старше. — Какая разница? Сашка ли, Шурка ли… Или, — пришла мне в голову светлая мысль, — называй пока Александром Петровичем, а как домой вернешься, супругу спросишь. Наталья Никифоровна женщина умная, подскажет.

— Точно, — обрадовался Литтенбрант. — Александром Петровичем стану звать! Правильно говорят — умный ты человек, господин Чернявский. Дай-ка я тебя расцелую!

И опять пришлось уклоняться от пьяных поцелуев.

— Петр Генрихович, давай я тебе постелю? — предложил я. — Прости, что на полу, но зато под крышей.

— Иван Александрыч, ты каким местом слушал? Я же сказал — щас крестить поедем.

Спорить с пьяными, сердиться на них — дело бесполезное. Но я начал злиться.

— Куда крестить? Уже ночь на дворе. До завтра доживем, с утра и поедем. Давай-ка спать.

— Нельзя завтра, — покачал головой Литтенбрант. — Я Наташеньке, Наталье Никифоровне обещал, что крестного сегодня привезу, а крестить завтра станем, с утра. Вот, как служба закончится, так и окрестим. Уже и с батюшкой договорился, и кума завтра придет. Наталья уже и пирогов напекла, ждет нас.

— И какого же… хрена ночью приехал? Днем-то нельзя было?

Сельский коллега откинулся затылком к стене, посмотрел на меня почти осмысленно, мечтательно улыбнулся.

— Так я же с самого утра приехал. В суд пришел — говорят, Ивана Александровича нет, отдыхает. Я сослуживцам — дескать, радость великая, сын у меня родился, а они — так надо бы пяточки обмыть. Непорядок, если не обмоем. В лавку курьера послали, обмывать начали. Вначале в кабинете Книсница обмывали, потом у товарища председателя Остолопова, а потом господин Председатель пришел — вначале меня поздравил, потом всех выгнал, так мы в ресторан пошли, там еще обмывали.

Как говорится — и смех, и грех. И кто после этого станет говорить, что в царской России все было не так, как у нас? Ишь, по кабинетам они пяточки обмывали. Чиновники хреновы. И Литтенбрант — остзейский немец, тот еще гусь.

— Петр Генрихович, а ты точно немец? — поинтересовался я.

— Точно, Иван Александрыч, вот те крест! — размашисто перекрестился сельский коллега. Вздохнул с толикой грусти: — И папаша мой немцем был, и дедушка с прадедушкой. Плюнуть некуда, одни немцы кругом. Не то из рыцарей-крестоносцев, не то из слуг рыцарских, но какая к хреням разница? Да, Иван Александрович, ты уж меня еще раз прости. За мной долг оставался — сорок рублей. Хотел сегодня вернуть, но сам понимаешь, пяточки обмывали, все и ушло, пришлось еще у прокурора червонец занять.

С такими немцами и русских не надо.

Будь я человеком умным и терпеливым, уговорил бы Литтенбранта лечь, утром бы тронулись. Авось, к окончанию службы успели и чин крещения младенца не нарушили. Но там Наталья Никифоровна не спит, в окошко глядит — где ее законного супруга черти носят? И сам сельский джентльмен меня достал. Еще раза два лез целоваться, говорил о том, что я его самый лучший друг, потому что устроил ему встречу с самой прекрасной женщиной в мире, а теперь, на старости лет, он стал отцом. Счастье, о котором и не мечтал.

Тяжко вздохнув, принялся одеваться. Плащ не забыть, и сапоги. Как хорошо, что до сих пор не успел вернуть те, что одалживала Анька у своего отца. Да, а ведь скоро еще одни крестины — тетя Галя должна родить.

Манька проводила меня встревоженным блеянием, Кузьма вообще провожать не вышел. Ну и ладно, не слишком-то и хотелось.

Усевшись в повозку, взял у Литтенбранта вожжи.

— Иван Александрыч, главное нам из города выехать, — сказал Петр Генрихович, устраиваясь рядом. — А как выедем, мой Барби сам дорогу найдет и до села довезет.

— Барби?

— Мерина моего Барбароссой кличут, в честь императора нашего, но выговаривать долго, так я его Барби называю, так короче.

Ишь, его императора. Нет, все-таки, Литтенбрант немец. Может, скинуть коллежского секретаря в какую-нибудь лужу — пусть поплавает, проникнется идеями Барбароссы и вспомнит, чем закончил свой путь рыжебородый Генрих? Так ведь мне его и вытаскивать. Не Барбароссу, а Литтенбранта. Этот, пусть без доспехов, но все равно тяжелый. Ладно, будем исходить из того, что Петр Генрихович говорит о Германской империи, в которой жили его предки.

Мерин и на самом деле дорогу знал хорошо, поэтому мы приехали без приключений. Песен дорогой попели. Литтенбрант исполнял старые солдатские песни, а я те, что из будущего.

Подкатили к одному из домов, а навстречу выскочили люди — в подштанниках, но сверху накинуты плащи, вслед за ними две охотничьи собаки. Собаки выказали больше радости, нежели слуги — те начали распрягать мерина, а песики запрыгали вокруг хозяина, принялись облизывать ему лицо, а Литтенбрант, успевший за время пути слегка протрезветь, запричитал:

— Ах вы мои хорошие! Соскучились?

Одна из собак так увлеклась облизыванием, что уронила хозяина на мокрую землю, а тот, только радостно хохотал.

— Петр Генрихович, где же вас носит? Ну-ка быстро вставай. Земля мокрая, заболеешь.

А это уже Наталья Никифоровна появилась. Увидев меня, строго спросила:

— Иван Александрович, а пораньше-то не могли приехать? Мне ведь спать хочется, переживаю, а вы где-то шляетесь.

Ну вот, я же еще и виноват. Но не станешь же оправдываться и объяснять, что я тут не причем? Пожав плечами, хмуро ответил:

— Как сумели, так и приехали.

Петр Генрихович полез обниматься с женой.

— Наташенька, душа моя! Не ругайся, мы пяточки Сашеньке обмывали.

Наталья только вздохнула, но не отстранилась, а погладила Литтенбранта по голове. Потом, высвободившись из объятий мужа, подняла упавшую фуражку.

— Вижу, что обмывали. И пяточки обмыли, и попку, и все остальное. Иди-ка ты спать Петенька, завтра разговор будет.

Порадовало, что супруги называют друг друга по имени, а не так, как прежде — по имени-отчеству.

Вошли в дом. Мне бы оглядеться — что за дом такой, у моей бывшей квартирной хозяйки, но темно.

Наталья Никифоровна опять погнала супруга спать.

— Петенька, иди, не мешай, мне Ивана Александровича укладывать надо.

— Так может, я тут, прямо у печки и лягу? — кивнул Литтенбрант в сторону русской печки, около которой уже застыли в ожидании собакены.

— Иди в спальню, не смеши людей. Полон дом гостей, а хозяин на кухне собирается спать.

— Все-все, Наташенька, я пошел, — виновато проговорил Петр Генрихович. Скинув с себя сапоги и плащ, пошел наверх, напевая песню:

— Но согласны и сапог и лапоть,

Как нам наши версты не любить?

Ведь браниться здесь мудрей, чем плакать,

А спасаться легче, чем ловить.

— А вы куда? — рявкнула Наталья Никифоровна на собак, навострившихся за хозяином. — Где место?

Собакены жалобно заскулили, но послушно улеглись на подстилку. О, а тут и мой старый знакомец пожаловал — бывший котенок Тишка, превратившийся в Тихона.

Кот меня признать не соизволил, зато прошелся прямо по одной из собак, улегся посерединке и принялся расталкивать соседей, устраиваясь поудобнее. Когда одна из легавых не поняла намека — тяпнул ее за ухо, а вторую лягнул, метко — с повадками опытного бильярдиста, попав прямо в нос. В конце-концов Тихон разлегся поперек подстилки, предоставив прежним хозяевам места с краю.

Повернувшись ко мне, Наталья Никифоровна вздохнула:

— Вот, он всегда так. Придет, начнет пихаться, а собачки и слова поперек не скажут. А ведь когда-то они его приняли, можно сказать, что усыновили.

Застроил котяра охотничьих собак. А ведь при желании, любая из них способна в два счета придушить наглеца. Уважают!

— Недавно соседская пустолайка на наших нагавкала, — засмеялась Наталья. — Легавые только на охоте храбрые, а в деревне спокойные. Так Тишка, как услышал, из дома выскочил, заступаться кинулся!

Во как! Заступник хвостатый.

— Иван Александрович, я же для вас постель приготовила — перину взбила, а к вечеру гости нагрянули — три сестры, и все с мужьями. Даже и не ждала, а понаехали. Куда их всех подевать? Пришлось класть, как соленые огурцы, и вашу постель отдать.

— Ну, куда-нибудь да пристроюсь, — хмуро ответил я. — Можно на сундуке, или на лавке.

— Только на лавке и остается, — усмехнулась Наталья. — На сундуке уже шурину постелила. Он сейчас мерина распрягает. Есть каморка — там твоя будущая кума спит, но храпит слишком. Есть хочешь?

Но мне уже и есть не хотелось. Упасть бы куда-нибудь, да заснуть. Авось до завтра и доживу.

[1] Текст — Юрий Ряшенцев