Господин следователь. Книга десятая

Глава 19 И опять женщины…

Мне немного смешно, что все так считают, но не пытаюсь никого разубеждать. Схемы составляю. Увы, если Абрютин не поправляет, получается примитивно.

Уж как умею.

А вот то, что мои коллеги игнорируют схемы, мне кажется странным, потому что согласно статьи 318 Уголовного судопроизводства от 1864 года 'При производстве осмотров и освидетельствований судебный следователь обращает внимание не только на явные признаки преступления, но также на местность и предметы, окружающие следы преступления. В случае надобности он делает надлежащие измерения, а если возможно, то и чертежи осмотренных мест и предметов.

Здесь дело не в том, что это может потребоваться на уголовном процессе, а в том, что так и самому работать проще.

Итак, дело можно передавать прокурору, но не самому себе, а Книсницу. Но все равно, проверю, все ли на месте.

Но сразу папку с делом прокурору не понесу. Положу ее в стол, пусть вылежится до завтра, а утром, еще разок просмотрю, чтобы свежим глазом.

Значит, имеется рапорт (копия пошла в губернию) господина исправника Череповецкого уезда надворного советника Абрютина на имя Его Высокопревосходительства Новгородского губернатора о том, что в городе Череповце совершено убийство мещанина Петра Воронина, 35 лет. Убийство совершил мещанин Кузьма Васильевич Пряхин. Преступление раскрывали пристав Ухтомский, помощник пристава Савушкин, при участии городового Смирнова. После раскрытия материал передан судебному следователю Чернавскому.

Это не Василий решил уменьшить мою роль в раскрытии преступления, я сам его попросил, чтобы рапорт выглядел как можно нейтральнее и правдоподобнее. Не мое дело преступления раскрывать, для этого полицейские чины есть. Иначе потом опять батюшка скажет — куда Ванька лезет? Зато я теперь честно отвечу — сам никуда не лез, дождался вызова, отправился, произвел осмотр места происшествия, всех допросил, установил, уточнил и прочее. Все по закону, согласно которого следователь имеет право проверять, дополнять и отменять действия полиции по произведенному ею первоначальному исследованию.

Акт осмотра места происшествия есть, про схемы я уже говорил. Акт судебно-медицинского заключения гласит, что смерть наступила мгновенно, в результате повреждения сонной артерии острым предметом.

Федышинский меня нынче удивил. Чисто выбрит, мундир стал выглядеть гораздо приличнее — все пуговки на месте, вычищен, а воротничок у рубашки свежий. Что это с ним? Не то прислугу поменял, не то женщину себе завел? Если женщину — так это прекрасно. Михаил Терентьевич, хоть и прикидывается стариком, но 55 — разве это старость?

Но самое удивительное, что Федышинский почти не ворчал. Так, прошелся — дескать, опять ему работы подкинули, но не упирал на то, что Чернавский во всем виноват. Эх, даже и скучно.

Еще сказал, что ему прислали медицинский журнал. Не слишком-то свежий — 1878 года, но даже в таких изданиях бывает что-то интересное. Плохо, что журнал английский, он сам языка бриттов не знает — не было надобности, только и понял, что несколько статей посвящено гинекологии и акушерству. Если Анна заскочит, то может взять почитать. На время! Вдруг да отыщет что-нибудь интересное для себя? А то, что барышня по-аглицки не шпрехает, так у нее братец имеется, переведет. Был как-то в библиотеке, библиотекарь сказал, что Иван Александрович разумеет язык Робинзона Крузо.

Я ведь и забыл, что нужно Аньке сказать про журнал. Из головы вылетело. Наверное, из-за того, что журнал английский, переводить придется. Сегодня же скажу. А с переводом… Не уверен, что осилю специальные термины, но попробую.

Забыл спросить — а кто доктору прислал английский журнал? Что, отправитель не знал, что Михаил Терентьевич английского языка не знает?

Так, что там у меня в деле? Акт осмотра предмета, послужившего орудием убийства и протокол приобщения его к уголовному делу в качестве вещественного доказательства.

Листаем дальше. Наличествует рапорт пристава Ухтомского о том, что получено сообщение об убийстве, на расследование отправлены городовые. Отправились, установили имя жертвы, имя преступника.

Протокол допроса жены убитого мещанина Воронина — Антонины Ивановны Ворониной, 33 лет. Стоп, она у нас не Антонина, а Антонида. Имена, вроде схожие, но разные. На суде могут и придраться.

Сейчас аккуратненько исправлю буковку «н» на «д». Вроде и ничего, незаметно.

Антонида Воронина, вместе с двумя малолетними детьми, объявлена лицом, потерпевшим от преступления, правда, из-за ее неграмотности жалобу пришлось писать самому. То, что она и семья понесли убытки — несомненно, потому что иных источников существования, кроме тех, что имелись у мужа, у них нет.

Вред и убытки, понесенные в результате смерти мужа ею определены в 300 рублей. Вдова долго думала, считала и пересчитывала. Ишь, неграмотная, но считать умеет.

Как по мне — сумма не такая и большая, но для Ворониных — вполне приличная. А для Пряхина почти неподъемная. Как он компенсировать станет, сидя в тюрьме? Да никак. Все, что заработает — при условии, что отправят на работу, все на его содержание и уйдет. Если только семья обвиняемого заплатит еще до процесса. Теоретически, можно дом продать. Дом большой, с сараем и баней, но больше 200 рублей за него не дадут — от центра далеко.

Две семьи сразу лишились кормильцев из-за пьяной ссоры, а город потерял сразу двух столяров. Конечно, свято место пустым не будет, найдется кто-то, но все равно — досадно. И с чисто человеческой стороны жаль, и с деловой. А Милютин мечтает, чтобы количество жителей города увеличилось.

Кузьма Пряхин допрошен, ничего нового не добавил — напились, поссорились, а уж как стамеской ткнул — сам не знает. Ну, этот хоть на беса не кивал, как иные и прочие. Дурак пьяный, что еще скажешь? И никаких смягчающих обстоятельств нет. Разве что — убитый первым его ударил. Но примет ли это суд и присяжные заседатели? Все-таки, ответ Пряхина не равнозначен удару в грудь. Допустим, если бы ранил Пряхин своего собутыльника, тот жив остался — могли бы и смягчающим обстоятельства посчитать. И адвокат — то есть, присяжный поверенный слишком стараться не станет, потому что защитника Кузьме дадут казенного, то есть, бесплатного, а забесплатно никто стараться не станет.

Малолетних детей допрашивать не стал — отправил к ним городового. Гаврилка с Танькой, как и предполагалось, ничего не поведали — спали, не знали, не слышали. Утром, как мамка их завтраком покормила, пошли в мастерскую.

Марию Спицыну, допрашивал сам. Нужно было и время убийства уточнить — Кузьма-то мало что помнил, и, вообще.

А Клавдию Пряхину, после допроса, я взял, да и отпустил домой. В сущности, в самом убийстве она участия не принимала, а то, что захотела следы преступления скрыть, и все прочее — так не из корыстных побуждений старалась, а ради мужа. Общественной опасности женщина не представляет, на ход и проведение следствия повлиять не может. Так чего ради лишать детей матери, а еще — тратить казенные деньги на ее содержание в тюрьме? Сбежать Клавдия не сбежит, куда ей бежать от дома, от детей, да и от мужа, которому станет передачи носить?

И с начальством советоваться не стал. А смысл? Хоть Председатель Лентовский, а хоть Окружной прокурор Книсниц пожмут плечами, скажут — задержание и содержание под стражей подозреваемого, целиком в компетенции следователя. Еще подумают, что я ответственность на чужие плечи пытаюсь переложить. Ну нет, ответственность остается на мне, зато душа не болит — как там ребятишки без мамки?

— Принимаете посетителей, господин коллежский асессор?

Ох ты, Федышинский. Легок на помине.

— Михаил Терентьевич, всегда рад вас видеть, — поздоровался я, а потом быстренько покаялся: — Замотался с делами, до сих пор Ане не сказал, что у вас для нее журнал.

— Я так и подумал, — кивнул статский советник в отставке, положив на мой стол «The lancet». Название даже без перевода понятно, год 1878-й, как и говорил доктор, номер 4. Обложка скучная — без картинок, только с текстами, вроде анонсов. — Решил, что если Чернавский с сестрой не идут, так самому проще зайти.

— Еще раз прошу прощения, — замахал я руками. — И сам зашился, да и у Анны дел очень много.

Аттестат у нее теперь есть, в гимназию не ходит, сидит то у меня, то у Десятовых и учит французский язык и латынь. Я ее немного «попинал» — мол, еще немецкий понадобится, но она барышня обстоятельная, сказала — мол, если ей в Париж ехать, к Пастеру, то нужен французский, а латынь она вообще не изучала, а понадобится. А немецкий выучит позже, как время будет. А ведь выучит, я даже не сомневаюсь.

— Слышал, что ваша названная сестричка собирается в Санкт-Петербург уезжать, на курсы? — поинтересовался доктор. Посетовал: — Раньше-то мы с Аней почаще виделись, но в последнее время то она занята, а то у меня времени нет.

— Собирается, — кивнул я. — Только не на курсы, а собирается поступать в Женское медицинское училище при МВД.

— Даже не слышал про такое, — удивился доктор. — Были Женские курсы при академии, куда делись?

— Военный министр собирался их закрывать — денег нет, да и профиль не тот, а мой батюшка решил, что министерству внутренних дел медицинские курсы позарез нужны, — пояснил я. — Как же губерниям без квалифицированных акушерок, да без детских врачей? Мужчины на эти специальности не слишком охотно идут, а женщинам в самый раз. Подал ходатайство государю, поэтому курсы попросту превратили в училище.

— Похвально, молодец ваш батюшка, — похвалил товарища министра доктор. — Странно только, что курс в январе набирают.

— Так тут всем странно. Но дело, вроде бы в том, что нужно было педагогический состав сохранить, чтобы профессора не разбежались. А курс короткий — лекций побольше поставят, да семестр до самого августа продлят.

— Это да, выкрутятся, — махнул рукой доктор. — Но я, Иван Александрович, по другому поводу к вам пришел.

— А что такое? — удивился я. — С вашим Актом что-то не так?

— Да нет, с Актом все в порядке. Да и что с ним не так может быть? Я таких актов уже штук сто написал… Ну, может поменьше, но все равно, изрядно.

Определенно, желает Федышинский со мной о чем-то поговорить, но стесняется, мнется.

— Михаил Терентьевич, может, вам на богадельню деньги нужны? — вспомнил я ту нехорошую историю, из-за которой я едва не перестал уважать отставного военного лекаря, но, слава богу, все разрешилось. Сколько у меня с собой есть?

— На богадельню деньги всегда нужны, — повеселел эскулап. — Если есть лишние — так давайте, не откажусь.

Эх, вроде и не жалко, но все равно, убывает. Как же плохо, что не хватит гонораров на все то, что действительно требует денег. И на инвалидов надо, и на детей безнадзорных. Много на что. А еще на экспедицию на Кольский полуостров. Но немного — все лучше, чем ничего.

Покопавшись в карманах, опустошил бумажник и выдал Михаилу Терентьевичу рублей пятнадцать с серебряной мелочью. Федышинский аккуратно сложил бумажки, убрал в карман, а серебро отодвинул в мою сторону.

— Уж совсем-то вас грабить неудобно. А тут как раз вам на два обеда хватит.

Не стал говорить — что это мои не последние деньги, дома еще имеются, но не стал. Уже понял, что хвастаться своими доходами — дурной тон. Просто все сгреб обратно и распихал по карманам и спросил:

— А теперь колитесь, ваше высокородие, что стряслось?

— Ох уж эти ваши словечки, — покачал головой Федышинский. — Разговариваете так, словно вы в университетах не учились.

— Деградирую, я же вам уже говорил.

А может про деградацию я не ему говорил, а кому-то другому? Замечания по поводу моих словечек иной раз и Абрютин высказывает, и Лентовский, и Анна Николаевна Десятова и иные-прочие. Даже Анька и та порой уточняет термины.

Федышинский наконец-таки решился.

— Иван Александрович, помните, пару месяцев назад вы ко мне барышню посылали, на обследование?

Конечно помню. Забавная ситуация, такое не забывается. Барышня запрыгнула в койку к женатому любовнику, но не учла, что ее уже поджидают в засаде и жена хахаля, да еще и ее мать. А дальше — таскание за волосы, кошачьи бои, да еще и испорченная блузка. Вроде, шелковая, дорогая, а уж насколько дорогая — этого не упомню.

Чуть было не брякнул обо всем этом Федышинскому, но вовремя успел прикусить язык. А нет ли какой-то связи его вопроса и того, что мундир у старого эскулапа чистый, и рубашки свежие?

Приняв задумчивый вид, принялся старательно имитировать воспоминания.

— Конечно, всех подробностей я не помню, только основные детали. Да, пришла ко мне девушка, если не ошибаюсь, по имени Софья… отчество не упомню…

— Софья Ильинична Прыгунова, — подсказал доктор.

— Да-да, именно так, — закивал я. — Бытовая ссора. Дело здесь самое обыденное, не наше, а мирового судьи. И ущерб причиненный девушке меньше 500 рублей, и телесные повреждения небольшие. Но я, как исправляющий некоторые обязанности прокурора, имею право жалобу принять, а потом отправить ее по подследственности, к мировому судье. Не помню, под каким номером это в уложении, могу посмотреть…

— Не нужно номера, — в некотором раздражении сказал доктор и поторопил: — Вы суть скажите.

— Так суть-то проста, — хмыкнул я. — Жалобу я у барышни принял — если уж совсем точным быть, то сам я и составлял, потому что она неграмотная, но посоветовал к доктору сходить, чтобы тот причиненные побои или царапины зафиксировал. Иначе, ей у мирового судьи ничего не доказать. Она была одна, а против нее две соперницы. Стало быть, их показания перевесят, а если со справкой от доктора, тут уже совсем другое дело. Официальным документам доверяют больше, чем словам. А адрес ей ваш назвал, потому что других докторов не знаю. А что потом было, вы лучше меня знаете.

Ну да, Михаил Терентьевич, пребывавший в запое, при появлении барышни, начавшей обнажать телеса, поначалу решил, что у него белая горячка, а потом — что это происки следователя Чернавского. Месяц на меня дулся, потом простил.

— А что вы с самой жалобой сделали? — поинтересовался доктор. — Переслали?

— Не переслал. Мы с Софьей Ильиничной договорились, что жалобу я перешлю, когда у нее при себе справка от врача будет. Все вместе и отправлю, а иначе нет никакого смысла. Я ее жалобу даже регистрировать не стал. Если регистрировать — нужно и жалобу, и справку, чтобы вместе были. Но коли истица свои намерения не подтвердила, то подержал у себя бумагу месяц, а потом, как полагается по инструкции, уничтожил. А теперь, как я думаю, она и жалобу передумала подавать.

— Иван Александрович, а из-за чего ссора возникла? — спросил Федышинский, напряженно посмотрев мне в глаза.

А ведь похоже, что я прав. Замутил, господин доктор роман с молодой швеей, а теперь начал ревновать. Теоретически, имею полное право сказать, что при всем моем уважении к чинам, орденам и заслугам бывшего военного врача, разглашать служебные тайны не могу, не имею права. Но я служебные тайны разглашать не стану, но и Федышинского обижать не буду.

— Михаил Терентьевич, вы слишком многого от меня хотите, — сделал я невинный вид. — У меня была конкретная жалоба — девушку били и царапали две женщины. А уж каковы причины, так кто его ведает? Вероятно, какие-то производственные разборки. Может, клиентов не поделили, может, кто-то у кого-то выгодный заказ увел? Вы уж простите — не убили, не искалечили, так и слава богу. Если бы дело было мое — все бы подробности узнал, а так, к чему оно мне? Будет заседание мирового суда, так пусть Соколов выясняет — кто виноват, из-за чего и все прочее. Пришла бы Софья ко мне со справкой, скорее всего, поговорил бы с ней более обстоятельно, уточнил детали, возможно, что-нибудь бы еще написал. А так, что тут сказать? Если уж вам так интересно, зайдите к ней, да сами спросите. И повод хороший есть. Слышал, что она швея хорошая, берет недорого. Вон, за штаны, — вспомнил вдруг я, — три рубля, если со своей тканью. Я за свои брюки в три раза больше платил. Нужно как-нибудь зайти, спросить не сошьет ли она сюртук?

— Не шьет Соня сюртуки, только штаны да пиджаки, — покачал головой доктор. — Зато она сюртук обновить может, подшить…

Спохватившись — вроде, что-то не то ляпнул, притих.

Ишь ты, уже и Соня. Понятно, что не будет статский советник швею по имени-отчеству звать, но сказал бы — Сонька. Любопытственно.

Прямых вопросов задавать не стану, и так вижу, что доктор стесняется.

— А вы с Софьей Прыгуновой как виделись? Она что, насчет освидетельствования заходила? — прикинулся я шлангом. — Жалобу и сейчас не поздно подать — пусть зайдет, новую составлю, но коли все царапины зажили, так уже и смысла не вижу. И кофточку ей вряд ли компенсируют.

— Нет-нет, жалобу подавать не станет, передумала. Кофточку она зашила, почти не заметно, что рвали. А я так, из чистого любопытства, — засуетился Федышинский. — Встретил ее как-то, извинился за свое поведение. А она, пусть и простая швея, неграмотная, но человек хороший, добрый. Прошу прощения за беспокойство, пора.

Доктор ушел, а я похвалил себя, что сумел сдержаться. Не засмеялся, удержался от ненужных вопросов. Ишь, старый греховодник. Спутался с женщиной, которая ему в дочери годится. А вообще — не мое это дело. Доктор вдовец, Софья не замужем. Если молодую женщину все устраивает, то почему бы и нет?

Все равно, в самое ближайшее время узнаю подробности. Город у нас маленький, все на виду, а информация, в виде сплетен, разносится быстро. Вечером Аньку пытать стану — уж она-то все знает.