Господин следователь. Книга десятая

Глава 16 Аттестат зрелости

— Да перекрестятся наши педагоги, если узнают, что ваша Анечка уходит, — сообщила мне Виктория Львовна, свояченица моего друга, а заодно и классная дама 6 класса.

И чем же маленькая козлушка всех достала?

Впрочем, она может. Другое дело, что я почему-то об этом не знаю. Хорош следователь! И Леночка ни разу не говорила об Анькином поведении, за исключением вчерашнего вечера.

— У меня никаких претензий к барышне нет. Вежливая, послушная, умеет быстро решения принимать. Вон, неделю назад крыша протекла — класс заливает, все стонут, ахают, а Анечка побежала вниз, к служителю, взяла у него молоток, гвозди, отыскала какую-то доску, залезла на крышу и за десять минут дырку залатала.

По сердцу прямо-таки резануло. Девчонка полезла на крышу, куда взрослые смотрели? Поубивал бы всех. Представил себе на секунду, чтобы было, если в моей реальности ученица полезла на крышу, чтобы залатать дыру. Директору школы бы не увольнение грозило, а уголовное дело.

Виктория Львовна продолжила:

— Но преподавателям не нравится, что задает слишком много вопросов. Скажем — наш математик, кандидат, как и вы, пообещал, что застрелится, если Анна Сизнева опять спросит, что-нибудь — кто такой Фибоначли и чем прославился? А где он жил и когда жил? Как он умер? Чем этот ученый знаменит, математик знает, но биографию не помнил.

Наверное, речь идет о Фибоначчи, но Виктория Львовна имя восприняла на слух, так что, ничего страшного. А я, если повспоминаю, то и вспомню, что у него есть задача о кроликах.

— Иван Александрович, а что это с вами? — забеспокоилась Виктория Львовна. Вы ж прямо задумались и с лица спали.

— Ох, я просто числа Фибоначчи вспомнил, и его задачу, — улыбнулся я. — Возьмем пару кроликов, предположим, что эта пара каждый месяц рожает еще пару, то сколько кроликов появится через год? Ответ — 233 штуки. Вру. Не кроликов, а пар кроликов.

— Так отчего бы вам не вспомнить, если вы сами на математическом факультете учились? — резонно отозвалась Виктория Львовна.

Так, чего это я? Я даже с таблицей умножения путаюсь, а тут чуть ли не высшая математика.Откуда я могу знать? Неужели’лезет' дремавший во мне студент-математик Чернавский? Нет, не хочу. Сейчас кролики вылезли, потом еще что-нибудь. Пусть знаток точных наук уходит в спячку.

— Математик домой побежал, чтобы в справочник заглянуть, биографию Фибоначчи в памяти освежить.

— А в гимназии справочника нет? Или энциклопедии? — удивился я.

— Есть французская энциклопедия, но она старая, да и читают на французском языке не все. Учить-то его все учили, но как учили? Опять-таки, если на иностранном языке долго не говорить, не читать, так и забыть можно. А на русском у нас только «Настольный словарь по всем отраслям знаний», но он в кабинете директора лежит, на руки никому не дают.

Пожалуй, нужно некоторую толику денег на Мариинскую гимназию потратить. Совсем плохо, если энциклопедий нет.

Сегодня решил заскочить к Абрютиным. Василия еще нет, задерживается начальник уезда, зато обе женщины — и супруга, и свояченица, на месте. А мне как раз и нужна Виктория Львовна, чтобы «провентилировать» кое-какие вопросы.

Разумеется, есть домашний консультант, но Лена в гимназии без году неделя, некоторые тонкости не знает. А Виктория Львовна дама многоопытная, да еще и член Попечительского совета.

Верочка, завидев меня, кинулась целовать (на месте Василия я бы уже приревновал), а на мои робкие попытки объяснить, что я всего-то на пять минут заскочил, даже раздеваться не стану, только хмыкнула и принялась стягивать с меня шинель.

— Ваня, никаких нет, — твердо заявила Вера. — Сейчас Василий вернется, останешься ужинать. И так в гостях уже с месяц, как не был.

— Вера, так меня дома девчонки ждут, и ужинать без меня не сядут, — попытался я увильнуть, пропуская мимо ушей упрек, что редко бываю в гостях. Ну да, редко, но что поделать, ежели, у меня имеется некий психоз, касающийся ее болезни? А вдруг…?

— Ничего, мы сейчас к ним Степаниду отправим, та передаст, что Иван Александрович задерживается, пошел по важным делам, пусть барышни ужинают без него. А мы тебе сто раз говорили — приходите все вместе, и с Леночкой, и с Аней, будем рады.

Ладно, дождусь господина исправника. Он-то мне тоже нужен, чтобы справку составить. Опять-таки, не сам Абрютин писать станет, а канцелярист.

Вера Львовна пошла давать поручение прислуге, а я продолжал допытываться до ее сестрицы:

— Виктория Львовна, как вы считаете — удастся Ане экстерном экзамены сдать?

— Она-то экзамены сдаст без всяких проблем, — бодро отмахнулась Виктория Львовна. — Другое дело, что у нас в гимназии никто ни разу экстерном не сдавал. Я даже сказать не смогу — возможно ли такое? Канцеляристы, которые на первый чин экзамен сдают, бывает, что и приходят, но там экзамен не сложный — по уровню прогимназии. Нас ведь просят не свирепствовать, да мы и не свирепствуем сильно. Ведь кто идет? Те, кто в канцеляристах не по одному году просидел, службу знают получше, чем выпускники гимназий, а то и университетов. Закон Божий, диктант по русскому языку, да математику. А по истории только и спрашивают — когда Русь крестили, да кто крестил? В каком году первый царь из Романовых на престол вошел, как его звали?

— Бывает, что не сдают? — полюбопытствовал я.

— Бывает, — вздохнула Виктория Львовна. — Вот, был у нас… не стану фамилию называть, канцелярист. Без чина лет двадцать ходил, седой весь, семья, но на нем все его учреждение держалось. Закон Божий, история — прекрасно. Математика — задачки от зубов отлетали. А с русским языком беда. Диктант раз пятнадцать писал! Последние пять раз ему одно и тоже диктовали — страничку о приезде Гринева в Белогорскую крепость. Так он в каждой строчке по две ошибки делал. Мы уж ему говорим — давайте, вы эту страничку наизусть выучите, а он — нет, так нельзя.

— И как?

— Ой, жалко нам старика стало, положили ему текст и сказали — перепишите. Так он все равно с ошибками написал. Подумали, плюнули — зачтем, пусть коллежского регистратора получает.

— Вот это правильно, — кивнул я. — Если дядька практик, то можно ему ошибки по русскому языку и простить. Не знаю, сам-то бы сдал экзамены на первый чин, или нет?

Я-то говорил искренне, но Виктория Львовна улыбнулась — мол, кокетничает кандидат Московского университета. Потом сказала:

— Надо вам к директору зайти, узнать об экстернате. Если хотите — могу я спросить.

— Не нужно, — покачал я головой. — К директору схожу, но надеюсь, что вы меня поддержите, если что.

— Все вас поддержат, — кивнула Виктория Львовна.

Ух, Анька! Я же всегда говорил, что ты коза. Но если экстерном сдавать не запрещено — значит, имеем право.

Старик-служитель, едва ли не грудью встал на защиту учебного заведения от судейского чиновника. Да что там, он встал, раскинув передо мной руки, словно скульптурная композиция.

— Ваше высокоблагородие, что хошь со мной делайте! В тюрьму сажайте, на каторгу отправляйте, а Его превосходительство велел — никаких посторонних мужчин впускать нельзя. Только педагоги, а если родители мужского пола — только с классными дамами. А уж если Чернавсокого — тем более. Запустишь следователя, уволю!

— А за что мне такая немилость?

— Как это, за что? Да с вами сплошное попрание нравов! То гимназистке предложение делаете, то преподавательницу у всех на глазах целуете. Сплошные беды от вас. Сегодня придете, опять что-нибудь отчебучите, а меня снова наградных лишат.

Ишь, старика наградных лишали из-за меня. Бедолага.

Да, у меня к нему еще есть вопрос.

— Скажи-ка любезный, отчего на крышу девчонка полезла, а не ты?

Будь здешний служитель помоложе, поговорил бы с ним по-другому.

— Так ваше высокоблагородие, я даже и подумать не успел, как ваша барышня прибежала, молоток с гвоздями забрала. Я ей — мол, да все сам сделаю, так она только отмахнулась — сама.

Ну, это в духе Аньки. Нужно с ней разговор составить, чтобы не лезла туда, куда лезть не положено.

— А ежели мне по служебной надобности? — поинтересовался я. — Или, допустим, в кабинет к господину директору надо зайти?

— Все равно, ваше высокоблагородие, не пропущу! — затряс головой старик. — Уволят, так на старости лет больше никуда не возьмут, а у меня дочь вдовая, двое внуков на шее.

Отшвыривать в сторону старика некрасиво, а уговаривать — несолидно. Придется старым-добрым способом.

— Скажи-ка, друг мой… — поинтересовался я. — А ты в уборную ходишь?

— Куда? — не понял служитель.

— В уборную, — повторил я, вытаскивая из кармана беленькую бумажку. Сошел бы полтинник, а то и гривенник, но пусть это станет компенсацией за лишение наградных.

— Держи, отлучись в уборную. А я к директору. Хочешь — скажу Фридриху Дементьевичу, что ты бился как лев?

Служитель быстро ухватил бумажку и умчался со своего поста, торопливо пряча деньги куда-то за пазуху. Наверное, боится, что передумаю.

Нет, эту страну погубит коррупция! Это не я сказал, но я к этому делу тоже приложил руку. Увы и ах.

В тутошних кабинетах еще нет предбанников с секретаршами, поэтому я просто постучал в дверь и, дождавшись «даканья», вошел внутрь.

— Здравия желаю, Ваше превосходительство, — почти по-военному поздоровался я с господином директором, памятуя, что штатским генералам подобное обращение всегда приятней. — Разрешите представиться — Чернавский Иван Александрович. Мой визит сугубо частный.

— Здравствуйте, присаживайтесь, — почти радушно поздоровался директор. Посмотрев на меня, сказал: — И представляться не нужно — я вас прекрасно знаю. Наверное вы по поводу Анны Сизневой? Не удивляйтесь, ко мне сегодня заходила Виктория Львовна. Очень рад был услышать, что нашу ученицу приглашает к себе на учебу сам господин Бородин. Это огромная честь для нашей гимназии.

— Совершенно верно, — кивнул я, порадовавшись, что свояченица Василия уже проторила дорожку. Значит, мне будет легче.

— Я уже говорил Виктории Львовне, что закон не запрещает ученицам гимназии сдавать экзамен экстерном. Проблема в том, что это может занять много времени.

— А почему много времени? — удивился я. — Все преподаватели на месте, думаю, каждый сможет выкроить часок, чтобы проэкзаменовать Анну. Понимаю, нагрузка у учителей большая, но я готов компенсировать затраты времени. Например, заплатить каждому педагогу по десять рублей. Если мало, могу дать и больше, по двадцать.

— То есть, вы готовы заплатить двести рублей? — удивился Белинский.

— А что такого? — пожал я плечами. Пристально посмотрев в глаза директора, поведал толику правды: — Если честно, то деньги-то не совсем мои. Доходы родителей не чета моим, хотя я и сам человек небедный. Нынешним летом поехал в Санкт-Петербург вместе с барышней. Так вот, моя маменька, познакомившись с Анной, воспылала к ней почти что родственными чувствами. Готова взять ее хоть воспитанницей, а хоть и удочерить. Очень хочет, чтобы барышня жила у нее и училась.

— Отрадно, что вы и ваша матушка так высоко оцениваете труд педагогов, — покачал головой директор. — Но проблема-то не в нас, а в начальстве. Университеты сами вправе решать — допускать претендента к сдаче экзаменов, нет ли, а вот мы… Чтобы гимназистка сдавала экзамены экстерном, мы должны согласовать все это с разными инстанциями, а наша бюрократия… Барышня малолетняя, прошение о допуске к экзаменам экстерном должен писать ее отец. Мы, на заседании попечительского совета — а оно у нас проходит раз в месяц, должны утвердить, составить соответствующий протокол, потом согласовать наше решение с инспектором народных училищ. А он постоянно в разъездах. Сколько просогласовываем — одному богу известно. Потом все это отправят на утверждение четвертого отделения Собственной Его Императорского величества канцелярией по учреждениям императрицы Марии. Там тоже проволокитят. Этак до следующего учебного года протянется канитель. Принять на учебу в нашей власти, а вот экстернат…

Слушая директора едва сдержался, чтобы не сказать пару слов. Тупик. Но есть еще один вариант, о котором мне сообщил один сведущий человек. Важно лишь осторожно подвести к нему господина директора.

— М-да, не знаю, что и сказать… Представляете, мы летом ездили сдавать экзамены в Московский университет. В том смысле, — уточнил я, — сдавал-то я, а маменька поехала вместе со мной. Морально поддержать, да и материально. Я вам скажу, что экзамены экстерном — сплошные расходы. Пришлось платить за пять лет обучения — представляете? А еще оплачивать время каждому профессору, а это… Да, еще мне пришлось два месяца бесплатно отработать в Московском окружном суде.

Поймав недоуменный взгляд господина Белинского, пояснил:

— Так вот, маменька мне выделила деньги не только на оплату педагогов, которые станут принимать экзамены, но и компенсировать вам уход платной гимназистки. Какая жалость, что столько волокиты.

Я вытащил из кармана конвертик, аккуратненько положил его на стол, придавил ладонью.

— Нет, какая все-таки беда, наша бюрократия. А я-то еще хотел сделать безвозмездное пожертвование гимназии. Теперь придется отправлять обратно всю тысячу. Фридрих Дементьевич, — посмотрел я в глаза директора, — а может, сумеем обойти бюрократические препоны? Анна Сизнева вполне заслуживает аттестата, душой никто не покривит. У гимназии наверняка имеются расходы — книг не хватает, парты старые…

— А еще бы крышу перекрыть, устали дыры латать, просили у канцелярии, та отправляет в учебный округ, а округ опять деньги не хочет выделять, — печально сказал директор. — Мол, Череповец город богатый, попросите у Милютина, тот даст. Дать-то он даст, да сколько можно просить?

— Тогда, Фридрих Дементьевич, держите, это на крышу, — подтолкнул я конвертик директору. — И на кровельное железо хватит, и на парты, да еще и справочники какие-нибудь купите. Я же уверен, что вы что-нибудь придумаете для Анны.

Фридрих Дементьевич думал не долго, смахнул конвертик в ящик стола, вытащил из него же типографский бланк, где были пропечатаны слова «Аттестатъ», наименование Череповецкой Марiинской женской гимназiи, перечень учебных предметов, а самое главное — там стояла печать гимназии и автографы главной попечительницы со всеми членами попечительского совета.

— Я тут подумал — к чему переписку разводить? Зачем тянуть? Анна и на самом деле умная барышня, а у меня совершенно случайно остался чистый экземпляр прошлогоднего аттестата.

Так кто бы сомневался? Это в моей реальности директорам школ аттестаты выдают под строгий отчет, все они пронумерованы, внесены в реестры, а здесь подобных строгостей нет.

— Такое во всех учебных заведениях случается, — поддакнул я. — В типографии заказали, подписали, а кто-то из учеников-учениц — бац, и заболел, а то и покинул гимназию перед выпуском.

— Именно так, — кивнул Белинский, положив перед собой бланк. Надев очки, снял с чернильницы крышечку, вооружился ручкой и начал проговаривать вслух:

— Предъявительница сего ученица…

Белинский сделал паузу.

— В бланке стоит — ученица седьмого класса. Переправим?

— Так может, пусть и будет седьмой класс? — предложил я. — Медицинскому училищу без разницы, да и вам тоже. Кто этот аттестат потом увидит? Зато вопросов лишних не будет.

— Ага, пусть останется. Значит, седьмого класса Череповецкой Мариинской женской гимназии Сизнева Анна Игнатьевна, по происхождению… Иван Александрович, — поднял на меня взгляд директор. — А ваша барышня из крестьян? Доходили некоторые слухи о ее, так сказать, ином происхождении.

— Слухи оправданы, но официально она из крестьян. Пишите, как оно есть.

— Значит, из крестьян, православного вероисповедания. А когда она родилась?

Если Аньке пятнадцать…

— Год рождения одна тысяча восемьсот шестьдесят девятый. А дату не помню.

— Ладно, пусть и без даты.

Ох ты, редко о том задумываюсь. Анька-то, оказывается совсем старушка. Старше моего отца на сто лет! И даже на целый год старше товарища Ленина.

А Фридрих Дементьевич продолжа писать:

— Напишем, что поступила на учебу четыре года назад, так правдоподобнее. Теперь… В обязательных предметах… В законе Божием, разумеется, отлично, а вот русский язык и словесность — это я по вступительному экзамену помню, у Анны не слишком, поэтому ставим хорошо, математика, физика, естественная история и география — это отлично, а история хорошо.

— А почему история хорошо? — удивился я, потом поспешно сказал: — Нет, мне не жалко, пусть будет хорошо, но что у барышни с историей? Мы же с ней некоторые события обсуждаем, знаю, что Аня историю очень любит.

— Историк наш — Федор Федорович Лавров шибко на нее осерчал. Ваша барышня заявила, что приводить в пример Шекспира, если речь идет о Ричарде третьем — совершенно неправильно. Мол, у Шекспира — это художественный вымысел, а ученые давно знают, что Ричард никаких принцев не убивал.

— Не убивал, — подтвердил я. — Об этом уже писано-переписано. А Шекспиру нужна была красивая пьеса — чтобы крови побольше.

— Ну, не знаю, что там с Шекспиром — пусть англичане со своими королями сами разбираются, у нас своя история есть. Так вот, ваша Анна из-за Шуйского поспорила.

— Из-за Василия? — уточнил я.

— А из-за кого же еще? Федор Федорович рассказывал, что Василий Шуйский в польском плену принял присягу на верность польскому королю Сигизмунду и руку тому целовал, а Анна спросила — какие исторические источники о том говорят? Польские? А разве враждебным источникам можно верить? Федор Федорович пытался объяснить, что о присяге Шуйского свидетельствуют великие историки Татищев и Карамзин, а ваша барышня фыркнула — мол, а разве Николай Михайлович Карамзин является свидетелем? Он ведь жил почти через двести лет после смерти Шуйского. Да и Татищев, если ей память не изменяет, жил во времена Петра Великого и Анны Иоанновны. Вот тут Федор Федорович окончательно рассердился, велел Сизневой из класса выйти, чтобы умы гимназисток не смущать, а она — да, господин учитель, разумеется, я выйду, но таким способом бороться с оппонентами некрасиво. Федор Федорович потом у меня в кабинете час рыдал, еле-еле его коньяком отпоил.

— Хм… А ваш Лавров — он точно историк? Какое учебное заведение он заканчивал?

— Духовную академию, но сан принимать не стал, пошел на гражданскую службу, — пояснил директор гимназии, потом насторожился: — А что вас смущает?

— Не припомню, чтобы Татищев писал, что Шуйский королю руку целовал. Я же историю изучал, когда в университете учился, — на всякий случай пояснил я, не уточняя, в каком именно. — Василий Никитыч остановился на времени Иоанна Грозного. Нет, — спохватился я, — у Татищева есть несколько статей и о Смуте, в том числе о царствовании Василия Ивановича, но там без подробностей — Шуйского, после его свержения, доставили к королю, царь заплакал, пожелал Сигизмунду иметь более верных подданных.

У нас с Анькой как-то был разговор о свержении Шуйского. Ладно, что я ей не сказал о тенденциозности историков, которые ставили своей задачей умаление предшественников Романовых. Так это тоже классика, когда монарх пытается показать своего предшественника хуже, нежели тот был на самом деле. Как знать, в каких красках бы описывали Ивана Грозного, если бы на престоле остались его прямые потомки?

— Тогда ставим Сизневой отлично и по истории, — решил директор. Подняв на меня взгляд, попросил: — Только, вы сами не вступайте в дискуссии с господином Лавровым. Все-таки, он до надворного советника дослужился, человек немолодой, жалко. И стаж у него приличный — может в любое время на пенсию уйти, уйдет — кто историю вести станет? Выпускника университета я точно, что не сыщу.

Мне стало неловко. Неужели у меня такая плохая репутация в городе? Да я ни разу ни с кем личные счеты не сводил.

— Да что вы, Фридрих Дементьевич, — развел я руками. — Я не историк, а взаимоотношения учителей и учениц — не мое дело.

Директор благожелательно покивал, опять принялся за работу:

— Из предметов необязательных… Французский язык у Анны на отлично, немецкий — на хорошо, про педагогику не помню, но тоже, пусть будет хорошо. Так… — опять призадумался господин Белинский, — дальше у нас чистописание и рукоделие… Не знаю, какие успехи.

— Ставьте удовлетворительно, — предложил я. Про рукоделие — точно знаю, что за него Аньке и тройки лишка, чистописание — пишет неплохо, разборчиво, но будущему врачу иметь хорошую отметку за чистописание — неприлично.

— Тогда чистописание — хорошо, а рукоделие… Удовлетворительно по этому предмету ставить неловко, пусть будет хорошо. Нет, подождите, барышня не так давно нас от потопа спасла. Пусть и рукоделие станет отлично. Рисование и пение не изучала, прочерк.