Господин следователь. Книга десятая

Глава 13 На деревню Анечке

Начальнику дозволительно заходить в кабинеты подчиненных без стука, но Председатель окружного суда всегда отличался деликатностью. Впрочем, это не мешало Николаю Викентьевичу при необходимости и власть применить, и устроить кому-то из судейских чиновников основательную головомойкку.

Вот я почти с удовольствием вспоминаю разнос, что устроил мне господин Лентовский за драку в трактире. И правильно сделал, я его понимаю. Я тоже бы подчиненному разнос устроил, чтобы все слышали, а потом извинился и похвалил.

— Иван Александрович, хотел сообщить вам пренеприятнейшее известие, — сказал Председатель, усевшись на стул для посетителей. Увидев, что я захлопал глазами, ожидая какую-нибудь пакость, вроде моего перевода в столицу, усмехнулся: — Петербургская судебная палата решила, что нет смысла проводить выездное заседание Череповецкого окружного суда, коль скоро в Устюжне случилось лишь два дела, подпадающие под нашу юрисдикцию. Гораздо проще провести слушания здесь, нежели тратить средства на выездную сессию.

Фух, от сердца отлегло. Не переводят. А то, что отменяется поездка — так и фиг с ней.

— А почему известие пренеприятнейшее? — удивился я, думая — успел ли Лентовский углядеть, как его подчиненный, вместо того, чтобы заниматься текущими делами — имеется бумажка, которую я рассматриваю второй день, прячет в ящик стола очередное пополнение коллекции — глиняную козу с колокольчиком на шее. Пусть это фаянс, не фарфор, но работа достаточно тонкая и раскрашена мелкая рогатая скотинка в два ярких цвета — синий и красный. Хотел брать в коллекцию только фарфор, а вот, не удержался. А как удержишься? Коза симпатичная — пастенка открыта, глазенки с интересом смотрят на мир.

Смущало, что у нее наличествует лишь один рог, расположенный посередине. Я бы эту животину вообще в единороги записал, но все остальное было козьим — и морда, и борода.

Осторожно упихав животное, сделал вид, что обдумываю слова начальства.

— Не надо в Устюжну ехать — так это и хорошо. Тащись тут, потом ночуй, неизвестно где. В незнакомых местах клопы злые и тараканы здоровые. И рестораны там непонятно какие. Вдруг плохо кормят?

— Эх, Иван Александрович, Иван Александрович, — покачал головой Председатель. — Видно, что вы человек холостой, да еще и малопьющий. В общем — насквозь положительный.

Ну да, я и сам знаю, что холостой и малопьющий. Да что там — практически не пьющий. Вообще, ангел, только без крылышек. Непонятно лишь, какая связь моей положительности с выездной сессией? Но начальник пояснил:

— Это же другой город, пусть и уездный. И Череповца нашего побольше. Командировочные для гостиницы выпишут, а на ночлег можно остановиться у друзей да знакомых — бесплатно, а у нас оплатят по счету. Там же у всех полно приятелей. Опять-таки, женщины имеются не слишком строгие…

Наш генерал смущенно покашлял, а я врубился. Для моих старших коллег поездка в Устюжну — возможность «оторваться», отдохнуть от дома и от семьи. В Череповце-то все у всех на глазах. А там, считай, другой город, другой мир. А я-то дурак не догадался.

Странно лишь, что Председатель решил лично довести эту новость до меня. Я бы так и так зашел в канцелярию, а управляющий делами, Игорь Иванович все бы сказал. Значит, сейчас меня чем-нибудь озадачат.

— Приличествует ли действительному статскому советнику быть порученцем? — между тем поинтересовался у меня господин Лентовский.

— Так это смотря у кого, — дипломатично отозвался я. — Если вас послала супруга, то ничего страшного.

А кто же еще мог сделать чин 4 класса курьером? Либо государь император, либо жена. Третьего, как говорится, не дано. Зато понятно, почему генерал сам зашел ко мне.

— Супруга, — кивнул Лентовский, подтверждая мои мысли. — Правда, по поручению Ивана Андреевича. Мой тесть — со слов Марии Ивановны, очень хотел бы вас видеть в Городской управе.

— Так это от вас зависит Ваше превосходительство, — хмыкнул я. — Прикажете — отправлюсь, а нет — так какой с меня спрос?

Лентовский только рукой махнул — дескать, какую ты чушь несешь, коллежский асессор? Приказать я тебе не в праве, дело не служебное, касается исключительно органов городского самоуправления, а мы государственная структура, но коли Машенька просит — надо идти.

— Иван Александрович, сегодня в три часа по полудню в Городской управе состоится совместное совещание гласных Думы и членов Череповецкого земства. Наш председатель управы, так нелюбимый вами Николай Федорович Румянцев пожелал выяснить — на каком основании члены Городской управы вторгаются в сферу его деятельности?

— А они вторгаются? — удивился я.

Может и впрямь, городские власти или сам Милютин вторглись в какие-нибудь земские дела, но я здесь при чем? Городской голова желает заручиться поддержкой сыночка товарища министра? Нет, Иван Андреевич не тот человек, чтобы прятаться за чьи-то спины, пусть даже и «мажоров», вроде меня.

Но дело оказалось в другом.

— Господин Румянцев считает, что строительство железной дороги, проходящей по территории уезда, должно было быть согласовано с земством. Кроме того, Николай Федорович полагает, что железная дорога нанесет ущерб крестьянским хозяйствам, поэтому, пока еще есть время, необходимо отозвать проект о строительстве.

— Николай Викентьевич, вы с Румянцевым чаще общаетесь, нежели я. Скажите, а у него с головой все в порядке? — озабоченно поинтересовался я. — Как это он себе представляет возможность отозвать проект? Проект согласован с государем, он утвержден.

— Так вот вы и сходите, послушаете, а потом мне расскажете, — приказал начальник. — Можете прямо сейчас отправляться домой. Пообедаете, сходите на заседание, обратно на службу можете не возвращаться. — Уже выходя из моего кабинета, его превосходительство повернул голову и ехидно сказал: — Заодно новый экспонат в свою витрину пристроите.

Вот ведь, господин начальник, просек-таки мою «обновку». Да, а откуда он про витрину узнал? Кажется, я не хвастал. Но в нашем городе новости распространяются быстро. Скорее всего, кто-то видел, как в дом следователя заносят стеклянный шкафчик, про мое увлечение всем известно, а Николаю Викентьевичу — Председателю суда, ранее трудившемуся прокурором, связать два и два не сложно.

Коли начальство велит идти — всегда пожалуйста. Но вначале все-таки рассмотрю жалобу, которую мне подкинули.

Понял, почему я волокитил с ее рассмотрением. Потомственный почетный гражданин Калинкин требует привлечь к ответственности мещанина Белева за то, что тот обозвал его свиньей. Дело вообще не наше, чего заваливать окружной суд макулатурой? А, слышал, что бытует такое мнение — дескать, если к мировому судье жалоба от прокурора идет, то истец не станет платить государственную пошлину. Экономные вы наши. Платить будете, как миленькие.

Написал в углу резолюцию «Передать на рассмотрение мировому судье участка номер 1». Расписался. Теперь занесу в канцелярию — пусть ставят штамп и отправляют судье.

Татьяна при моем появлении разохалась — мол, еще немножечко, но я отмахнулся — мол, знаю, что обед не готов, ничего страшного, потерплю. Тем более, пришел раньше времени.

Подумал еще — есть же разница, между Анькой, которая, будучи моей кухаркой, при появлении хозяина, явившегося на час раньше, зафыркала бы и наехала — дескать, чего это приперся? А здесь пожилая женщина считает себя виноватой, что еда не готова.

А вот и витринка — стеклянный ящик на ножках. Специально заказал, чтобы можно было любоваться, а еще чтобы Кузьма до фигурок не добрался. Есть у него какая-то слабость к безделушкам. Наверное, из врожденного чувства прекрасного.

Моя прелесть — фарфоровые и фаянсовые козлушки. Пять штучек. То есть — пять коллекционных единиц, а нынче я добавлю сюда шестую.

Так, а это что за нелепица?

На нижней полке стояла коза, не вписывающаяся в канон коллекции — матерчатая, больше напоминающая подушечку для иголок. Рожки черненькие, глазки из мелких пуговиц, туловище в горошек.

Понятное дело. Мои барышни шуточки шутят! И которая? Игрушка сшита неплохо. Стало быть — работа Леночки, а не Аньки. Моя сестричка не слишком-то дружит с ножницами и иглой, а вот у невесты рукоделия получается.

Значит, вот оно как! Я тут, понимаете ли тружусь, для дома и будущей семьи, а она так себя ведет. Мартышка… Нет, мартышка у меня уже есть. Она же козлушка. Но для Леночки никакого эпитета из живой природы подобрать не сумел.

А ведь была вполне приличная барышня, серьезная. Вот что бывает, если они дружат со всякими Аньками! Правильно говорят, с кем поведешься, от того и наберешься. Но Лена была вчера, а игрушка объявилась сегодня.

Пошел на кухню.

— Татьяна, а маленькая барышня сегодня забегала? — поинтересовался я.

— Забегала Иван Александрович, забегала, — поспешно отозвалась кухарка, отрываясь от горшка. У, пахнет вкусно.

— И что делала?

— В ваш кабинет пробежала, дверцей стеклянной гремела, — доложила Татьяна.

Ага, все ясно. Одна козлушка игрушку сшила, вторая ее в витрину поставила.

— Иван Александрович, позвольте вопрос задать?

Вишь, генеральская прислуга. Прежде чем вопрос задать, разрешения спрашивает. Еще бы сказала — разрешите обратиться?

— Задавай, — кивнул я.

— Иван Александрович, вы уж меня простите, дуру старую…

Ну все, начинается. Еще бы на коленки брякнулась и лбом о пол постучала. Старой дуре лет пятьдесят — даже по здешним меркам не так и старая.

— Татьяна, а покороче?

— Простите… А кто же все-таки ваша невеста?

— В смысле? — вытаращился я. — А ты разве не знаешь?

Кухарка захлопала глазами, потянулась к фартуку. Не иначе, собирается реветь. Да что за хозяева-то у нее были? Вон, я с ней на вы как-то пытался заговорить — неудобно ж с пожилой женщиной на ты, так реву было!

Стараясь, чтобы звучало ласково, сказал:

— Татьяна, ты же знаешь, что за вопросы я никого не бью, даже не кусаю.Что за дела? Откуда сомнения?

— Да я, Иван Александрович, знаю, что ваша невеста Елена Георгиевна, но сегодня засомневалась…

Кухарка опять поджала губу, верно, опасаясь рассказывать. Как же мне набраться терпения, не рявкнуть — мол, давай быстрее, не тяни Кузьку за причиндалы. Так ведь опять заревет.

— И что сегодня?

— Анна Игнатьевна прибегала, меня отчитала, — всхлипнула кухарка. Вишь, уже и слезы текут.

— И что такого? Анна Игнатьевна всех отчитывает, даже меня.

— Так вас-то ладно, вы и внимания не обращаете, а мне-то как?

Я попытался усадить кухарку на табурет, но куда там! Сидеть в присутствии барина — ни-ни. Все-таки, что за сволочь была ее прежние хозяева? И те, что помещики — забыл их фамилию, и покойный генерал. Это же рабовладельческий строй какой-то. Тетка — еще далеко не старуха, а всего на свете боится, ревет, как не в себя. Посмотришь на такое, начинаешь понимать, почему в 1906 году, а особенно — в семнадцатом мужики барские усадьбы жгли. Даже если сами крепостное право не застали, но были либо отцы-матери, либо бабки, поротые на конюшне. А в тех регионах, где не было помещиков, иных господ хватало.

— Таня, а ты мне все-таки расскажи, — улыбнулся я, погладив женщину по плечу. — Анне Игнатьевне я ничего не скажу. Еще и задам за то, что она тебя до слез довела.

А вот это была моя тактическая ошибка. Кухарку, кажется, уменьшительным именем называли сто лет назад. Слезы полились рекой.

Сейчас женщину успокаивать бесполезно, по опыту знаю. Ничего, минуток через десять отойдет.

Я пошел разбирать почту. Отложил в сторонку газеты — почитаю, пошелестел письмами. Ну, как всегда, Лейкин пересылает письма восторженных читателей, а особенно читательниц на мой адрес. Девчонки их отчего-то любят, хихикают и комментируют. Особенно им доставляет удовольствие почитать послания дамочек, резко возлюбивших автора и желающих встречи.

Потом все письма отправляются на кухню, на растопку. Даже те, в которые вложен конверт с маркой для ответного письма — ответь разочек, потом замучаешься.

Еще с почтамта пришло извещение о денежном переводе на сумму двенадцать тысяч рублей… Хм… Что-то и много. Впрочем, если тираж газеты растет, то автоматически вырастает гонорар и роялти автору. За это, кстати, Анне Игнатьевне спасибо.

Двенадцать штук — деньги большие, придется самому идти получать, не стоит девчонке рисковать. Но она тоже заявит — мол, все вместе сходим, втроем. Ладно, сходим втроем. Но револьвер я с собой возьму.

Но вот совсем любопытный конверт, на котором написан весьма странный почтовый адрес и еще более странный адресат: «В город Череповец Нижегородской губернии. Барышне Анне, блестяще разбирающейся в химии и медицине».

Даже и удивительно, что письмо дошло. Штемпель столичный, значит, петербургские почтовики географию знают получше отправителя. А то, что в Череповце нас нашли, тоже понятно. Барышни с таким именем у нас имеются, но кто еще может разбираться в химии?

Я даже догадываюсь, кто написал письмо. Любопытно, о чем там, но…

Кухарка проревелась и начала накрывать на стол. Я думал — что не скажет, но выдала:

— Я ведь, Иван Александрович, пусть и дура, да не совсем. Я почему спросила… Анна Игнатьевна нынче меня отругала — мол, отчего у Ивана Александровича вчера была рубашка позавчерашняя?

— А ты здесь причем? — удивился я. Я и на самом деле вчера ухватил рубашку, которую собирался кинуть в стирку. Не смертельно.

— Вот и я говорю — барышня, так камердинера, чтобы за барином следил, у него нет. А я ведь не знаю, не гляжу — чистая рубашка или нет. А она — ну, ты же женщина, должна понимать, что Иван Александрович больше двух дней в одной рубашке не любит ходить.

Я смущенно почесал затылок. Ну да, не люблю, но никогда не задумывался, откуда у меня чистые рубашки берутся. Привык, что грязное белье пропадает, а чистое появляется. В той реальности я бы стиральную машину включил. А здесь у меня Анька есть.

— Ладно, я все понял, только, какая связь — чистые рубашки и невеста?

— Так Иван Александрович, та барышня, что невестой считается, она же мне замечания не делает, а маленькая — она всегда за вами следит, словно не сестра — как вы о ней говорите, а невеста или жена. Еще все время спрашивает — хорошо ли хозяин кушает?

Я улыбнулся, но отвечать ничего не стал. Желает кухарка ломать голову — пусть ломает.

А я раздумывал о предстоящем совещании. Что там опять выдаст господин Румянцев? Или он выразит опасение, что железная дорога опасна для сельского хозяйства? Дескать — из-за железки гусаки перестанут метать икру, а коровы потеряют оперение.

В голову сразу полезли читанные в прошлой реальности жуткие прогнозы о том, что железные дороги — штука бесполезная, потому как русские вьюги не потерпят иноземных хитростей, занесут все колеи снегом, откапывай их потом. У пассажиров из-за быстрого движения начнется воспаление мозга, отравленный дымом воздух убьет пролетающих мимо птиц… дома близ дороги погорят…

Но, вообще, все это высказывалось лет пятьдесят назад, но нынче-то уже 1884 год. Когда у нас первую железную дорогу открыли? Да, в год смерти Пушкина, в 1837 году. А теперь в России несколько линий. Не так много, как требуется, но общеизвестно, что железная дорога не так страшна, как ее малюют. Проблем, разумеется, много, но, когда дело новое, с этим всегда так.

Нет, Румянцев и иже с ним не настолько отсталые, чтобы нести совершеннейшую чушь. Еще они должны понимать, что железная дорога — государственное дело и не уездному земству вякать. Когда кузнец кует — лягушка лапу не сует.

Ладно, сходим, послушаем.

В Городской управе вначале столкнулся с господином исправником. Василий, вместо того, чтобы сидеть в своем кабинете на втором этаже, стоял недалеко от дверей и посматривал на гласных Думы и членов земства, входивших в зал заседаний. За спиной исправника мрачно стояли городовой Смирнов и помощник пристава Савушкин.

Пожимая мне руку, Абрютин поинтересовался:

— А вы тут в каком качестве? В качестве товарища прокурора или следователя?

Пожав руку другу, кивнув полицейским, пожал плечами:

— А это, ваше высокоблагородие, как пойдет. — Оглядевшись по сторонам — не слышит ли кто, вполголоса сказал Василию:

— Сам толком не знаю, но городской голова позвал. А сам чего?

Точно также, как и я, снизив голос, исправник пояснил:

— Смотрю — не явился ли кто подшофе… Сам понимаешь.

Это я понимаю. Органы городского самоуправления и органы уездного, дружат не шибко. Совместные заседания же проводить приходиться. А что поделать, если много вопросов, касающихся и совместного землепользования, и налогов? Вон, Румянцев до сих пор пытается брать с Милютина налог за туэрные цепи как с объекта недвижимости и, хоть кол ему на голове теши.

Ладно, если заканчивается лишь словесной перепалкой, но гласные могут и на рукопашный бой перейти. Куда годится, если подерутся представители народовластия? Так что, Абрютин вынужден присутствовать на подобных заседаниях, чтобы вовремя гаркнуть, а то и разнять драчунов. Не сам, разумеется — исправнику несолидно, а с помощью полицейских.

Еще хорошо заранее убрать из зала заседаний тех, кто перед походом в Городскую управу зашел в трактир или ресторацию. И так бывает.

Вроде как время подошло, пора начинать заседание.

Зал заседаний не велик — примерно, как школьный класс. Да и депутатов с гласными не так уж много — десять гласных и двадцать земцев.

Спереди стол, вроде учительского, за которым сидят Городской голова Милютин и председатель земской управы Румянцев.

Мы с Абрютиным уселись рядком, в последнем ряду, а полицейские встали в разных углах — мало ли что.

Открывать заседание полагалось бы Ивану Андреевичу Милютину — как-никак, это его территория, зал принадлежит Городской Думе. Но господин Румянцев, посмотрев на часы, убедился, что уже три, резко вскочил.

— Господа, железная дорога, о которой так печется наш городской голова — преступление!

После слов председателя земской управы по залу пронесся легкий шум, присутствующие вначале посмотрели на городского голову, а потом запоглядывали на нас с исправником. Все-таки, мы считаемся в уезде главными в том, что касается преступлений. Но народ, пусть подавляющее большинство состоит из крестьян, не лыком шит и прекрасно понимает, что слова — это одно, а поступок — совсем другое. Тем не менее, Милютин вправе подать жалобу в Мировой суд, если посчитает себя оскорбленным. Но Иван Андреевич из-за такого пустяка тратить свое время не станет.

А Милютин, в адрес которого прилетело такое обвинение, лишь усмехнулся.

— Вы, Николай Федорович, обвиняете меня в уголовном преступлении? — уточнил он.

— Преступления бывают не только уголовные, но и иного свойства, — колыхнул бородой Румянцев. Приняв самую обличительную позу, главный земский деятель с пафосом сказал: — Вы, господин городской голова, ради пополнения своей мошны, готовы лишить куска хлеба сотни, если не тысячи людей в нашем уезде.

— И каким образом, позвольте спросить? — с интересом спросил Иван Андреевич. Тем, что в столицу станет легче поставлять товары? Или тем, что на дорогу станем тратить не трое суток, а одну ночь?

— Иван Андреевич, жители нашего уезда не часто бывают в столице, — поморщился Румянцев. — Кроме вас, да еще тех, у кого имеется казенная надобность, в столице и не бывают. А коли нужно — есть почтовые кареты.

При воспоминаниях о почтовых каретах я поморщился. Ужас ужасный. Я и в автобусе-то отказываюсь ездить, если ночные переезды. Не могу я спать сидя. А если и сплю — то плохо. Вон, Ленка все время сердилась, что я не хотел отправляться в дешевые автотуры. Ей-то что — автобус тронулся, а она уже дрыхнет, а я мучайся. По мне — лучше на поезде или на самолете, чтобы ночью спать в гостиничном номере, не трястись по дорогам.

Впрочем, если ехать зимой в кибитке лежа, как это было во времена Пушкина — может, и ничего.

— Я считаю проект по строительству железных дорог преступлением, потому что он не согласован с органами народного самоуправления, — заявил Румянцев.

Ишь ты, органы народного самоуправления. Есть среди земцев простые мужики, у которых семеро по лавкам, а из имущества лишь дом да корова? Ага, как же.

— Николай Федорович, мы уже много раз с вами встречались, обсуждали, — вздохнул Милютин. — Что вы на этот раз скажете? Кому будет вред, ежели по территории уезда пройдет железная дорога?

— Прежде всего вред будет всему уезду. Будет нанесен удар по Мариинской системе. А она основа нашего благосостояния. Народ нанимается в бурлаки, в селах, которые по Шексне — стоянки для бурлаков. А ремонт барж? — начал перечислять Румянцев. — А почтовые станции, которые обслуживают наши крестьяне? Что с ними будет?

Допустим, почтовые станции — государственные, а не земские. Но их обслуживают и на самом деле крестьяне. Это же не только сами постоялые дворы, конюшни, но и дрова, и продукты, и прислуга. Здесь Румянцев прав. С появлением железных дорог погибнет целая инфраструктура, потому что железнодорожные станции не будут ставить через каждые двадцать верст, как почтовые. Смысла нет. Но он о чем переживает? О том, что жители уезда лишатся рабочих мест или о том, что с закрытых трактиров уже нельзя брать налоги?

— Я уже неоднократно говорил, что плюсы во сто крат перевесят минусы.

— Конечно, для вас железная дорога дело выгодное. Вы для себя стараетесь. Зерно с ваших складов будет поступать прямо в вагоны, а как нам быть?

Милютин посмотрел на Румянцева с неким сожалением. Ну, как же председатель земства не понимает самых простых вещей? Или он просто не желает понимать?

Наверное, на месте городского головы я бы гаркнул — мол, проект утвержден и обратной дороги нет. К чему тратить свои нервы и время?

Но, судя по всему, Иван Андреевич Милютин, как опытный управленец понимает, что ему нужны союзники. Причем, искренние. Остановить строительство дороги никто не сможет, а вот затянуть — вполне возможно.

Иван Андреевич только улыбнулся в бороду, потом сказал:

— Господа, у меня есть предложение… Давайте мы сейчас послушаем не мои рассуждения, а мнение человека, который в нашем Череповце живет недавно. Он, с одной стороны, вроде и посторонний, но вместе с тем, уже свой.

Так, уж не меня ли Иван Андреевич собирается под танк кинуть?

Я как в воду глядел.

— Иван Александрович, не желаете выступить перед нашим обществом? Можете прямо со своего места.