Господин следователь. Книга десятая

Глава 10 Идет коза рогатая

Нет в мире совершенства. Когда случаются какие-то происшествия, из-за которых приходится отрывать задницу от стула, бегать, кого-то допрашивать, что-то выискивать, вздыхаешь и думаешь — зачем мне это надо? Вон, как хорошо жить, если ничего не происходит. Ходишь на службу, пишешь свои опусы, а жалованье идет, а заодно и стаж. Я же хочу выслужить свои двадцать пять лет и уйти на пенсию. И дослужить бы оставшиеся 24 года в тиши и в мире.

Но, если все тихо-мирно, тоже беда.

Цыгане благополучно уплыли, ничего не натворив, не украв и, не увезя с собой ни одной девки. Если кто-то сам за ними рванул — их дело. Городовой Яскунов нашелся — он, оказывается, просто уходил домой обедать, не поставив в известность начальство. Нагоняй, конечно же, получил, но в пределах разумного. Кража шуб и мехов раскрыта.

Нет, скучно, когда ничего не происходит. И мне, да и всему городу. Но у нас все-таки разные критерии для волнений.

Недавно Череповец был взволнован — даже ошарашен, поступком купца Ивана Ильича Высотского — хозяина нескольких складов железоделательной продукции и кузниц, а заодно и хозяина Игната Сизнева — Анькиного отца. Я с ним однажды имел дело, когда ходил замолвить словечко за Игната, когда тот профукал купеческие деньги. Собственно говоря. Игнат был сам виноват, но купец его с должности снимать не стал, ограничившись тем, что велел взыскивать с управляющего складом утраченные деньги. Но с учетом того, что Сизнев получил повышение, растрату он покрыл за четыре месяца, без особого напряга для домашнего бюджета.

В доме купца в течение нескольких месяцев происходили странные события. Впрочем, почему странные? Самые, что ни есть обычные, пусть и неприятные — мелкие кражи. Такое, иной раз, случается. Пропадали деньги — не настолько большие, чтобы обращаться в полицию или идти ко мне и требовать, чтобы следователь открыл дело, но все равно — деньги, они и есть деньги. Тут три рубля исчезнет, да еще прямо из кармана купеческого пиджака, там пропадет серебряная мелочь, а здесь куда-то задевается бумажный рубль, выложенный для дворника. Или исчезнет серебряная заколка супруги купца, а как-то пропала золотая брошь. Как водится, грешили на прислугу, Елизавета Степановна жаловалась, а купец, не слишком-то разбираясь, успел уволить трех девок. Те, разумеется, рыдали и отпирались, да кто им поверит?

А вот в один не слишком прекрасный день, Иван Ильич лично застукал воришку, коим оказался его собственный отпрыск — белобрысый реалист Федька, занимавшийся тем, что вдумчиво обшаривал карманы родителя.

Шум, крик, основательно побитый юноша — это-то все ладно, это в порядке вещей, но дальше случилось самое интересное. Купец, не довольствуясь телесным наказанием, приказал заложить коляску, посадил в нее жену и сыночка, уселся сам, а потом принялся объезжать деревни, куда вернулись бедные девки. А там, отыскав дома, где проживали бывшие служанки, останавливал лошадей, выходил сам, выводил жену и сынка, а потом вся семья становилась на колени и просила прощения.

Посмотреть на богатого купца, явившегося просить прощения у простой девки, сбегалась не только деревня, но и вся волость. Однако, никто не подсмеивался, а напротив — проникались почтением и уважением. Надо ли говорить, что прощение было даровано немедленно? Но кроме всего прочего, Иван Ильич дал каждой из девушек по пятьдесят рублей, что для нашей деревни означает либо собственный дом и корову, либо лошадь с козой.

Мнение горожан разделилось. Кто-то говорил, что купец второй гильдии Высотский, отправившись просить прощения у каких-то крестьянских девок, унизил себя, да еще и сына в придачу. Ну-ко, теперь все будут знать, что Федька Высотский вор! А девки? Ну так и что, не убудет с них. Другие говорили, что купец, в общем-то, молодец, но хватило бы и денег, которые можно отправить либо с посыльным, либо просто по почте.

А что касается моего мнения, встретив как-то Ивана Ильича, пожал ему руку и сказал, что я и прежде относился к нему с уважением, а теперь оно подскочило до небес. Еще сказал, что на такой поступок способен только сильный человек. Высотский слегка застеснялся, зато сообщил по большому секрету, что сынок таскал деньги не на какие-то там свои делишки — на табачок или еще на что-то, нечто постыдное, вроде игры в карты или продажных девок, а чтобы подарить их своей зазнобе.

Не то, чтобы это оправдывало кражу, но, смеем надеяться, наследнику урок пойдет впрок и ко мне, за какое-то серьезное правонарушение — сиречь, преступление, он в будущем не попадет.

Но высказать слова уважения человеку, отважившемуся на такой поступок — это одно, а дело — совсем другое. А как бы я сам поступил, оказавшись на месте Ивана Ильича? Гипотетически, разумеется. Увидел, как мой сынок вытаскивает из моего кармана деньги. Неприятно, сыночке бы вставил, как следует, а вот что дальше?

Нет, отдаю самому себе полный отчет — я бы на такой поступок не отважился. Наверное, просить прощения у бывших служанок все-таки поехал — совесть-то у меня осталась, сам же девок увольнял, выплатил бы им некую компенсацию. Даже и не по пятьдесят рублей, а по сто. Но на колени бы вставать не стал, это раз. И два, это то, что сына бы с собой не стал брать и, вообще, его имя бы светить не стал. Возможно, что народ бы догадался и сам, так и ладно. Вслух не сказано, а додумывать никому не запретишь.

Но дело с покаянием купца Высотского и его сына, меня, в общем-то, не касалось. К расследованию руку не прикладывал, довольствуясь слухами и сплетнями, а в остальном, ходил в свой кабинет и скучал. Вроде и другие дела делаю — вспоминаю и записываю «шерлокиану», по-прежнему учу французский и немецкий языки (не знаю зачем, но вдруг-таки пригодится), но делать-то что? Никто никого не убил, не ограбил. Ну скукотища же!

И тут…

Когда я был учителем, то проходил по обществознанию такое явление, как девиантное поведение. В дебри не полезу, но напомню, что это поведение, отклоняющееся от общепринятых в обществе социальных норм. Тема достаточно интересная, а еще можно сообщения деткам давать — скачают с Интернета, выступят перед классом — пятерочка на халяву обеспечена. А мне что, жалко, что ли?

Как правило, распределение девиаций происходило спокойно. Какая разница, о чем сообщать: о пьянстве с наркоманией, преступности или самом опасном виде девиаций — терроризме?

Но особый интерес вызывало коллекционирование.Вроде — и к девиации его сложно отнести, но, тем не менее, не так и мало у нас людей, тратящих деньги и время на старинные (и не очень) монеты, награды не существующих государств, почтовые марки, спичечные коробки или значки Олимпиады-80. Еще собирают оловянных солдатиков (кто-то предпочитает однотонных, а кто-то раскрашивает), елочные игрушки, кирпичи, старинные бутылки, киндер-сюрпризы, пожарные каски и многое-многое другое.

Коллекционирование — любопытная тема, поэтому желающих сделать по ней сообщение было больше, нежели тех, кто хотел поделиться своими соображениями о терроризме. Тут можно и собственного папу упомянуть, что тратит семейные средства на игрушечные машинки или дедушку, заполонившего собственный дом подстаканниками — от серебряных, времен Российской империи, до мельхиоровых или стальных РЖД, которые навязывают проводницы.

Правильно говорят умные люди, что коллекционирование — скрытая форма тихого помешательства. Но кому от них хуже?

В нашей империи коллекционеры имеются. Тут вам и Третьяковы, и Щукины, и Морозовы. Но они, насколько я помнил, предпочитали собирать картины. С учетом того, что эти коллекции стали основой для художественных музеев и выставочных залов — дело важное. К тому же, меценаты очень полезны художникам. Что бы делал Репин или Суриков, если бы у них не было Павла Третьякова?

Не сомневаюсь, что во второй половине 19 века в России есть люди, собирающие старинные рукописи или первопечатные книги, античные монеты и компасы первопроходцев, гравюры и камеи.

Но эти коллекционеры где-то там, далеко — в Москве или Санкт-Петербурге. Все-таки, чтобы собирать картины и платить художникам по пять, а то и десять тысяч за холст, нужно иметь серьезную финансовую основу, вроде парочки полотняных фабрик или пай в акционерном обществе. Наши олигархи пока еще не настолько богаты, чтобы тратить деньги на картины. Вкладываются в благотворительность, в образование — уже хорошо. Возможно, это даже лучше, нежели вкладываться в художников. Кто знает, кто выйдет из земской школы или городского училища

В реалиях провинциального городка я знал только одного коллекционера — Сергея Николаевича Веселова, свихнувшегося на эпохе Наполеона и собиравшего все, что связано с «наполеоникой» — от книги с автографом императора до поеденного молью мундира.

К чему это я? А к тому, что буквально на днях осознал, что помешался.

Подарок Ивана Андреевича и его дочери пришлось отнести на службу, потому что Кузьма — уже не котенок, но пока и не кот, принялся проявлять к фарфоровой фигурке своеобразный интерес: то покушался на ее рога, пытаясь отгрызть, то норовил уронить на пол. С чего бы Кузьме Ивановичу сердиться на Анхен? Кажется, ни Анька его не обижала, ни Манька?

Я, было, поставил козлушку в книжный шкаф, но он с открытыми полками, а рыжий и там пытался ее достать. Конечно, можно фигурку куда-то спрятать, но тогда пропадала вся прелесть обладателя. Какой смысл иметь красивую вещь, и прятать ее подальше?

Посему, отнес ее в Окружной суд и поставил на стол. Но и там покоя моей «Аньке с рожками» не было. Коллеги, заходившие в кабинет почесать языки, покурить (понял, что выгонять бесполезно), норовили ее потрогать, постучать ноготком и с умным видом заявить — мол, немецкий фарфор!

То, что немецкий, я и без них знаю, но точно убедиться, что это фарфор можно только одним способом — разбить фигурку и посмотреть на скол. Ежели он ровный — точно, фарфор, а нет — то фаянс. Но что за дурная привычка брать в руки хрупкие вещи, да еще не свои?

Зато товарищ окружного прокурора господин Остолопов, посмотрев на мою козочку в немецком костюме, хмыкнул, а на следующий день принес в подарок… фарфорового дядьку в костюме 18 столетия — в камзоле, треуголке и в ботфортах, сидящего верхом на козле. Причем, и дядька и козел были в очках, а на рогах животины закреплены ножницы. Надворный советник сказал, что это настоящий мейсенский фарфор, а на мои робкие попытки отказаться — дескать, неудобно же, отмахнулся — мол, досталась от дядюшки — вице-губернатора, а фигурка эта ему никогда не нравилась, хотел выкинуть, но рука не поднималась. А вот в подарок хорошему человеку — в самый раз.

Словно подслушав мысли Остолопова (а может, просто узнав в разговоре?) окружной прокурор Книсниц принес мне в подарок французскую пастушку и симпатичную козочку.

Когда мелких и рогатых скотинок, воплощенных в фарфоре, стало три штуки, в кабинет заглянул один из судебных приставов — Пашка Знаменский. Впрочем, парень недавно был произведен в первый классный чин, поэтому стал Павлом. Коллежский регистратор похихикал, а потом вытащил из-за пазухи скульптурку мальчика, бодающегося с козленком.

Но я окончательно осознал, что все, «приплыл», обнаружив, что рассматриваю в лавке мещанина Строкотова, где у нас продается всякая бакалея, фарфоровые фигурки и вспоминаю песенку из далекого-далекого детства.

Мы старинные игрушки —

Дамы, принцы и козлушки.

Динь-донь!

Нет, там были не козлушки, а пастушки. Но козлушки — куда как интереснее.

Если тронешь нас — как блюдца,

Наши ручки разобьются.

Не тронь!

Мы фарфоровы, мы тонки.

Уходите прочь, девчонки,

От нас!

Если тронешь нас — как блюдца,

Наши ножки разобьются

Сейчас!

Опустите снова крышку,

Отпустите нас, мальчишка!

Динь-донь![1].

А я рассматриваю всю эту красоту и отыскиваю в ней что-нибудь козлиное. Все, что нашел — женскую фигурку со всеми признаками прекрасного пола, зато с рожками и копытцами. Сатиресса? Что ж, сатиресса — это не совсем коза, но и не женщина. Кажется, по мифологии это существо происходят от богини Артемиды и бога Пана[2]?

Тяжела наша жизнь и сурова.

Избегают мужья сатиресс.

Я всечасно должна быть готова,

Что супруг от семейного крова

Удерет легкомысленно в лес.

Что ж, берем в коллекцию полукозу, тем более, что хозяин просит за нее смешные деньги — 50 копеек. Мол — за прочие фигурки, особенно те, что с красавицами, не грех и пять рублей взять, а эту барышню с рожками никто не берет — дескать, ни то, ни се.

Так что, теперь в моей коллекции аж пять фигурок. Маловато будет. Конечно, можно бы пойти по самому простому пути, по которому идут все начинающие коллекционеры — брать все подряд, а потом начинать сортировку. Типа, как нумизмат-первогодок вначале «сметает» все подряд, потом начинает понимать, что уважающий себя коллекционер не станет пополнять собрание монетой — пусть даже редкой, если она в плохом состоянии! Почему бы и мне не пополнить коллекцию не фарфором, а глиной? Есть же у нас изделия местных мастеров? Но я твердо решил, что в своей коллекции стану держать только фарфор! Ну, если, разумеется, в поле зрения не появится что-то интересное.

Чем отличается коллекционер от банального собирателя-барахольщика? А тем, что настоящий коллекционер изучает и саму вещь, и эпоху, в которую создан предмет коллекционирования.

И я тоже принялся изучать фарфоровую козу, подаренную мне Милютиным. Увы, Мария Ивановна не смогла сказать — что за фигурка, чье производство. Не озаботилась. Увидела в антикварной лавке и купила. А что я могу сказать? Судя по всему — немецкое производство. Вряд ли французы или англичане станут наряжать зверюшку в национальный немецкий костюм. Клеймо, что я обнаружил, представляло две буквы «Р. Н». Но что это означает — не знаю.

Значит, придется искать справочники, каталоги, изучать историю возникновения европейского фарфора. Я только всего и знаю, что в Европе давно хотели постичь загадку китайской «глиняной бумаги», но тщетно.Наконец, Август Сильный — курфюрст Саксонии и король Польский — тот самый, что был союзником Петра Великого (союзник, надо сказать, из него скверный), постоянно нуждавшийся в деньгах из-за огромных трат на любовниц, поставил задачу какому-то алхимику — создать философский камень. Камень, превращающий навоз в золото, тот так и не создал, зато открыл фарфор.

На русском языке нужной литературы пока нет, значит, станем читать на иностранном. Зря я что ли языки учу? А знания, касающиеся фарфоровых предприятий Европы не исключено, что могут и пригодиться.

[1] Эсфирь Эмдем. Дом с волшебными окнами.

[2] Считается, что сатиресса — плод фантазии писателя Александра Кондратьева (1876–1967 гг.), но тот ссылается на античные вазы, хранящиеся в Эрмитаже.