Горящий призрак без имени — антология ужасов

Глава 29. Глубина на потолке

— Она начала раздеваться, стянула с себя какую-то кофту и вроде бы всё. Осталась в одних штанах и лифчике. Как ей только не холодно при раскрытом окне. Хм… взяла в руки бубен и орбу, видимо собирается проводить свой ритуал.

— А что такое орба? — спросил я.

— Это такой молоточек, которым она бить будет.

— А-а, ты про колотушку.

Нарина с улыбкой глянула на меня.

— Нашёл же как назвать.

— Ладно, что там дальше?

— Шаманка идёт к гробу… — Нарина говорила шёпотом, словно нас могли услышать на той стороне. — Смотрит на эту жуткую великаншу. Она в сравнении с ней будто ребёнок у постели взрослого… Начала бить в бубен и кружить вокруг гроба. Шаг вперёд — удар, затем два шага и опять удар. Судя по движению губ она что-то говорит… или нет, даже поёт…

Нарина заворожёно описывала, и я видел, как её пальцы непроизвольно напрягаются, сжимая корпус бинокля. С одной стороны мне хотелось отобрать его у неё и самому всё увидеть, но с другой я словно смотрел туда её глазами.

— Что-то происходит, — вновь заговорила она.

— С телом?

— Нет. Снежинки у окна стали как-то странно себя вести.

Я глянул туда и заметил, что постепенно над окном разрастается крупный вихрь. Снежинки двигались с какой-то нереальной плавностью, словно невидимая сила захватила их и направила прямо в комнату к великанше в гробу.

— Такое уже было раньше, — сказал я.

— Но чего она пытается этим добиться? Вернуть всё обратно?

— Этого не знаю. Опиши что там.

— Снег оседает на жёлтоватом лице великанши, будто притягиваясь к нему, и не тает. А шаманка всё продолжает танцевать, кружится вокруг неё, словно не замечая, что снег и холод проникает глубже в комнату.

— Вероятно она в трансе, — рассуждаю я.

— Погоди, что-то происходит… — её голос дрогнул, став чуть тише. — Что-то не то с телом великанши, шаманка остановилась, прекратила петь.

— Что там?

— Тело странно подрагивает, и лицо… оно словно меняется… нет, это трупные пятна — они двигаются. Расходятся волнами, меняют своё расположение, как бы перетекают в другие формы.

— Подробнее, пожалуйста, — просил я в нетерпении.

— Ну даже не знаю. Шаманка кажется в ступоре, не знаю шокирована она или всё идёт по плану. Эти коричнево-жёлтые пятна двигаются, и… я поняла, они не просто меняются, нет, они превращаются в непонятные символы, как будто тело великанши стало листом для чьей-то древней записи. Что-то между иероглифами и смутными узорами, я такого никогда в жизни не видела. И они медленно растекаются по её коже, пульсируют, словно дышат.

Каждое слово звучало так, будто Нарина не видела, а лишь угадывала; и я до меня постепенно докатывалось запоздалое чувство, что скорее всего не только мы наблюдаем за этим процессом, но и кто-то с другой стороны, — кто возможно изначально ждал нас, — смотрит на нас сквозь ночное небо.

— О господи, губы великанши, они шевелятся… и платье на груди, оно приподнимается, там есть что-то тёмное, символы собираются в этой области… оттуда сейчас что-то вырвется!

Вдруг Нарина ахнула и на секунду зажмурилась. Я хотел что-то сказать, но слова застряли в горле. Когда она вновь открыла глаза и посмотрела туда, то словно растерялась, стала описывать неуверенно.

— На груди великанши что-то плавает, нечто чёрное. И… шаманка смотрит куда-то наверх, к потолку… её лицо, оно…

Голос Нарины стал глохнуть, но не от волнения, он будто проваливался на глубину. И я кожей ощутил холод, расползающийся по комнате, не резкий зимний холод, а мерный и едва ощутимый.

— Что-то не так, — сказал я, и она тоже это поняла.

Нарина убрала бинокль, и её глаза, горящие в темноте, встретились с моими. Она не сказала ни слова, но в этом взгляде было что-то почти первобытное. Словно мы оба единовременно поняли, что нечто вырвавшееся из груди великанши находилось не только в доме напротив, но и на потолке нашей кухни, у нас над головами.

И тогда мы медленно подняли глаза вверх.

Привычного белого потолка со сломанным много лет вентилятором-люстрой там не было. Над нами нависала глубокая и абсолютная, безмолвная бездна, и голубой свет от телевизора терялся в ней. Кожа покрылась мурашками, я сразу ощутил, что это не просто темнота, а буквально провал в потолке колоссальных размеров.

Мы непроизвольно взялись за руки.

Когда глаза привыкли к черноте, я стал различать в ней случайные искорки, которые были настолько малы, что никогда в жизни не рассеяли бы этот безжалостный и всепоглощающий мрак — это были звёзды. Без сомнения, над нами простирался космос — бескрайний чёрный океан, бесконечно глубокий и пугающе молчаливый.

И этот океан расширялся.

Постепенно спускаясь с потолка к границам зрения, он свернул пространство вокруг нас, поглотив комнату без остатка. Я по-прежнему чувствовал стул, на котором сидел, но в то же время кухня исчезла. Остались лишь мы с Нариной, держащиеся за руки посреди величественной пустоты, где повсюду простирались бескрайние дали, поглощая любое представление о конечности и форме. Дребезжание холодильника, снежная буря за окном и стук наших сердец — всё стихло и мы стали двумя песчинками, которые унесло могучим дыханием вечности, а вокруг не было ничего, кроме безмолвных отзвуков мрака.

Я смотрел не в силах отвести взгляд. И я видел, как сквозь эту вечную черноту плыли галактики, словно мириады светящихся островов, текли по неведомым траекториям, а их сияние было едва уловимо. Любому свету здесь приходилось сражаться за каждый миг своей жизни, пока тьма рано или поздно не поглотит его. В этих просторах величие и ужас сливались в одно — это место, где мечты дрожали на грани небытия, а малейшая мысль о бесконечности оставляла после себя лишь щемящее осознание нашей ничтожности.

Нужно было держаться за свой рассудок, не отпускать его.

Попытавшись сосредоточиться на ногах, которые упирались в невидимый пол, я покрепче сжал руку Нарины и повернул к ней голову — она с ошарашенным видом рассматривала что-то во тьме внизу, а её распущенные волосы парили в невесомости.

Я посмотрел туда.

И в этой тьме к нам приближалось нечто, но настолько медленно, что заметить глазом это было невозможно, лишь почувствовать. И оно было так близко, что у меня перехватило дыхание. Не планета и не существо, оно даже не имело формы, но перекрывало собой почти все видимые нам снизу отголоски звёзд.

Вдруг у меня над правым ухом зазвучал женский шёпот, это была не Нарина, но говорящая стояла прямо за мной: «Эта приближается древняя тьма», — сказала она на другом языке. — «Не смотри на неё. Чем больше твой ум пытается выхватить какие-то её черты или движения, тем скорее сольётся с окружающей пустотой». Она говорила точно не на русском, но я почему-то ясно понимал её.

Кто это говорил, я не знал, но был рад тому, что от опасности — как это ни странно — нас защищал окружавший со всех сторон мрак. Я чисто физически не мог рассмотреть ту штуку внизу.

«Ты та шаманка?» — предположил я в уме.

«Её зовут — Мидо и я её подсознание. Вот что бывает, когда слишком долго всматриваешься во тьму»

Мы общались не голосами, а мыслями.

«Она не вспомнит, что мы говорили»

«Что нам с подругой сделать, чтобы вернуться?» — спросил я. — «Если это возможно»

«Думай о красном солнце — закрой глаза и представь, что видишь его прямо перед собой»

«Красное солнце?»

«Гораздо веселее смотреть на красное солнце, согласен? Повторяй за мной: красное солнце, red sun, 붉은 태양…»

Я стал повторять и, хотя не знал толком ни английского, ни тем более корейского языка, получилось довольно сносно. Она сказала, что за Нарину волноваться не нужно, ей она подскажет то же самое.

Вселенная вокруг меня стала рассасываться. Я словно бы просыпался от глубокого сна. И хотя я возвращался обратно, не мог сказать наверняка, не осталась ли частичка меня в той глухой пустоте.

Шёпот подсознания Мидо исчез, лишь её имя вертелось в голове.

Мы с Нариной снова сидели на кухне.

Я заметил, что лицо Нарины мокрое от слёз, с моего подбородка тоже капали слезинки, хотя я не помнил, чтобы плакал. Мы до сих пор держались за руки.

— Ты тоже это видела? — спросил я.

— Космос?

— Да.

— Ага, это было так реально, словно я взаправду очутилась там.

— А с тобой говорило подсознание шаманки?

— Это была шаманка?

— Ну да, она сказала, что её зовут Мидо.

— Я была слишком напугана, чтобы о чём-то расспрашивать её и просто сделала, как она велела. Хм… Мидо? Звучит как корейское имя. Выходит она кореянка?

— По-моему да, она использовала этот язык в том числе. Ну будет возможность — спросим. Кстати как она там?

— Когда я видела её последний раз она вроде как плакала, глядя не моргающим взглядом в потолок. Может посмотришь вместо меня? А то с меня кажется хватит.

Когда Нарина передала мне бинокль, её пальцы были ледяными, как и мои. Мы оба промёрзли, как сама тьма за окном, и теперь батарея под подоконником казалась особенно горячей.

Я поднёс линзы к глазам, и с первым же взглядом по коже пробежал холод. Мёртвая девушка в комнате словно стала ещё больше, а её кожа казалось чище, из-за того что с неё сошли все трупные пятна. Теперь пунцовое платье ещё больше подчёркивало её бледность. Шаманка, точнее — Мидо, сидела на полу, её обнажённое до пояса тело дрожало. Кажется на ней увиденное сказалось ещё сильнее, чем на нас, вероятно, это как-то связано с её застрявшим в космосе подсознанием. Открытые створки окна колыхались от ветра, снег врывался в комнату крупными хлопьями и уже не таял.

Тут с краюшку моего зрения мелькнуло что-то, и я непроизвольно переключил фокус, скользнув взглядом к окнам других квартир. К третьему часу ночи в доме горело уже каждое окно. Я ощущал, как творящийся там кошмар опять начинает поглощать меня. Знакомое забытое чувство.

— Вадим, что там? Не томи, — просила Нарина, в её голосе по-прежнему слышалась тревога.

— Твою мать, кажется что-то началось…

— Что?

В каждой квартире, на каждой кровати или диване, люди, казавшиеся до этого безжизненными, вдруг начали двигаться. Сначала один, потом второй. Первые их движения были лишь лёгкой судорогой, механическим вздрагиванием, а потом они неожиданно сели все одновременно, как роботы. А лица их оставались при этом всё такими же пустыми, с тёмными провалами глазниц, как у старых кукол и без малейших признаков жизни. Они поднимались, не оборачиваясь, не оглядываясь — как НПС в плохой игре, будто поломанные манекены, подвластные воле невидимого дирижёра.

— Жильцы встают со своих мест, — сказал я.

— И что они делают?

— Ничего хорошего.

Я смотрел, как они выходили в коридоры своих квартир, как отпирали двери и скрывались в подъездах. Их ожившие тела шли медленно, неестественно, как если бы только учились ходить. Или как в том анекдоте про водителя, который утверждает полицейскому, что трезвый как стеклышко, а сам даже выговорить это не может. Но как бы они не шатались, — они не падали и уверенно брели к своей цели, и с каждым шагом в их движениях всё больше ощущалась чья-то непреклонная воля и холодная беспощадность. Мне хватило и нескольких секунд, чтобы догадаться, куда они направляются.

— Думаю они идут к ней, — прошептал я, глядя Нарине в глаза.

Она отпрянула, ничего не ответив, а я снова приник к биноклю и тут же направил его в квартиру на четвёртом этаже. Там Мидо опять колотила в бубен, но уже без танцев, стоя прямо перед телом девушки в красном. Она не оставляла попыток прекратить творящийся кошмар, и если не поторопиться — будет поздно. Я обратил внимание, что над лицом великанши плясали синеватые огоньки, они выглядели как кисточки, отпрыгивающие от её носа, подбородка и ушей.

— Над лицом великанши мерцают какие-то всполохи электричества, — сказал я.

— Огни святого Эльма?

— Это чего такое?

— Оптическое явление. Оно вроде как бывает при большой напряжённости электрического поля в атмосфере. Такие разряды как раз возникают зимой во время метелей.

— Но не на человеке же.

В соседней от Мидо комнате поднялась тень, у меня ёкнуло сердце — это был её рыжий напарник. Но ему отнюдь не стало лучше. Он шёл, точно под гипнозом, словно марионетка, нетвёрдыми и плавными шагами. Я думал, он подкрадётся к Мидо сзади, но вместо этого рыжий остановился в полумраке коридора и вдруг распахнул входную дверь. Я даже сразу не понял, куда это он собрался, но потом до меня дошло — он впустил других жильцов, а кто-то из них вероятно спустился вниз и открыл дверь подъезда остальным.

В проёме стала появляться целая толпа, и она медленно втягивалась в квартиру, пока Мидо за закрытой дверью комнаты, не замечая этого, продолжала стучать в бубен. Нарина, дёрнула меня за плечо, её глаза горели, страхом, но и любопытством.

— Ну что там?! Дай мне тоже посмотреть!

Мы оба понимали, что продолжать наблюдать за этим — безумие, но не задумываясь припали щека к щеке, разделив окуляры бинокля между собой. Было слишком поздно сопротивляться зову, который затягивал нас в самую сердцевину кошмара.

Перед нашими глазами будто развернулась сцена из фильмов Джорджа Ромеро: похожие на зомби жильцы распахнули дверь и неторопливо заполняли тесную комнату. Среди них были старики, и совсем молодые люди, мужчины и женщины — все разного возраста, но одинаково безжизненные. На их лицах застыла всеобъемлющая пустота, как будто они потеряли не только себя, но и воспоминания о том, что значит быть живыми.

Мидо заметила их слишком поздно. Случайно обернувшись на звук, она вскрикнула так сильно, что услышали даже мы. Её руки обмякли, бубен и орба выскользнули на пол, и она, дрожа, попятилась, пока не упёрлась спиной в стенку дубового гроба. Тот едва шелохнулся на своих табуретах.

Толпа сжималась в кольцо вокруг Мидо. Среди этой толпы безмолвных лиц мне вдруг бросилась в глаза та самая девятилетняя девочка — с золотистыми кудрями и нежным личиком, — которое теперь выглядело бесцветным, как у всех остальных. Девочка уставились на Мидо, как чучело животного смотрит в пустоту. Она выдвинулась из толпы и пошла к ней навстречу, как если бы готовилась к нападению.

Оттолкнув девочку резким движением ноги, Мидо забежала за гроб, остановившись у открытого окна, в которое всё ещё пробивался ледяной ветер. Она вертелась, оглядываясь вокруг. Дальше ей отступать было некуда.

Я видел, что на её лице застыла маска невыразимого, обнажённого ужаса. Она выглядела словно загнанный зверь, не в силах ни закричать, ни отвести взгляда от того, что медленно подступало к ней. И она понятия не имела, что двое незнакомцев наблюдают за ней из дома напротив.

Мне стало ясно, что Мидо в смертельной опасности. Молчаливая толпа уже обходила вокруг гроба и тянула к ней свои руки, словно оживший ночной кошмар. Я почувствовал, как холодный пот скатывался по моей спине, а по животу разливалось острое предчувствие — сейчас случится что-то непоправимое, что-то, за чем я не могу просто наблюдать!

Сама она до этого не догадается.

Решение пришло молниеносно, будто кто-то вложил его мне в голову. Толком не думая, я распахнул окно и, прижавшись к краю рамы, закричал во всё горло:

— Мидо прыгайте в окно! Внизу снег, он смягчит падение!

Она замерла. Даже через расстояние я почувствовал её взгляд на себе — ошеломлённый, растерянный. На мгновения Мидо потерялась, не понимая, откуда вдруг донёсся этот голос, разрезающий ночную метель. И откуда он знал её имя?

Но тут её рыжий напарник, оказался в считанных сантиметрах, и его рука уже тянулась к её горлу. В тот миг Мидо поняла, что выбора у неё больше нет.

Не раздумывая ни секунды — она прыгнула в окно.