Сукины дети 6. Жмурки 2

Глава 7

— Дада хочет сказать, что ты — такой же дохлый, как и мертвяки на дороге, — заслонив старого ящера, Валид встал между нами, прижимая к груди дробовик.

— Именно этого я и не хотел говорить, — мягко заметил Гоплит. — Чтобы не ранить чувства нашего друга. Но по-сути Валидик прав. Вам лучше отойти подальше от гри-гри, Сашхен.

— Ну так уберите его от меня! — крик вышел неожиданно громким, эхом разлетелся по кладбищу, спугнув тучи ворон. — Иначе я заберу его у вас, и тогда…

— Спокойно, поручик.

Мне на плечо легла знакомая рука, и я сразу почувствовал себя лучше.

Я даже не понимал, насколько хреново мне было до этого — все мои мысли, чувства, всё моё естество и сознание захватила одна цель: заполучить этот замечательный, просто ВОЛШЕБНЫЙ предмет, просто чудо из чудес.

Как только я его получу, жизнь моя сразу измениться к лучшему — я это видел так же отчётливо, как и серое, в чёрных пламенниках комет, небо над головой.

— КАДЕТ!

Окрик вернул меня с небес на землю, но ненадолго. Внимание вновь захватил амулет.

— Валидик, разведи огонь, пожалуйста, — попросил Гоплит.

Оборотень кивнул и не убирая ружья, принялся собирать какие-то щепки, обломки — я не сразу догадался, что это остатки гробов.

Сложив их в небольшую кучку, он сунул под них скомканную газету — листок передал тот же Гоплит, достав из кармана.

Сначала я обрадовался живому огню. Вокруг было сыро, как у Болотного царя за пазухой, и мысль о костре казалась очень приятной.

В следующий миг вспыхнула догадка, зачем рептилоиду понадобился огонь. Я рванулся к нему что есть сил, распялив рот в немом крике, расширив глаза и задыхаясь от ужаса…

Но было уже поздно.

Гоплит разжал пальцы, гри-гри упал в пламя, моментально вспыхнул, превратился в раскалённый шар и… рассыпался серым пеплом.

Отпустило.

— Я просил вас не подходить, — с вежливым упрёком напомнил Гоплит.

— Он не мог, — Алекс похлопал меня по плечу, но когда я глянул на него, быстро отошел в сторону. — Сашхен ещё на крыше автобуса почуял эту дрянь. Гри-гри для него — как доза для торчка, как течная сука для кобеля…

Я поморщился.

Зачем он так?

А потом случайно увидел своё отражение в луже…

Мать моя женщина! А ведь в автобусе ребёнок.

— Я тоже это почувствовал, — оказывается, за моей спиной стоял чудо-отрок. Натянув капюшон кенгурушки почти до подбородка, в ранних сумерках он напоминал монаха-капуцина с старинной литографии. — Там, в городе. Кто-то бросил перед автобусом такую же штуку. Поэтому они, грешные, и полезли. Мы просто не заметили, как что-то упало — его могли швырнуть из любого окна…

— Любопытно, — Алекс пошевелил носком ботинка пепел быстро остывающего костерка. — Это сделали специально для нас, зная, так сказать, особенность моего напарника. Или же кто-то просто развлекался?

— Учитывая обстоятельства, скорее, первое, — откликнулся Гоплит. — Не хотелось бы каркать, но это — ещё даже не цветочки.

После уничтожения гри-гри мне сделалось гораздо легче.

Но сейчас, потоптавшись немного в стылой грязи, под муторным ледяным дождиком, я вдруг понял, что облегчение это было временным.

И когда я, для лучшего обзора, сделал несколько шагов в сторону и оглядел кладбище…

Я ощущал их, как тоненький свист. Я слышал их, как чёрные столбы света. Я видел их, как плотные скопления чужеродной силы, которую поместили сюда специально для меня.

Я должен их собрать — все, до единого. И тогда, наверное, смогу обрести покой…

— Дыши, Сашхен, — Алекс, взяв меня за плечи, отвернул от кладбища и заставил посмотреть себе в глаза. — Дыши, мерзавец.

Это меня отрезвило.

Я понял, что щелкаю челюстями в каких-то сантиметрах от его горла, ещё миг — и будет уже поздно, я вопьюсь в шею Алекса и тогда меня уже будет не оттащить.

Медленно, словно принадлежит чужому, моя рука поползла за пазуху. Нащупала там серебряную ладанку на освященном гайтане, вытащила её на свет Божий и вставила мне в зубы.

Слёзы хлынули сразу, смывая грязь, очищая душу от настойчивого зова гри-гри.

Закусив ладанку, чувствуя нестерпимое жжение в губах, на языке, в глотке, я втягивал носом ставший вдруг горячим воздух и смотрел, не отрываясь, в глаза Алекса.

— Уходи отсюда, кадет, — он толкнул меня. Сильно. — Пока эта дрянь здесь, мы не сможем тебя защитить. Беги в город, подожди нас где-нибудь там.

— Но… Как же вы…

Губы онемели. Язык едва ворочался, отравленный серебром мозг не хотел функционировать.

— Ваш наставник прав, Сашхен, — рядом с шефом возник Гоплит. — Вы должны нам помочь — тем, что отойдёте на безопасное расстояние и не будете мешать. А мы постараемся как можно быстрее собрать все амулеты и сжечь их, — чуть повернувшись, он обвёл взглядом разрытые могилы — буквально над КАЖДОЙ пламенел чёрный огонь гри-гри.

Молча отвернувшись, я зашагал к воротам кладбища. Ноги увязали в размокшей грязи, по плечам колотил ледяной дождь…

Ботинки будут испорчены безнадёжно, — с грустью подумал я.

И тут же обрадовался: на расстоянии гри-гри действует не так сильно — раз я могу думать о таких пустяках, как испорченные ботинки.

Сзади раздались лёгкие шаги, а потом в мою ладонь, как доверчивый тёплый зверёк, скользнула маленькая детская рука…

Не поверите, но меня захлестнула такая волна нежности, что на глазах опять выступили слёзы.

В следующий миг, правда, руку эту пришлось отпустить.

— Ты с ума сошла! — я кричал.

Настолько непреодолимым, диким, был страх того, что я мог сотворить…

— Сам дурак, — ответствовала Маша, делая шаг ко мне. — Куда это ты собрался?

Её голос сбил с меня ярость, словно та была ветхим колючим мешком.

Она же ничего не знает.

Пока мы разбирались с гри-гри, Маша сидела в Аурусе, под бдительным оком Рамзеса, и для неё мой уход выглядит так: мы с Алексом из-за чего-то поругались, и я решил всех бросить.

Господи.

— Машенька, послушай меня…

— Нет, это ты послушай, — выражением лица, тоном голоса, или тем, как упёрла маленькие кулачки в бока, сейчас она до боли напоминала Антигону. — Я тебя одного не отпущу. Понял? Это не обсуждается.

Эффект был несколько подпорчен, когда шапка опять сползла ей на нос, но Маша так залихватски сбила её на макушку, что я невольно улыбнулся.

— Рядом со мной опасно, — попытался я ещё раз. — Понимаешь, я…

Ну не хотелось мне объяснять девочке, что такое — ЖАЖДА. Просто язык не поворачивался — это как говорить с ребёнком о сексе. Или об извращениях.

— Везде опасно, — подойдя вплотную, Маша крепко взяла меня за руку. — Но рядом с тобой — гораздо меньше. Так что пошли. Проветрим тебя чуток.

Я сглотнул.

Именно так бы сказала Антигона в данной ситуации… Я посмотрел Маше в глаза. Та ответила честным лучистым взглядом, а потом громко шмыгнула носом.

— Холодно здесь, как в холодильнике. Пойдём мороженого найдём, что-ли…

Сзади раздался мощный топот и нас с ног до головы обдало брызгами грязи.

Ну конечно. И как я сам об этом не подумал?..

Рамзес пристроился к Маше с другой стороны, и чуть помахивая белым кончиком хвоста, независимо потрусил рядом.

Я оглянулся.

Валид, отец Прохор и Гоплит ходили по полю, время от времени нагибаясь и подбирая что-то с земли.

Алекс стоял прямо. В своей любимой позе: вполоборота, одна рука вдоль тела, другая спрятана за спину.

В той руке, что висела свободно, был револьвер.

Не знаю, кого он им хотел напугать — разве что, ворон…

Что мне, что ходячим мертвецам револьверные пули — как горох.

Сначала я хотел просто отойти подальше и отсидеться в близлежащей роще.

Но каким-то непостижимым образом, присутствие девочки с собакой придало мне сил, уверенности в себе.

Почему-то казалось, что в их присутствии ничего плохого случиться просто не может.

А если ты перестанешь себя контролировать, кадет, Рамзес перегрызёт тебе глотку. Легко.

Я вздрогнул.

Казалось, такая циничная мысль просто не может исходить от Алекса. Но тем не менее, это было так: мне она не принадлежала, но была у меня в голове. Значит, это всё-таки шеф.

Порыв ветра, бросив в лицо горсть замерзшей ледяной крошки, отрезвил, привёл в чувство.

Я посмотрел на Машу.

Девочка и не думала отпускать мою руку, гордо вышагивая по грязи в своих ярко-красных сапожках.

— Ты уверена, что хочешь именно мороженого? — спросил я.

— В кафе должно быть тепло, — резонно заметила девочка. — А когда тепло, то можно и мороженого.

Цель — не хуже любой другой, — решил я и мы пошли.

Город был близко, частный сектор начинался прямо за кладбищем. Вероятно, когда-то погост был расположен довольно далеко, но окрестности Любани облюбовали дачники — увязая в грязи по щиколотку, я догадывался, почему.

Чернозём. Жирный, тяжелый… Помидоры и прочая морковка наверное, так и прут, никаких удобрений не надо.

Отец на старости лет любил повозиться в огороде. Последние годы вообще перебрался на дачу.

И когда я уезжал из города — даже не приехал, чтобы попрощаться. Так он выражал протест против моего решения пойти в армию…

Ступив на растресканный асфальт улицы, Рамзес коротко рыкнул: вдали, у фонарного столба, маялся одинокий мертвец.

Маша, тихо вскрикнув, остановилась. Ладошка в моей руке сделалась горячей и потной.

— Не бойся, — тихо сказал я. — Ему сейчас не до нас.

По мере уничтожения гри-гри мертвецы должны падать — там, где их застигнет разрушение заклинания.

Вероятно, каким-то образом они чуют скорое обретение покоя, и ждут его, как последнего благословения…

…Страшный суд.

— Что? — я не сразу уловил, о чём она говорит.

— Я читала в одной книжке, — продолжила Маша с того места, на котором остановилась. — Когда будет Абокралипсис…

— Апокалипсис.

— Ну да, я и говорю: Абокралипсис. Так вот, когда он будет, тогда восстанут все люди, которые умерли до этого, за все, за все времена. Представляешь, какая это уйма народу? ЯБЛОКУ негде будет упасть. Боюсь, они все даже на ЗЕМЛЕ не поместятся.

Я вздохнул.

— Знаешь, не всё, что написано в Библии, нужно воспринимать буквально.

— Я что хочу сказать: а КТО их тогда всех успокаивать будет?

Пришлось взять паузу, чтобы разобраться в детской логике. И всё равно я ничего не понял.

— Объясни, пожалуйста, что ты имеешь в виду?

Ребёнок устало закатил глаза.

— Ну вот смотри, Сашхен… Вот тут, эти бедные мертвецы… лежали себе, лежали… Их же поэтому и называют: ПОКОЙНИКИ. Потому что они ПОКОЯТСЯ с МИРОМ. А кто-то их разбудил. Так и на страшном суде: когда все проснутся, кто им бошки порасшибает? Ведь все будут мёртвые, и будут ходить вот так, и ничего не делать, а только гнить, и кто тогда их всех обратно уложит? Непорядок.

Рука сама потянулась почесать в затылке…

Библию я помнил плохо.

Кажется, на Страшном Суде как раз должны взвешивать все дела и отделять плохих от хороших — то бишь, зёрна от плевел. Но какой в этом смысл, если и так все умерли — непонятно.

Я ошибался: улица в Любани была не одна. Их было целых две. Обе шли параллельно основной трассе, и кроме магазинчиков, заправок и столовок для дальнобойщиков, на них ничего не было.

Впрочем, даже без нашествия мертвецов город производил не лучшее впечатление: здания ветхие, вывески разбиты, фонари не горят. Витрины могли похвастаться разве что, комками пыли и трупиками летних мух.

Город кормился с трассы, — подумал я. Но после того, как рядом построили скоростную магистраль, здесь всё хиреет, приходит в упадок.

Любопытно: как они узнали, что мы поедем именно здесь, по старой дороге, а не по платной?

Говоря «они» я имею в виду некую абстрактную злую силу, призванную помешать нам добраться до…

А ведь Алекс так и не успел сообщить, куда мы, собственно, едем. Уж точно не в Мурманск, и на том спасибо.

Там сейчас снега по колено, и мороз такой, что птицы на лету падают.

— Прямо, — неожиданно рыкнул Рамзес.

А оказывается, полезно иметь в спутниках профессионального пограничника.

Я всмотрелся вглубь улицы, но ничего не увидел.

Хотя…

— Сашхен, — Маша буквально впилась в мою руку обеими своими.

— Всё в порядке, — я сам не верил тому, что говорю. — Ничего не бойся.

Я попытался задвинуть Машу себе за спину, но ничего не вышло: девчонка вцепилась в меня намертво, только клещами разжимать.

На улице, метрах в двадцати впереди нас, показалась тёмная фигура. Затем ещё одна и ещё.

Это были не мертвецы.

Они не вихлялись, не волочили ног, не шатались из стороны в сторону…

Точно. Живые. У каждого из-за спины торчал ствол.

— Не делайте резких движений, — сказал я.

Рамзес окатил меня презрительным взглядом.

Маша хмыкнула.

— Кто вы такие? — раздался вопрос. Говорила женщина.

— Мы здесь проездом, — чуть повысив голос, ответил я. — Девочка проголодалась, решили поискать еды. У нас нет оружия.

Это была правда.

Уходя с кладбища, я даже не подумал о том, чтобы прихватить ружьё. Не знаю, почему. Просто не подумал и всё.

И если б не Маша и Рамзес, я бы вообще не почесался: от группы вооруженных гопников я могу уйти десятком не слишком обременительных способов, включая подворотни, крыши и канализационные люки.

Но сейчас придётся договариваться.

— Вы что, не видели, что у нас твориться? — это уже другой голос. Мужской.

— Мы не обратили внимания, — крикнул я. — Поняли, что что-то не так, когда было поздно.

— Вы из того автобуса, — крикнул первый голос. Фигуры стояли в тени, предусмотрительно не выходя на свет. Я видел лишь контуры. Но мы, втроём, посреди улицы, были как на ладони. — Вы те, кто устроили мясорубку из чёртовых зомби.

Ну да. Грохот мы устроили знатный, грех было не заметить. Так что, отпираться нет смысла.

— Знаете, может, мы всё-таки присядем где-нибудь, и поговорим? — крикнул я. — Девочка замёрзла. А пёс хочет пить…

Жалость. Тот, кто просит помощи, не может внушать страх. А значит, не вызовет и агрессии.

Слабым звеном в этой цепочке умозаключений был я сам.

Как только эти люди поймут, кто я такой…

— Дальше по улице есть блинная, — это опять мужской рассудительный голос. — Идите туда и ждите. Нам нужно посовещаться.

Я посмотрел на Машу.

— Прости, подруга. Придётся обойтись без мороженого.

— Ничего. Блины я тоже ем.

Я перевёл взгляд на пса… Вот как к нему обращаться? Как к собаке, запанибрата? Эй, Дружок, принеси палочку…

Или всё-таки, как к малознакомому человеку? То есть, на «вы» и всё такое?..

Я выбрал нечто среднее.

— Рамзес, я буду вам очень благодарен, если вы не будете выказывать свой незаурядный интеллект перед чужими людьми.

Чёрт, всё же переборщил. Подумает, что я издеваюсь.

— Сашхен хочет сказать, веди себя, как собака, ладно? — перевела Маша.

Рамзес тут же хлопнулся на задницу и почесал ошейник задней лапой.

В глазах его, тёплого орехового цвета, с желтыми искрами, читалась неприкрытая издёвка.

Силуэты людей тем временем исчезли, но я не сомневался: за нами наблюдают. Из-за опущенных штор в тёмных провалах окон, из слуховых окошек на чердаках, из-за приоткрытых дверей подъездов…

— Идём, — мы с Машей развернулись и пошли в обратную сторону, пёс затрусил следом.

Глядя на него, меня разобрал смех: Рамзес так увлечённо притворялся собакой, что выглядело это почти комично.

— Никого, — коротко рыкнул он, когда мы дошли до широких двустворчатых дверей, над которыми висела расписанная под гжель вывеска: «Блиночки от тёти Клавы».

Толкнув дверь, я вошел внутрь, стараясь держать руку, на которой повисла Маша, за спиной.

Не тут-то было. Хитрый ребёнок разжал хватку и ужом проскользнул мимо меня.

— Маша, стой!..

Но было уже поздно. Девочка стояла посреди просторного, выложенного серыми и желтыми плитками зала и с интересом оглядывалась.

Столиков было немного. Все накрыты клеёнчатыми скатёрками, от них исходил запах вчерашних щей и крепкого чаю.

Чисто. Но в меру, без фанатизма.

— Ничего не трогай, — на всякий случай сказал я девочке, но опять бесполезно: та уже забралась за прилавок и шуршала там полиэтиленом и вощеной бумагой.

— Сашхен, тут электрический чайник есть.

Маша вовсю хозяйничала: щелкнула кнопкой на чайнике, достала чистую тарелку, шлёпнула на неё горку блинов и поставила в микроволновку…

— Хотя бы руки помой, — я обречённо плюхнулся на стул с продранным сиденьем, у самого ближнего стола — лицом ко входу, разумеется.

Рамзес застыл рядом, не отрывая взгляда от двери.

Та открылась, когда Маша, выбравшись из-за прилавка, волокла к нашему столу большой поднос, с стаканами чаю в мельхиоровых подстаканниках, горкой исходящих паром блинов и розеткой с чуть подкисшей, но всё ещё съедобной сметаной.

Первой вошла женщина — и это правильно. Как говорил Алекс, в ребёнка стрелять и король не посмеет… В смысле — в женщину.

Была она миниатюрная, с короткой стрижкой и жесткими и злыми, как у бродячей кошки, глазами. Но кожа на лице нежная, словно сбрызнутый росой лепесток розы.

Совсем молодая. Почти подросток…

Вторым шел пацан — может быть, брат миниатюрной леди, что-то общее было в их повадке наклонять голову…

Третьим шел Седьмой Ахмед.

Тот самый, один из руководителей «Игил».

Которого ликвидировали почти два года назад, и которого спустя год я встретил в Петербурге, на богемной тусовке, он меня узнал, мы сцепились, и если бы не Антигона…

И вот сейчас я вижу его опять.

Видать судьба.