Сукины дети 6. Жмурки 2

Глава 3

Едем.

Назад убегают улицы, фонари, аптеки; автомобили расступаются перед нами, как маленькие Моськи перед экзотическим, для наших широт, слоном, светофоры обеспечивают «зелёную улицу» и кажется, что такая красота будет длиться вечно.

Валид азартно крутит баранку, борода его воинственно торчит вперёд, взгляд сосредоточен и цепок, как альпинистские «кошки».

Розочка была его невестой. Они собирались пожениться, как только обустроятся на новом месте.

Узнав, что я был последним, кто видел девушку, Валид подошел и вежливо попросил рассказать о её последних минутах.

Я, как мог объективно, исполнил просьбу.

С тех пор мы не разговаривали.

Могло показаться, что оборотень не испытывает особых терзаний. Но я знал: это не так.

Настанет время, и он даст волю чувствам.

Куда больше в этом плане меня беспокоила Маша.

Как и планировалось, Алекс рассказал ей о смерти Мишки. Мы ожидали всего, чего угодно: слёз, истерики, клятвенных обещаний больше никогда не ходить в школу, и вообще не вылезать из-под кровати…

Ничего этого не было.

Она лишь кивнула — так, словно шеф сообщил неприятную, но не более того, новость — например, что теперь, с этой минуты, вместо шоколада будет только карамель.

И если скудость чувств у взрослого вызывала лишь уважение: — хорошо держится, понимает, что впереди ждёт работа и не хочет расслабляться…

То у ребёнка такая сдержанность пугала до колик.

Что происходит в её детской меднокудрой головке? Почему она ведёт себя именно так?..

«Так» — это как обычно.

Даже Аврора Францевна признала, что в поведении девочки не наметилось совершенно никаких перемен.

Салон автобуса походил на нутро комфортабельной яхты: сплошь дерево, латунь и встроенные шкафчики. Не знал, что Аурус выпускает роскошные дома на колёсах, но старый ящер сказал, что это был спецзаказ. По его личной просьбе…

На мягких, как облака, диванах расположились рептилоид и святой отец. Гоплит остался предан своей газете, чудо-отрок играл в «Тетрис» на архаичной карманной приставке.

Алекс, устроившись в «кресле штурмана», листал страницы потрёпанной тетради, которую сначала я принял за путеводитель, или сборник карт.

Но зачем путеводитель коренному питерцу, который знает город и его окрестности лучше, чем линии собственной ладони?

Устав смотреть на Валида — я немного ревновал, ведь именно ЕМУ доверили вести наш транспорт, — решил пройти в хвост и проверить, нет ли слежки.

Слишком свежи были в памяти и «охотники за привидениями», и дрон, неустанно преследующий меня по улицам, да и простые авто — кто мешает Котову пустить по наши души парочку своих архаровцев с автоматами?

Думать о бравом майоре в таком ключе было дико и неправильно. Но как я уже упоминал, Котов — профессионал. Он искренне верит, что выполняет свой долг, а от выполнения долга его может освободить разве что, прямое попадание атомной боеголовки.

Двигаясь по плавно покачивающемуся полу в конец автобуса, я прошел мимо Маши.

Девочка казалась такой маленькой, такой потерянной, в этой своей синей вязаной шапке, в красной, подбитой мехом куртке и в красных же резиновых сапожках.

Сидела, подобрав ноги, у пустого откидного столика, под которым, положив тяжелую голову на лапы, дрых Рамзес.

Главным аргументом Алекса против участия пса в нашей компании был его возраст. По собачьим меркам — очень преклонный, я бы даже сказал, дряхлый. Собаки столько не живут.

Гоплит посоветовал считать по человечьим меркам, и тогда вышло, что тридцать два года — вполне себе молодость. А то, что лапы ломит и хвост отваливается — по меткому выражению Маши — дело поправимое.

Тот же Гоплит сказал, что в достаточной степени владеет даром эскулапа, и обещал помочь псу.

— Можно? — вежливо спросил я, указывая на соседнее сиденье.

Маша кивнула.

Шапка сползла ей на лоб, громадный нелепый помпон стукнул по носу.

Поправив головной убор, Маша стоически вздохнула.

— Почему ты её не снимешь? — я не знал, о чем говорить с ребёнком.

— Жалко. Тётушка связала.

— Так это Аврора Францевна?.. — шапка была и вправду нелепая. Впрочем, если подходить не с точки зрения эстетики, а оценивать старания…

— Я видела, как она мучается, — поведала Маша. — Сидит по ночам, курит, как не в себя, и ковыряет шерсть крючком. Я думала, она так нервы успокаивает, тётя Глаша всегда говорила: вязание успокаивает нервы. Хотя в случае с тётушкой, как раз всё наоборот. Для неё это было, как решение очень трудной задачки. Я не знала, что она это для меня.

— Стало быть, она мучалась, пока вязала, а ты теперь мучаешься, пока носишь. Колючая, поди, — посочувствовал я.

— Ужас просто, — кивнула девочка. Помпон опять съехал, она его выровняла. — Но так она хотела показать, что любит меня, понимаешь?

Я кивнул.

А ещё подумал: на редкость мудрое рассуждение для восьмилетнего ребёнка.

Маша не перестаёт меня удивлять.

— Знаешь, ты можешь просто хранить её, — сказал я. — Как сувенир.

— Хренушки. Буду носить, пока не облысею.

— Даже летом?

Взгляд, которым наградило меня чадо, явно давал понять, что сарказм оценен по достоинству.

И тут я подумал: сейчас.

Надо поговорить с ней, объяснить, что смерть Мишки… Что смерть друга… Что смерть вообще… Что иногда мы теряем близких, от этого никто не застрахован, прилететь может откуда угодно.

В общем, я хотел сказать, что поплакать иногда бывает очень полезно.

Глупо звучит даже у меня в голове. Но как объяснить по-другому — я не знаю.

Но знаю одно: это надо сделать.

Когда умерла мама, отец мне ничего не сказал.

Я вернулся с гастролей — а её уже нет. А отец продолжает вести себя, как ни в чём ни бывало. Словно так и надо.

Я его так и не простил.

И поэтому, набравшись духу и тщательно обдумав всё, что хочу сказать, произнёс:

— Послушай-ка, Маша…

— Смотри! — перебила девочка. — Что это там?

Сидела она спиной к движению. И указывала назад.

Я мысленно чертыхнулся. Собирался же проверить на предмет слежки!

Но дело было не в ней.

Из того места, где остался наш особняк, валил густой чёрный дым.

Это совпадение, — твердил я себе, пока трясущимися руками искал по всем карманам телефон. — Просто что-то загорелось неподалёку, не о чём волноваться… — мимо нас, обдавая улицу истошным воем, промчалась громадная красная машина.

Кляня на чём свет стоит новые телефоны, в которых активация происходит по отпечатку пальца — я никак не мог нормально нажать на кнопку — я ввёл пароль и нашел в быстром наборе номер Антигоны…

Не отвечает.

Обижается. Не хочет разговаривать даже по телефону…

А!.. Это же наш городской, стационарный номер! Надо звонить на мобильный.

Так, ещё одна попытка…

— Шу!

— Слава Богу, ты жива.

Раз она взяла трубку, может, пронесло? Горит ларёк на соседней улице, а я уже в штаны напрудил?

— Кто-то поджег наш дом, Шу, — она говорит быстро, словно боится, что я исчезну. — Загорелось очень быстро, ничего нельзя сделать.

Я бросил взгляд на лицо Алекса. После пожарной машины все почуяли неладное. Даже Рамзес — он стоял на задних лапах, уперев передние в спинку дивана, и смотрел в кормовое окно…

— Вы целы? — я подразумевал всех: девчонок, Салима с его бойцами, Соседку Аврору Францевну…

— Да.

От сердца отлегло.

— Мы сейчас будем, — бросив смартфон на стол, я посмотрел на шефа.

Разумеется, он всё слышал. Все слышали: я включил громкую связь.

— Мы не будем возвращаться, — спокойно, словно вместо языка у него — чугунная гиря, объявил Алекс.

Я моргнул.

Беспомощно посмотрел ему за спину — на Гоплита, на отца Прохора… Я искал поддержки. Но наткнулся на полное непонимание.

— Фанатики хреновы! — я хотел в них плюнуть, но передумал. Много чести. — Вам преступник дороже родных. Там же Антигона, шеф! Амальтея, Афина…

— Как ты не понимаешь, кадет, — мягко, словно и не было никакого оскорбления, ответствовал Алекс. — Это чистой воды провокация.

— Горит ваш дом, шеф! Ваш ЛЮБИМЫЙ ДОМ, в котором вы прожили больше ста лет.

Мои первоиздания, — мелькнула мысль.

Мелькнула, и пропала. Что значит моя небольшая, можно сказать, скромная коллекция по сравнению с напластованиями эпох, свидетелем которых был Алекс?

Ими в нашем особняке пропитано всё: стены с старинными пожелтевшими обоями, их Алекс когда-то привёз из Парижа; текинские ковры, с развешенным поверх холодным оружием — и не какими-то новоделами, одна из сабель была подарена шефу турецким султаном Абдул-Меджидом, а длинный нож-кукри достался во время восстания сипаев, в котором шеф принимал самое горячее участие.

И это — так, мелочи.

Сам дом, сам ДУХ нашего особняка…

Я ещё раз посмотрел на Алекса и восхитился: как ему не больно?

Ты так в этом уверен, поручик? И хотя я понимаю, что это насилие над языком, всё-таки вынужден тебя попросить: РАЗУЙ ГЛАЗА.

— Святые Серафимы, — пробормотал позади Алекса отец Прохор, а потом широко, с душой размахнувшись, перекрестился.

Это его простое, и на первый взгляд незамысловатое действие натолкнуло меня…

— Если это провокация, шеф… Если это подстроил Шаман… Это значит…

Горло сдавило. В глазах сделалось темно, а в голове глухо бухнул погребальный колокол.

Значит, он там, рядом с нашим домом, — хотел сказать я.

Но Маша клятвенно заверила нас, что это не так.

Проведя простенький ритуал с картой и иголкой в качестве маятника, она сказала: Шаман уехал. В городе его нет.

— А где? — жадно вопросил шеф.

— Где надо, — отрезало жестокосердное чадо. — Скажу, когда буду уверена, что вы меня не бросите дома.

Удивительная дальновидность для девочки восьми лет. Ведь именно такую тактику и предлагала Аврора Францевна: Маша, мол, будет следить за перемещениями Шамана из дому, а она, соседка, будет звонить нам и передавать результат.

Но Маша молчала, как партизан, и только по-старушечьи поджимала губки, когда к ней начинали приставать с неуместными расспросами.

— Ведь это же не майор Котов, нет? — испуг мой начал проходить и я принялся рассуждать.

— Яша — слишком благородный человек, — кивнул Алекс. — Думаю, его кодекс чести не смог бы переломить ни один гипноз…

— Мы же решили, что это не гипноз, — перебил я.

Нетерпение брызгало из всех моих пор: хотелось срочно что-то делать, куда-то бежать, принимать меры… А не просиживать задницу на мягком диване.

— Это было неверное решение, — хладнокровно отбрил Алекс. — Я тут почитал… — и он помахал перед моим носом той самой тетрадью.

— Но что это? — отец Прохор предвосхитил мой вопрос. — Ты всё утро потратил на эту писанину, а что это такое — не говоришь.

— Рабочий дневник Платона Фёдоровича Запаскина, — торжественно изрёк шеф. — Здесь всё: эксперименты над детьми, превращение людей в зомби, и самое главное… Шаман.

Что?.. Но как?.. Почему?.. Откуда?

Все заговорили разом.

Даже Валид, крепко держа руль, развернул подвижное ухо в нашу сторону.

— Не благодарите, — ворчливо буркнула Маша, и все перевели взгляды на девочку. — Это случайно вышло. Я уже уходила, ну и решила прихватить что-нибудь, а то ведь никто мне не поверит, особенно тётенька, возьмёт и отправит обратно в детдом, а детдома нашего уже нет, и что мне тогда делать?

Прокрутив её темпераментную речь у себя в голове на медленной скорости, я спросил:

— Это было до того, как ты меня нашла, или после?

— После. Шаман привязал меня к стулу и я уснула, а Терентий меня разбудил, и тогда я стала искать и нашла вот это, — она кивком указала на тетрадь в глянцевой обложке в руках у Алекса.

Уголки обложки загибались назад, листы были истрёпаны и испещрены мелкими бисерными надписями.

— Но как ты?..

Я хотел спросить: ПОЧЕМУ она решила, что тетрадь представляет собой такую ценность? КАК у неё получилось не потерять, не забыть её где-нибудь, во время долгого путешествия домой?..

Но я не стал. Какая разница? Она это сделала и теперь мы можем узнать о нашей цели хоть что-нибудь.

А по словам Алекса — даже всё.

И всё это время мы удалялись от пожарища, от нашего дома, от девчонок, и всего, что меня связывало с Антигоной.

Опять я пообещал ей быть рядом и не пришел.

Взяв телефон негнущимися пальцами, я отстучал номер и приложил трубу к уху.

На этот раз обойдёмся без громкой.

— Шу?

— Мы не приедем.

— Я знаю. Но… Это ничего, — голос Антигоны вдруг стал тонким и ломким, как утренний ледок на поверхности лужи. — Аврора Францевна пригласила нас пожить у неё, так что передай папе…

И тут меня словно громом поразило.

Господи, как я не подумал об этом раньше?.. Антигона, Амальтея и Афина — его дочери. Он сам мне об этом говорил, и девчонки подтвердили, что прекрасно об этом знают.

И всё равно он не пожелал развернуть автобус.

Вернуться, прижать их к сердцу. Лично убедиться, что с ними всё в порядке.

Медленно подняв глаза, я посмотрел на шефа.

Тот лишь улыбнулся своей фирменной улыбкой — когда губы только чуть расходятся в стороны, а все чувства передаются через ироничный, всёпонимающий взгляд.

Наше возвращение что-то изменило бы, поручик? Куда вернее, оно привело бы в тщательно расставленную ловушку.

Никогда.

Никогда я не пойму этого человека.

И ведь я знаю, всеми печёнками чувствую: он прав.

Но должно же быть и что-то человеческое в нём, помимо холодного расчёта и инстинктивного, как амёба к теплу, стремления к справедливости?

— Стойте, — вдруг сказала Маша. — Нам надо вон туда, — и указала на ответвление дороги, ведущее через мост, на выборгскую сторону.

— Э… — конструктивно отреагировал шеф.

Но Валид, навалившись на громадную, как тележное колесо баранку всем телом, уже переваливался через низкий поребрик, нарушая все мыслимые знаки, наплевав на истошные гудки и грубый, доносящийся через открытые окна, мат.

Теперь дым сместился в правое окно, и был он уже не густо-чёрным, а грязно-серым, и я смотрел, смотрел на этот дым, пока не заслезились глаза.

А потом почувствовал на шее острые коготки, и чуть не прихлопнул тварь, решив, что это… Даже не знаю, кто.

Глазки-бусинки, пугающе умные, осмысленные, короткая серо-бурая шерстка и на удивление мягкие кожистые крылышки.

— Откуда у нас летучая мышь? — вопросил я вслух.

Может, устроилась на зимовку в вентиляции автобуса, а тепло и движение вернули зверька к жизни?..

— ЛЕТУЧИЙ МЫШ, — строго поправила Маша. — Это Терентий. То есть, мальчик. Ясно?

— И откуда он взялся? — мыш тем временем устроился у меня под волосами и чем-то шебуршал там негромко. Я почувствовал себя неуютно.

— Из моего рюкзака, — девочка потрясла в воздухе раззявленной тёмной пастью, обрамлённой металлическими зубчиками.

— Так он ручной?

— Сам ты ручной, — детская отговорка больно резанула слух. — Терентий — сам по себе. И просто решил ехать с нами. Он наш с Рамзесом друг.

Я без сил откинулся на спинку дивана. И вид при этом наверняка имел преглупый…

— Всё страньше и страньше.

Говорящий на четырёх языках пёс. Хорошо хоть брови у него не оранжевые, огромное за это человеческое спасибо.

Умный летучий мыш и не по годам смышлёная девочка.

А также стригой, древний ящер, полудохлый святой отрок и оборотень, невесту которого разорвали на куски.

Ах да. Забыл.

Есть ещё Алекс.

Бретёр, дамский угодник, поэт. Дознаватель класса Архангел, ставящий выше всего справедливость, которой, как известно, вовсе не бывает.

Что в свою очередь превращает его в близнеца Сизифа, скорбящего над своим неподъёмным камнем…

Впрочем, у всех у нас свои личные счёты к Шаману. Полагаю, даже у мыша — раз он тут, с нами.

— И всё-таки, нас преследуют, — прервал мои рассуждения Алекс.

Присев боком на соседний диванчик, он зорко всматривался в поток машин за окном.

Я сразу понял, о чём он говорит: один… два… три крупных внедорожника лавировали в городском потоке, не приближаясь и не удаляясь от Ауруса.

Они вели себя, как гончие, загоняющие лису.

Скорее, кабана, мон шер ами. Матёрого, клыкастого, с толстой дублёной шкурой…

— Они могут расстрелять нас издалека, — тихо сказал отец Прохор. Словно услышал наш с Алексом безмолвный диалог. — Как только мы окажемся на безлюдном участке дороги…

— Корпус и стёкла пуленепробиваемые, — напомнил Гоплит. — Мы в полной безопасности.

— А как насчёт противотанковых гранат? — дотошно поинтересовался чудо-отрок.

Старый ящер бросил опасливый взгляд на Машу, внимательно слушающую разговор. Но всё-таки ответил.

— Противотанковые гранаты, пожалуй, нас несколько затормозят. Но это максимум.

— Что делать будем?.. — хотел спросить я, но не успел.

Алекс уже открыл в полу широкий люк и сноровисто добывал из него запчасти какого-то крупнокалиберного оружия.

Многозарядный гранатомёт, — понял я запоздало. — И когда он успел?..

— Ур-ра, — тихо, и как мне показалось, обречённо, сказала Маша. — Вот теперь-то мы повеселимся по-настоящему.