Господин учитель II. Французский полтергейст

Глава 36 Операция

Я запер дверь палаты изнутри и, оглядев присутствующих, сказал:

— Ну что же, господа и дама. Сегодня мы сотворим настоящее чудо, о котором станем рассказывать нашим детям и внукам. Вы готовы?

— Готовы, — проворчал Серебряков, в то время как остальные только кивнули, придавленные важностью момента.

Долго мы шли к этому всему. И по времени долго, и психологически. У Вадима Игоревича после конфуза на балу испортилось настроение и он превратился в затворника. Когда я попытался его навестить следующим утром, мне дали от ворот поворот в вежливой, но категорической форме.

Что же, я — человек простой, не обидчивый. Сказал Диль шпионить за Серебряковым и докладывать обо всех передвижениях. Пару дней он сидел дома, перемещаясь от своих покоев до столовой и обратно, потом не выдержал, схватил ружьё и пошёл на охоту в лес. Диль немедленно доложила и привела меня к нему.

Дичи в лесу Серебряков не обнаружил, может, и вовсе не умел её искать, посему просто бродил, понурив ружьё, в опасном одиночестве. Увидев меня, сказал безрадостным голосом:

— А, вы… Надсмехаться собираетесь?

— Над человеком с ружьём? Нет уж, увольте.

— Как вы меня отыскали? Неужели Анисий доложил?

— Знать не знаю никакого Анисия. Привело меня сюда, Вадим Игоревич, исключительно любящее сердце.

— Всё же надсмехаетесь…

— Ничуть не бывало. Вы, мне кажется, слишком уж близко к сердцу принимаете случившееся. Вам ведь даже не отказали. А собственно, даже если бы и отказали, не вижу трагедии и в этом. Мне представляется, что вам достаточно свистнуть, и к вам выстроится очередь из невест.

Измождённый одиночеством Серебряков сотворил из груди своей тяжкий вздох и совершенно повесил голову.

— В том-то и беда, Александр Николаевич, что сия очередь мне отнюдь не потребна. Татьяна Фёдоровна крепко завладела моим сердцем.

— Тяжёлый случай. Но всё одно — не стоит так переживать.

— Что она говорит?

Говорила Танька иногда много, иногда мало — по настроению. И всякий раз разное. Ничего конкретного мы с Дариной от неё добиться не смогли, хотя очень старались. Поэтому пришлось интерпретировать полученную информацию во всей её противоречивости.

— Молода она ещё, что ей сказать. Хочется романтики, приключений, отношений. Чтоб на балкон к ней влюблённый забирался, мурлыкая серенаду, а она бы смотрела на него перепуганными глазами и умоляла уйти, чтобы папа не узнал, а он бы отказывался и не уходил, а совсем даже наоборот, начал бы аккомпанировать себе на семиструнной гитаре. Мы-то с вами взрослые люди, нам хочется, чтобы дома была тёплая и уютная жена, с которой при случае не стыдно в свет выйти. А у неё совсем другие приоритеты эмоциональные.

— Вы серьёзно полагаете, что проблема в этом?

— Не то что полагаю, я это знаю. Сам, знаете ли, предпочитаю женщин постарше…

— Да уж, знаю.

— Но советовать этот путь не стану, ибо сердцу не прикажешь. У каждого человека сердце имеет свои склонности, а разум уж объясняет и оправдывает их таким образом, чтобы человек чувствовал свою правоту по отношению к заблуждающемуся человечеству.

— Признаться, я скучал по нашим глубокомысленным беседам.

— Вообразите, как скучает по глубокомысленным беседам господин Старцев.

— Ах, Господи, господин Старцев! Совсем из головы бедный старик вылетел. Появились какие-либо идеи?

Ещё как появились.

Старцев, правда, к тому времени из больницы успешно выписался по той простой причине, что никаких проблем по медицинской части у него не нашли. Ну, потерял сознание, ну, разделся. Однако ведь оделся и в сознание пришёл. Чего держать зазря человека? Он же целый декан факультета, у него там куча административки. Рутина, с которой он прекрасно справляется, будучи освобождённым полностью от академических часов.

Поэтому для продолжения обследований пришлось его возвращать в ту же палату, идти на некоторые конфликты с персоналом больницы, ведь там уже лежал кто-то другой. Но нам была нужна именно конкретная палата, поскольку Серебрякову дали разрешение пользоваться ментальной магией там и нигде больше. Такая вот зловредная бюрократия. Но — решили.

Повторили всю процедуру с прошлого раза, с той разницей, что теперь я передал не статичное состояние мозга Семёна Дмитриевича, а динамическое. «Записывали» в течение десяти минут. Всё это время Леонид исполнял перед Старцевым всякого рода эротические танцы, дабы спровоцировать у него разнообразные реакции. Рассказывал анекдоты, демонстрировал картинки, пел, плакал, даже вполне сносно исполнил гопака, крича при этом то по-петушиному, то по-козлиному. Старцев смотрел на всё это внимательно и молча. Столь же внимательно через приоткрытую дверь смотрели две медсестры.

Закончив запись, мы прогнали Старцева и положили на его место Леонида, как человека с предположительно нормально действующим мозгом. Медсёстры в этом сомневались, поэтому мы пригласили их в палату и заставили исполнять эротические танцы. Фигурально выражаясь, естественно. Девушки поначалу стеснялись, но потом затеяли танцевать с платочками, сцепившись локтями, спели несколько частушек. Когда в палату заглянул красноносый немолодой врач с бутылкой чего-то весёлого и начал не в лад подпевать, я поторопился прервать мероприятие, которое явно начинало сворачивать не туда.

Тем же вечером в доме у Кунгурцевой мы занимались аналитикой.

— Я, признаться, никогда не занималась аналитикой, — честно сказала Анна Савельевна, — однако с вами готова на любые эксперименты. Нужно как-то подготовиться?

— Задёрнем шторы, — сказал я. — Если кто увидит, разговоров будет…

Мы задёрнули шторы, я материализовал Диль. Анна Савельевна изобразила нам чаю и показала иллюзии. Сразу два голографических мозга висели в воздухе. Диль внимательно на них смотрела, слизывая с ложечки варенье. Ложечку держал я, дабы происходила передача энергии. Анна Савельевна просто пила чай, сосредоточенная на том, чтобы иллюзии не рассеивались.

Время от времени Диль просила повернуть мозги, увеличить, сменить ракурс, дать разрез. От её внимательного взгляда ничто не ускользало, а её начинённый информацией разум неумолимо приближался к разгадке.

— А что за переполох на днях был в библиотеке, Александр Николаевич? — спросила Кунгурцева, не сводя глаз с мозгов. — Я слышала краем уха, но ничего не успела понять.

— Переворот, смена власти. Я не сторонник экстремизма, поймите меня правильно, поэтому действую только наверняка. Экстремизм — это ведь когда не получилось. А когда получилось — это уже подвиг.

— Расскажите поподробнее, прошу вас.

Подробностей было не так уж и много. В понедельник утром я пошёл сразу в библиотеку, где застал омерзительную сцену. Библиотекарь — лысый мужчина лет пятидесяти с половиной, но пьянством доведший себя до такого состояния, что при беглом взгляде ему можно было дать все семьдесят, заботливо держал лестницу, прислонённую к книжному шкафу. На самом верху лестницы стояла Янина Лобзиковна и тянулась к труднодосягаемой полке.

— Эту, Георгий Ефимович?

— Нет-нет, милочка, дальше, дальше.

— Так может быть, лестницу подвинем?

— Нет-нет, ты достанешь.

После каждой фразы библиотекарь облизывал губы. Глаза его были прикованы к подъюбочному пространству подчинённой так, будто там демонстрировали новый сезон нежно любимого сериала. Янина Лобзиковна вынужденно приподняла одну ногу, чтобы удержать баланс, и Георгий Ефимович с удовольствием хрюкнул.

— Эту? — прокряхтела помощница библиотекаря.

— Да, милая, эту. Тяни её, тяни!

Я подождал, пока Янина Лобзиковна вытянет нужную книгу. Вмешаться хотелось раньше, однако по технике безопасности я предпочёл подкараулить момент, когда дама будет твёрдо стоять на двух ногах. Уже тогда сказал:

— Вы арестованы.

— А-а-а⁈ — заорал, подпрыгнув, библиотекарь и повернулся ко мне. — Что такое⁈ Вы кто? Как вы смеете⁈

— Поднимите руки вверх и пойте «Боже, царя храни», пока вас окружают.

— Что-о-о⁈

Янина Лобзиковна ловко спустилась с лестницы и улыбнулась мне.

— Это Александр Николаевич, преподаватель…

— А-а-а, это тот, который натравил на меня невоспитанных мальчишек! Ну здрасьте-здрасьте, дорогой вы наш господинчик. А здесь у нас абы кто не ходит, между прочим, здесь у нас только сотрудники. Потрудитесь-ка очистить помещение.

— Да это вы потрудитесь, Георгий батькович. Сотрудником библиотеки вы более не являетесь. Вот, извольте ознакомиться, приказ о вашем увольнении по причине несоответствия должности. За расчётом обратитесь в кассу, всего вам самого наилучшего.

В руке у меня и в самом деле был приказ, подписанный Фёдором Игнатьевичем. Ну а что я, шутки шутить, что ли, буду! Нет, я буду, конечно, но не с такими же персонажами.

Георгию Ефимовичу потребовалось время, чтобы осознать. Он скользнул по документу в моей руке нетрезвым взглядом, открыл рот, закрыл, снова открыл и заорал, брызгая слюной:

— Меня? Я⁈ Да размечтался! Вон отсюда! Все — вон!

Я это «все» принял на свой счёт. Ну, мало ли, в глазах у человека четверится, кто я такой, чтоб осуждать. Вскоре понял, что ошибся. Потому что разгневанный Георгий полез на меня с кулаками.

Ничего предпринять я не успел. Мимо меня быстро что-то переместилось, и буквально в следующую секунду Георгий Ефимович очутился на полу, хрипя и каркая. А сверху, заломив ему за спину руку и для верности подперев коленом спину восседал Порфирий Петрович, который не пьянствовал, судя по лицу, уже как минимум четыре дня.

— А что это у вас тут такое происходит? — спросил он. — Мне охранник велел вас тут искать, Александр Николаевич.

— Да всё уже, собственно, произошло. Янина Лобзиковна, принимайте хозяйство. Приказом Фёдора Игнатьевича Соровского вы назначены библиотекарем с сего дня, с соответствующей прибавкой к жалованью и закономерным повышением в табели о рангах. Моё вам уважение.

— Я? Но как же я…

— А вам будет помогать вот этот крепкий мужчина. Знакомьтесь, Порфирий Петрович Дмитриев, помощник библиотекаря, ваш подчинённый. В обиду не даст, как вы могли заметить. Ростом обладает более высоким, нежели ваш, так что никаких трудностей с добыванием труднодоступной литературы испытывать не будет. Поздравляю вас, Порфирий Петрович, со вступлением в должность. Будете, как я уже сказал, возвращать кармический долг — содержать книги в порядке. А то, что вы свою карьеру с подвига начали — это мы тоже зафиксируем, это немаловажно. Похвальное письмо будет, возможно, премия. И в любом случае это ярчайшее свидетельство того, что прежняя ваша жизнь не сгорела бессмысленно и безвозвратно, а оставила по себе важные навыки, которые и дальше будут вам помогать. Нам не дано предугадать, какие у Всевышнего планы на наш счёт, но вот в такие минуты, как эта, мы понимаем, что все события, подстерегающие нас на жизненном пути, нужны для того, чтобы привести нас в то место и время, в таком состоянии, в которых только и было необходимо… Кажется, я запутался в хитросплетениях сентенции, во всяком случае, утратил нить. Старею, слабею умом, увы… Но суть вы все поняли. Порфирий Петрович, отпустите безработного, позвольте ему уйти, если он соблаговолит сделать это без…

Георгий Ефимович не соблаговолил. Ярость его душила. Он почему-то думал, что сможет врукопашную отбить себе всё, чего его лишили. Пришлось звать полицию, оформлять… Однако закончилось всё хорошо. Порфирий Петрович с энтузиазмом включился в новую работу. И судя по тому, как светился взгляд Янины Лобзиковны, когда я спустя пару дней вновь заглянул в библиотеку, её жизнь тоже многажды улучшилась.

— Нашла, — сказала Диль, прерывая мой, в целом, оконченный рассказ и ткнула пальцем в голограммы, которые демонстрировали очередной безбожно увеличенный разрез двух разных мозгов. — Вот, видите? Это базальные ганглии. У Леонида они постоянно активны, а у Семёна Дмитриевича как будто вовсе заморожены. При этом ткани очевидно живые. Если бы были мёртвыми, мы бы говорили о болезни Паркинсона, однако здесь некроза не наблюдается.

— И как же нам дальше быть? — спросила Анна Савельевна.

На этот вопрос ответил Леонид на следующий день.

— Я бы разрядик дал, н-да-с, — сказал он, когда Анна Савельевна показала ему нужное место на голограмме.

— Разрядик? — спросил я.

— Именно. Это мы умеем. Маги-целители, имею в виду. В случае слабого сердцебиения, к примеру, запустить — это мы можем, да-с. Здесь, конечно, послабее нужен разряд, однако без него не обойтись.

— И одновременно ментальное тело выправить, — добавил Серебряков, также внимательно глядящий на иллюзию. — С моей стороны — пара пустяков.

— Ещё нужно будет связь обеспечить, — напомнил я.

— Соглашусь, немного больше пары пустяков… Но справлюсь. Когда приступим?

И вот, мы приступили. Палату нашу на этот раз никто не занимал, так что мы в неё внедрились без проблем. Заперли дверь, чтоб никто не мешал. Помочь всё равно ведь не смогут. Мы если облажаемся, так там только сам Господь всемогущий помочь сумеет, а ему дверь не помеха.

— Ну, начали, — сказал я и возложил персты на виски покорно закрывшего глаза Семёна Дмитриевича.

Дальше эмоций не было. Всё отрепетировали, всё знали, только время от времени шёпотом друг другу говорили о начале нового этапа.

— Так, получаю доступ к мозгу… Есть доступ.

— Вижу, передаю картинку.

— Приняла, создаю иллюзию.

— Увидел. Ганглии, пожалуйста. Так, увеличить. Приступаю к воздействию на иллюзию.

— Есть воздействие, отметила.

— Забираю впечатление. Передаю.

— Принял.

— Погружаю пациента в трансовое состояние. Делаю внушение.

— Импульс готов. Актуальность изображения?

— Поддерживается.

— Мы готовы?

— Да.

— На счёт три. Раз, два, три. Импульс!

— Ментальное тело выправлено.

— Ганглии функционируют!

— Это победа, дама и господа. Это — победа.

— Не торопитесь, Александр Николаевич, сейчас я попытаюсь привести пациента в сознание.

Семён Дмитриевич открыл глаза и секунд десять непонимающе смотрел на наши обеспокоенные лица. Когда мы уже пришли в полнейшее отчаяние и готовы были посыпать головы пеплом, ибо убили, безвозвратно убили всё, что было ещё сколько-нибудь живым в человеке, он открыл рот и сказал:

— Господа… и дама. Я в неоплатном долгу перед вами. Если бы я только мог словами передать то, что я сейчас чувствую! Вообразите человека, который всю жизнь ходил, согнувшись под страшной тяжестью, и теперь вдруг получил возможность выпрямить спину, расправить плечи! А чувствую себя как Атлант, переложивший небесный свод на плечи Геракла! Вы, вы — мой Геракл, Александр Николаевич! Вы один меня услышали, вы протянули мне руку!

Я улыбнулся, сел на имеющийся рядом стульчик и вырубился от общего упадка сил и магического перенапряжения. В себя пришёл на диванчике в своём кабинете. Был вечер, на столе горела лампа, а по кабинету ходил чем-то чрезвычайно озабоченный Фёдор Игнатьевич.

— Очнулись? Ну, слава богу! В гроб вы меня сведёте своими чудесами, Александр Николаевич.

— Устал немного, — зевнул я. — Как там Старцев? Всё хорошо?

— Старцев — сенсация. Жив, здоров, чрезвычайно бодр и фонтанирует эмоциями. Но сейчас важно не это.

— Верно мыслите. Сейчас важно поужинать.

— И даже не это. У меня в кабинете сидит чрезвычайно важный посетитель и ждёт вас, Александр Николаевич.

— Это по поводу источника или насчёт магии мельчайших частиц?

— Не могу знать, передо мной отчитываться он отказался.

— Ну так чего же мы ждём! — Я сел и потянулся. — Идёмте. Вдруг что-то интересное, а мы тут от жизни отстаём.