Господин учитель II. Французский полтергейст

Глава 48 Госпожа Барышников

Когда я, наконец, собрался удовлетворить просьбу Диль и купить ей новую одежду, я столкнулся с неожиданными трудностями. Фёдор Игнатьевич сказал решительное нет. Это меня заинтриговало. Поскольку дело происходило в гостиной, я решительно подвинул стул и сел, преданно глядя снизу вверх на своего непосредственного начальника, который уже почти совсем приготовился стать моим тестем. Я ничего не сказал, но столь выразительно смотрел широко открытыми глазами, что Фёдор Игнатьевич догадался: от него ждут подробностей. И, вздохнув, изложил их:

— Александр Николаевич, ну как вы это себе представляете, право слово? Мы ведь условились фамильяра вашего не афишировать. Следовательно, вам придётся отправиться по магазинам с некой девушкой. Вас заметят, о вас заговорят. Персона вы, Александр Николаевич, известная, и факт вашей помолвки также секретом не является. Будут пересуды, которые не получится так просто остановить. Разумеется, на Татьяну они не повлияют, она ведь знает, что происходит, но общество может от вас отвернуться. А какими бы прогрессивными вы, молодые люди, ни являлись, общество всё равно означает силу и силу немалую. Вам в нём жить, Татьяне тоже.

Сказав всё это, Фёдор Игнатьевич опустился в кресло-качалку и тихонечко… закачался. Кресло было новым, мы его купили с Танькой в качестве презента, поскольку Фёдор Игнатьевич после всех треволнений, связанных с Барышниковым, стал каким-то старым и грустным, совершенно утратил кураж и даже не ругался, что Танька совершенно распоясалась и ходит ко мне спать чуть не каждую ночь. Она это объясняла необходимостью привыкать, и я, в целом, одобрял. С каждым разом она вела себя всё спокойнее, и вскоре без её в постели присутствия мне уже было как-то неуютно. Привыкаешь быстро обнимать перед сном что-то такое, тёплое, дышащее, прижимающее к твоим ногам свои босые ступни, всегда, разумеется, скрытые одеялом.

Поскольку до свадьбы мы строго-настрого условились не выходить за рамки благопристойности, в постели занимались преимущественно разговорами и чтением. Временами Танька силилась сказать мне, что любит, и обычно я под эти потуги засыпал, к её праведному гневу. Иногда напоминал, что если на этом месте у неё образовался столь серьёзный комплекс, а к психологам порядочные люди в этом мире не ходят, то я, со своей стороны, вообще не настаиваю. Я, со своей стороны, когда вижу, что девушка приходит ко мне спать каждую ночь, откровенно говорит о самом сокровенном, да к тому же ещё и собирается за меня замуж — прекрасно всё понимаю и без слов. Но Танька возражала, что это не для меня, а для неё, и она костьми ляжет, но до свадьбы во всём признается. Упорства у неё всегда было вагон и… и ещё вагон. Так что я на этом этапе демонстративно умывал руки.

— Папа, ты совершенно прав, — сказала Татьяна, входя в гостиную, одетая по-уличному. — Потому мы отправимся за покупками втроём.

Судя по кислому выражению лица Фёдора Игнатьевича, он готов был указать на десяток слабых мест в этой идее, но ему было лень. Однако сделав над собой усилие, он всё же сказал:

— И как же вы объясните эту самую Диль?

— Мы, папа, объясним её, как мою подругу из Москвы, Дилемму Эдуардовну.

— Ещё одна девушка, с которой Александр Николаевич живёт под одной крышей, я полагаю?..

— Фёдор Игнатьевич, ну в конце-то концов, — не выдержал я. — Герой я или нет? Опережая ваш ответ: да, безусловно. Учитывая обстоятельства моего в этом мире появления и все упавшие на меня рояли, я только героем быть и могу. А герою полагается гарем из разноцветноволосых девушек. И полагается эпизод с походом по магазинам. Забегая вперёд, полагается ещё и пляжный эпизод, но это мы отложим до лета.

— Гарем, — повторил Фёдор Игнатьевич. — Гарем…

— Таня, я фрустрирован, даже, не побоюсь этого слова, фраппирован! Достань мне книжку по геронтопсихологии.

— О Господи. Что это ещё такое?

— Это такая психология, которая геронто, что непонятного! Твоего отца необходимо срочно лечить. Диль, скажи ей!

— Да.

— Слышала Диль? Она врать не будет.

— Запросто буду.

— Диль…

— Молчу, хозяин.

— Зови меня на людях Александром Николаевичем.

— Мы же не на людях. Татьяна не считается.

— И вправду, как она может за человека считаться, когда отказывает родному отцу в необходимом лечении…

— Саша, да что ты такое говоришь⁈ С папой всё хорошо!

— Ничего не хорошо. Просто ты влюблена и пребываешь в эйфории, а потому не замечаешь, как вокруг тебя всё меняется. Я, быть может, тоже испытываю некое романтическое чувство, ибо ты не разбудить чего-то подобного в человеке просто не можешь, если задаёшься такой целью, но на моей стороне играет возраст, и он не даёт мне воспринимать мир сквозь призму своих чувств, возраст делает человека объективным. Диль, скажи?

— Да.

— Саша, я из-за тебя краснею и выгляжу нелепо, у меня даже слёзы наворачиваются. Где платочек? Ах, вот он. Зачем ты так жесток со мной, это наш первый совместный выход, а ты меня смущаешь.

— Таня, я прошу тебя отнестись к ситуации серьёзно. Ты же помнишь, с первого дня, что я здесь, я всегда, ежедневно, отчаянно атаковал менталку Фёдора Игнатьевича. Учитывая, что я делал это не будучи ментальным магом, мне полагается прижизненный памятник, но Господь с ним, не настаиваю.

— Да, ты постоянно путаешь и озадачиваешь папу, я знаю.

— А ты никогда не задумывалась, зачем я это делаю?

— Ради веселья.

— Как широка и глубока бездна, разделяющая нас, Танюша… Нет, я это всё потому, что папа твой немолод, жизнь его тяжело испытывала, и под этим гнетом он может сдаться, пасть в объятия старости. Его нужно встряхивать. Ему нужен кто-то, кому можно противостоять. Раздражающий элемент. Потому что старость — это покой, погружение в себя, стабильность — всё то, от чего я пытался твоего отца всё это время спасти и… Ну чего ты так скептически на меня смотришь? Ну да, да, весело тоже было. Однако теперь — что это? Он не принимает ни одной подачи. Он уже готов выйти в тираж. А ему даже шестидесяти нет! Далеко нет, причём.

— Да найду я тебе книжку, найду!

— Это всё, что мне требовалось знать.

— Вот, лавка окулиста.

— Ура. Дилемма Эдуардовна, прошу вас.

Магазин оптики в этом мире мало чем отличался от привычных мне. Да и чем он мог отличаться? Оправы на витринах, оправы на стендах, оправы, оправы… А, да: тут были ещё пенсне, лорнеты и монокли. Пока Диль рассматривала оправы, я почему-то смотрел на лорнет на длинной ручке.

— Мне кажется, папа сломался, когда застал нас, — тихо сказала Танька. — Он, наверное, почувствовал себя таким одиноким…

— Это триггер, — согласился я. — Но без предпосылок он бы не сработал.

— Всё из-за меня…

— Да, и ещё из-за меня. А почему бы нам не сходить в театр?

— В театр?

— Ну да. А что? Я лорнет куплю.

— При чём тут лорнет вообще?

— Не знаю. Мне почему-то хочется сидеть в ложе театра и наводить на людей лорнет.

— Это неприлично.

— В том же самый интерес и состоит! Ладно, не буду. Но нам нужно жить культурной жизнью, а не только в постели валяться. Я, заметь, тоже не юноша, меня, соответственно, тоже необходимо держать в тонусе. Я на тебе женюсь в том числе и потому, что вечный пркой сердце вряд ли обрадует. Так что твоя задача — атаковать мою менталку.

— Фр!

— Не фркай в обществе!

— Фр, сказала! Общество всё занято Дилеммой Эдуардовной.

И Татьяна была полностью права. Бойкая веснушчатая дама с замысловатой, но унылой причёской порхала вокруг Диль, нахваливая каждый товар, на какой только падал её взгляд. Диль обращала на неё внимания не больше, чем слон на москита, однако продавщицу это не смущало.

— Да-да, вы совершенно верно смотрите, эта оправа подчеркнёт ваш овал лица, придаст лицу глубину и гармоническую завершённость, а это, о, вы не поверите, но это последний писк парижской моды, дизайнерская оправа, остался единственный экземпляр, действительно, можно рассмотреть варианты попроще, элегантная классика всегда…

— Кошмар, — поделилась Танюха. — Интересно, она и в жизни такая же болтливая…

— Однозначно. Тренировками такого не достигнуть. Врождённый талант.

— Хочу эти, — оборвала Диль щебет продавщицы.

Мы с Танькой подошли к витрине и проследили за пальцем Диль. Она выбрала массивную роговую оправу, самую, должно быть, монструозную в магазине. Такие очки неплохо бы смотрелись на каком-нибудь девяностолетнем старичке, но Диль была непреклонна. Продавщица, сходу не придумав, как похвалить выбор, перегрузилась и невразумительно хрюкнула, однако тут же пришла в себя и достала товар. Диль бережно взяла очки и надела. Подошла к зеркалу, долго созерцала себя, затем повернулась.

— Как вам?

— Да, — сказал я.

Танька поступила ещё лаконичнее с уклоном в лапидарность: она молча кивнула. Наша робость была вполне простительна: и без того обычно строгая Диль, надев очки, превратилась в такую свирепую училку, что ей не хватало лишь указки. Чтобы треснуть ею по столу и заорать на обмочившегося ученика. Куда той Арине Нафанаиловне с её зонтиком, надеюсь, ей сейчас хорошо отдыхается…

Рассчитывалась Диль сама. Моими деньгами, разумеется — я дал ей кошелёк ещё дома. Потому что, как и говорил Фёдор Игнатьевич, компанией мы были странной, труднообъяснимой. И если уж условились, что Диль — прогрессивная подруга Татьяны из столицы, то платить за неё мне было бы странно.

— Оставьте, пожалуйста, ваш адрес, госпожа, — трещала пришедшая в себя продавщица, — и мы пришлём готовые очки уже через месяц!

— Я забираю эти, — холодно сказала Диль.

— Но они же с простыми стёклами!

— Сколько?

Поникшая девушка назвала цену. Диль раскрыла кошелёк.

Примерно в таком же духе прошёл визит в магазин готовой одежды. Диль с каменным выражением лица выбрала несколько брюк, сорочек и пиджаков.

— Это же всё мужское, — робко пытался возразить продавец означенного пола.

Диль достала из кармана мужской кошелёк.

— Ты обладаешь очень подавляющей аурой, — заявила Танька, когда мы вышли. — Люди тебя боятся.

— Спасибо.

— Это не комплимент, вообще-то.

— Тогда спасибо за честность.

— Фр! Ты невыносимая.

— Александр Николаеви-и-ич! — раздался крик.

Я повернул голову и тут же об этом пожалел. С той стороны дороги мне махала руками Полина Лапшина. Не удовлетворившись этим, она бросилась ко мне, презрев опасности. Врезалась в зад пролетающей мимо повозки, на встречной полосе слёту обнялась с перепуганно заржавшей лошадью под задорный перемат натянувшего поводья извозчика. Закончила же горемычная студентка свои подвиги тем, что шлёпнулась в грязь всей Полиной под озадаченное «Ой» Татьяны.

Разумеется, мы помогли ей подняться. Я и Диль. Татьяна была чересчур растеряна, однако пришла в себя, когда увидела плачевное зрелище, которое являла собой Полина.

— Возьмите, пожалуйста, — протянула она платок, которым час назад промокнула слёзы. — Он чистый.

Голос Таньки дрогнул. Неудивительно. Фактически, она повстречалась наяву с героиней любовного романа. Я ведь держал свою невесту в курсе происходящих событий. Потому что очень ответственный человек. Последовательный и надёжный, будто бетонный блок.

Татьяна прекрасно знала, что пару недель назад, когда я пытался что-нибудь наврать родителям окаменевшего Барышникова, а у меня ничего не получалось, в кабинет с воплем: «Это моя вина!» — ворвалась Полина.

Может быть, закричи она «Это я виновата!» — всё сложилось бы иначе. Однако мозг мой работал на повышенных оборотах, пытаясь сгенерировать враньё. Он легко принял подачу и запустил процесс, остановить который было уже невозможно.

— Демьян! — поднялся я, глядя на Полину увесистым взглядом. — Ты всё же решился?

Папа с мамой озадаченно посмотрели на меня, потом на Полину, которая, в их понимании, ни коим образом не могла быть Демьяном. Ну, это пока что. Сейчас ваше мировоззрение начнёт меняться.

— Я?.. — также удивилась Полина, готовая к чему угодно, но только не к тому, что она — Демьян. Который к тому же на что-то там решился.

— Ты очень храбрый мужчина, Демьн, и я обещаю, что скоро мы докажем это миру. — Я обошёл стол и обнял ошалевшую абсолютно Полину за плечи. А обняв, изловчился шепнуть ей на ухо: «Подыгрывай, или в кандалах отсюда выйдешь!» После чего повернулся к господам родителям и вывалил на них ужасную правду.

— Магия мельчайших частиц — опасная наука, требующая от человека хирургической, ювелирной точности. Ваш сын делал огромные, я бы даже сказал, выдающиеся успехи и, боюсь, они вскружили ему голову. Он проявил неосторожность, ставя на себе опасный эксперимент. И результат вы можете лицезреть…

Первой освоилась мама. Она медленно поднялась, бледная и дрожащая.

— Демьян?.. Дёмочка!

Несчастная Полина вынуждена была ответить на объятие под моим мстительным взглядом. Вот, мол, тебе! Не будешь впредь столь вопиюще врываться во взрослые дела вообще и мои гениальные проекты в частности.

— Это как же возможно? — поднялся и отец, держа на лице выражение скепсиса.

Выражение удержал, а вот монокль выронил и даже не заметил.

— Гендерная трансмутация, — развёл я руками. — Ошибка буквально в одном звуке заклинания… Есть и хорошие новости: теперь благодаря вашему сыну мы знаем заклинание трансмутации. Он внёс существенный вклад в развитие науки. Я полагаю, что теперь вашему сыну изготовят памятник из камня и назовут заклинание в его честь.

Полина, услышав про памятник, расплакалась.

— Гормоны, — вздохнул я и протянул ей платок. — Полная перестройка организма… Никак не привыкнет. Вы простите, я пытался вас как-то подготовить, но Демьян не выдержал, всё вышло скомканно. Понимаю ваши чувства…

Сцена была продолжительной и душераздирающей. Мама и сын, внезапно ставший дочерью, обнимались и ревели. Отец бушевал и сомневался. Я убеждал без особого успеха, однако мне на помощь пришла мать. Она посмотрела на супруга и буквально зарычала:

— Да ты не видишь разве⁈ Это ведь он, он! Наш Дёмочка! Одно лицо ведь!

У Демьяна лицо было вытянутым и туповатым, на мой вкус, хотя в целом укладывалось в классические пропорции. Мордашка Полины была кругленькой и обещала если не интеллект, то хотя бы некую изюминку. Может, и зря обещала, однако отец на этом заявлении сломался и обхватил голову руками.

Так Полина сделалась Демьяном. Она проводила много времени с родителями, пыталась их утешить и заверяла, что я обязательно найду способ её расколдовать. Фёдор Игнатьевич смотрел на меня как на опасного психопата, сбежавшего из скорбного дома строгого режима, но помалкивал. Танька хохотала до слёз, потом плакала от жалости к Барышникову. По академии ползли туманные слухи. Полина жаловалась мне, что её норовят переселить в мужское крыло общежития, однако мужское крыло её не приемлет. Начались разговоры о том, чтобы выделить специальный этаж для студентов и студенток, оказавшихся в таком вот неоднозначном положении, но от принятия инициативы всех удерживало лишь то, что прецедент единичный, и неизвестно, будут ли повторения.

Наша команда продолжала штудировать магические источники знаний. Мы готовы были цепляться за любую соломинку. И на свою беду уцепились. Может, и не стали бы, если бы Полину «родители» не увезли в деревню, чему не видели никаких препятствий, поскольку разрешение на академический отпуск господину Барышникову я подписал. Стало ясно, что нужно что-то предпринимать, и мы провели очень сомнительный ритуал, который вовсе едва не привёл к массовым смертям. Благо, мы его провели поздним вечером, когда академия фактически пустовала. На беду именно в этот момент Танька решила посмотреть, как у меня идут дела, взяла с собой напросившуюся Даринку и вернулась в альма матер. Она уже тянулась к дверной ручке, когда из моего кабинета послышался наполненный тревогой голос Леонида:

— Господа, это уж что-то совершенно не то!

А вслед за этим дверь с треском пробил каменный кулак, остановившись в каком-нибудь сантиметре от Танькиного носа.