Господин учитель II. Французский полтергейст

Глава 31 Во все тяжкие

Картина была предельно ясной и понятной. Посередине между передними и задними лошадиными копытами лежало условно безжизненное тело, закутанное в грязный плащ. Списать всю грязь на падение было невозможно, плащ буквально пропитался самой разнообразной скверной, далеко не вся — уличного происхождения.

Вокруг собрались зеваки, свидетели происшествия. Оживлённо спрашивали друг у друга, что, собственно, случилось.

В ситуации разбиралась только одна немолодая женщина с корзинкой, содержимое которой было прикрыто куском мешковины. Она продолжала голосить так тщательно, будто всю ночь разучивала арию перед генеральной репетицией:

— Ой-ёй-ёшеньки, да что же это такое деется, да среди белого-то денёчка, живого человека уби-и-и-или-и-и-и!

Нашёлся и противодействующий ей голос. Мужской, жёсткий, с хрипотцой, он резко вклинился в разливистый реквием суровым речитативом:

— Да пьяный он. Шатался, тротуара не видел. Ещё и честную лошадь напугал, паскуда, нет чтоб тихо-мирно о бордюр голову раздолбать.

Женщина в ответ заголосила ещё громче. Мне очень хотелось затолкать их обоих в звукозаписывающую студию и сделать хитовый трек в духе Бейонси и Джея Зи, но я не обладал такими техническими возможностями, посему поступил иначе. Подошёл к падшему в неравной борьбе с зелёным змием и лошадью, наклонился и подумал.

Лошадь извозчик остановил виртуозно, однако как поступить дальше — это уже была загадка. Проехать вперёд — значит, прокатить по несчастному коляску. Сдать назад… Я не был уверен, что лошадь, тем паче запряжённая, так работает, да и наступить может передними копытами. Вытащить сбитого? А ну как у него позвоночник сломан, и мы только навредим?

— Он умер? — пищала у меня за правым плечом Танька. — Хоть бы не умер…

Тут тело пошевелилось и застонало. Подняло голову, осмотрелось, пытаясь понять своё место в мире.

— Ба! — воскликнул я. — Да это же Порфирий Петрович, бывший следователь.

— А-а-а-а! — разочарованно выдохнула толпа и начала расходиться.

С чем было связано их разочарование, я так и не понял. Не то с тем, что бывший следователь попал под лошадь, не то с тем, что легко отделался. Судя по тому, что он уже пытался встать, позвоночник пережил падение благополучно.

— Ах ты, скоти-и-ина! — сменила пластинку женщина с корзинкой. — Средь бела дня, напи-и-ился! Какой пример детям подаёт!

Даринка стояла тут же и с интересом впитывала пример.

— У-у-у, паскуда! — принялся вымещать накопившийся стресс извозчик. — Я знатных господ везу, а он, дрянь, под копыта метит!

Дмитриев совершенно не отдавал себе отчёта в происходящем. На мир он смотрел сквозь пелену столь густую и плотную, что вполне мог бы вообразить себя астронавтом, исследующим неизвестный мир и даже, возможно, вступивший в контакт с инопланетной формой жизни.

— Контр-р-рибуция! — воскликнул он почему-то. И ещё добавил: — Пора…

После чего пошёл головой на таран мостовой.

Движение это было черезчур стремительным и неожиданным, я ничего не успел предпринять. Порфирий Петрович долбанулся темечком в камни, взбрыкнул ногами, как будто пытаясь войти в стойку на голове. При этом пнул лошадь. Та, взоржав, рванулась вперёд, своим движением окончательно расшатав устои перебравшего господина.

Господин Дмитриев тяжело рухнул набок и захрапел. Извозчик, матерясь, бросился догонять кобылу. Даринка заливисто смеялась, полагая произошедшее чем-то вроде бесплатного цирка. День у неё вообще задался. Мороженым накормили, по городу повозили, представление показали.

— Диль, — тихонько позвал я. — Надо работать…

— Я, Саша, очень ценю твою доброту, твоё человеколюбие, но у всего должны быть границы! Ты же используешь в качестве инструмента своих добрых дел наш дом!

— Именно с этим, Танюша, изобилие моей доброты и связано. Будь это мой дом — как знать, как знать… А так, не своё — не жалко.

— Да был бы ещё хороший человек, а то этот…

— Ну, нехороший он человек, что ж теперь, удавить его?

— А что с ним прикажешь делать? Комнату выделить, кормить-поить, да выслушивать, как он на нас же напраслину возводит⁈

— Пусть проспится для начала. Там видно будет.

— Папа будет в ярости, когда увидит это на нашем диване…

— Всецело его понимаю.

Дмитриев, однако, оклемался до прихода Фёдора Игнатьевича. Уже через пару часов он открыл глаза и, как подброшенный, сел на диване, бешено озираясь. Быстро нашёл взглядом меня. Я особо и не прятался от его взгляда. Сидел напротив дивана, читая книжку. Совершенно законную, между прочим, книжку по целительной магии, в нашей библиотеке затесалась. Слова понимал не все, но успешно расширял общее понимание предмета.

— Ты! — прорычал Порфирий, глядя на меня краснющими глазами. — Ты-ы-ы!

— Я, симпатичнейший Порфирий Петрович, я. — Я захлопнул книгу и сложил на ней руки. — Судьба, видите ли, изволит сводить нас снова и снова, как будто между нами остались какие-то несказанные слова или несделанные дела. А я в судьбу до известной степени верю, и мне интересно разгадывать загаданные ею загадки. Одной из которых вы, согласно моему мнению, являетесь.

— Пошёл вон! Убирайся отсюда! Вон!

— Позвольте, «отсюда» — это откуда? Из моего дома?

Дмитриев ещё раз огляделся. Понимания ситуации прибавилось, но не критически.

— А-а-а, похитить меня решили⁈

— Вы, Порфирий Петрович, изволили упасть под лошадь, после чего пытались разбить себе голову об мостовую. Либо же в ваши намерения входило исследование недр земли. Мы не очень поняли, чего именно вы пытались добиться, но совершенно уверены, что потерпели неудачу, после чего заснули. Вот, прошу вас, отведайте.

— Дрянь! — рявкнул Дмитриев, но стакан воды у меня из руки выхватил и осушил в два глотка.

— Теперь перейдём к делу, — улыбнулся я. — Вижу, что вы ещё не совсем трезвы, но уж если проснулись, откладывать дольше смысла нет. Ответьте, пожалуйста, на вопрос: чего вы хотите добиться своим поведением?

— Да чтоб вашу шайку к ногтю прижать! Всех вас! Ты, Аляльев, Серебряков этот — пр-р-редатель!

— То есть, ваши возлияния и попытки свести счёты с жизнью каким-то образом приближают вас к достижению поставленной цели?

Дмитриев икнул. Я покачал головой.

— Хорошо. Вот что я вам скажу. Репутацию свою вы уже не то что на ноль — на минус-единицу помножили. И это после увольнения недели не прошло. Сохранив такие достойные восхищения темпы, вы уже через месяц покинете мир живых не тем, так иным способом. Ничего сверх того вы своим поведением добиться не сумеете, ни к какому ногтю никого не прижмёте, даже вошь, которая если ещё не оскверняет своим присутствием вашего тела, то в самом скором времени начнёт. Со своей стороны я бы и рад был сдать вам с потрохами и себя, и всю нашу шайку, включая Аляльева и Серебрякова, но сдавать, к великому сожалению, нечего. Аляльев загулял где-то по своей инициативе, никак со мной не согласуясь. Серебряков попал под власть источника, который, правда, открылся на моей земле, но это уже не тайна, это во всех газетах. Так что уж чего не могу — того, простите, не могу. Предлагаю вам одно лишь посильное участие в вашей дальнейшей судьбе. Ступайте домой, проспитесь. А придя в себя, задумайтесь, перевешивает ли страх перед маячащей впереди бездной ничем не оправданную ненависть ко мне. И если перевешивает — найдите способ почиститься, привести себя в порядок и приходите. Поговорим.

— Благодетель! — усмехнулся перегаром Порфирий Петрович. — На воре-то шапка горит! Совесть замучила? Чуешь свою вину, значит?

— Я, Порфирий Петрович, бессилен объяснить человеку, который отродясь ни одного доброго поступка не совершил, что мотивацией для оных может служить не только чувство вины. Не стану и пытаться. Я сказал, что хотел сказать, а уж что услышать — это решайте вы сами. Не смею задерживать, всего вам хорошего.

Не без пафосных выкриков Порфирий Петрович удалился. Едва закрыв за ним дверь, я услышал шелестение тапок. Татьяна спустилась по лестнице и подошла ко мне.

— Саша, ну вот, зачем?

— Не люблю, когда рядом со мной люди гибнут, Татьяна Фёдоровна. Хочу, чтобы хотя бы в моём окружении у всех всё было хорошо. Это самое малое, что я могу сделать. В том возрасте, когда приходит понимание, что менять мир — дело неблагодарное, и что при любом общественном устройстве кому-то придётся отдуваться за благополучие других, создать вокруг себя зону, свободную от страданий — вполне себе жизненная стратегия, за неимением других. И ведь если бы каждый человек рассуждал так же, может, и мир бы постепенно изменился, как знать…

Я ожидал продолжения диспута, но Танька, как она это любила, попёрла против ожиданий. Хлюпнула носом и порывисто обняла, прижалась щекой и ухом к моей широкой любящей груди.

— Сашка, ты такой хороший… Можно я тебя поцелую?

— В губы нельзя.

— А в щёку?

— В щёку можно.

— Но я бы хотела отважиться на жест, говорящий о более сильном и глубоком чувстве, нежели беззаботный поцелуй в щёку!

— Ну, давай тогда в ответ я поцелю в щёку тебя, а ты это стерпишь. После чего мы соприкоснёмся лбами и носами, посмотрим в глаза друг другу, рассмеёмся и разъединимся.

— Давай.

Мы исполнили запланированное в точности, и, кажется, Танька осталась удовлетворена.

— Я совсем забыла про день твоего рождения, — покаялась она.

— Да и Господь с ним. Я сам уже не вполне уверен, когда он у меня…

— Просто сначала фамильяр появился, потом вся эта шумиха, Даринка… На прошлой неделе по документам был.

— Ах, вот оно что…

— В общем… В общем, вот.

Она сунула руку в карман халата и достала массивный серебряный браслет.

— Это…

— Это браслет-накопитель. Ёмкость — три Мережковских.

— Тань, даже если бы это был просто браслет, зачем такие расходы⁈ Он же стоит, как… Я не знаю…

— Потому что ты его заслужил!

— Ты что, в рабство продалась?

— Ещё чего!

— Дармидонта на органы продала? Кстати, где он…

— Да Саша, перестань!

— Тань, я очень ценю знак внимания, не пойми меня неправильно, и из твоих рук я принял бы хоть женское ожерелье и носил бы его с гордостью, как знак отличия, но я также некоторым образом посвящён в финансовые дела вашей семьи, и то, что я вижу…

Танька надулась и издала громкий и страшный «фр!»

— Вот всё тебе надо выяснить, да⁈

— Только самое главное и нюансы.

— Ну, это Стёпа помог…

— Стёпа? Аляльев, что ли?

Щёки Таньки порозовели, она опустила взгляд.

— Да. Я сказала, что хочу подарить тебе браслет-накопитель. А он ведь… В распределителях же ими торгуют. Ну и всякое есть, не для витрины. Так что…

— Денег он с тебя, я так понимаю, не взял совсем?

— Ну-у…

— Татьяна Фёдоровна… — Я положил руку на плечи рыжей и притянул её к себе. — Чего ж ты так резко во все тяжкие-то сорвалась? Была же тихая книжная домашняя девочка, и вдруг…

— А что тут такого? — буркнула она. — Стёпа, между прочим, тебе тоже благодарен за твою помощь, так что это, можно сказать, от нас обоих.

Я повернул браслет и на внутренней части на одном из звеньев увидел гравировку: «Для А. С. от Т. С.»

— Ой, да ну тебя совсем! — воскликнула Танька и вихрем улетела прочь, вверх по лестнице, а там ещё и дверью хлопнула.

Я надел браслет, встряхнул кистью. Как по мне делали, ни убавить, ни прибавить. И даже не ощущается совсем. Заряжен, наверное, полностью. Пока-то мне не особо актуально, однако со временем очень даже пригодится. Три Мережковских! Это всем накопителям накопитель. С таким заряженным браслетом даже самый слабый боевой маг может встать против самого сильного и иметь некоторые шансы. Пусть не очень большие, но всё-таки шансы.

— Диль! — позвал я.

— Здесь! — возникла рядом фамильярка.

— Из мелодий будильника исключи, пожалуйста, все песни про любовь. Сделай там настройку на что-нибудь более… Ну, ты поняла.

— Да, хозяин. Что-то ещё?

— Что-то ещё… А, да, вспомнил. Давай-ка с тобой позанимаемся твоим подарком.

Я имел в виду книгу по магии Ананке, которую Диль сначала мне подарила, а потом вызубрила наизусть и уничтожила от греха подальше. Она меня поняла мгновенно.

— Где? — спросила деловито.

— Наверху сейчас царство Татьян, находящихся в растерзанных и неясных чувствах, — задумался я. — Внизу как-то неудобно, тут ходят все, Фёдор Игнатьевич скоро нарисуется.

— Можно в сарай пойти.

— Ну, если Танька из окна увидит, как мы с тобой в сарай идём, будет совсем весело.

— А я мышкой проскользну. Или невидимкой.

— Ладно, — вздохнул я. — Идём в сарай.

Первое занятие у нас было исключительно ознакомительным. Диль пояснила мне, что это за зверь такой вообще — магия Ананке. Было актуально, поскольку никакой информации раньше мне по этой теме не давали. Всё, что я знал: маг Ананке может влиять на судьбу. Как влиять, кому, куда, почему? На эти вопросы ответов не было. Но теперь ими обладала в полном объёме Диль.

— Если совсем просто, хозяин, — шептала она мне, пока я пытался удобно усесться на дровах, — то магия Ананке заключается в том, чтобы написать, что должно случиться. Оно как будто бы просто: написал, сжёг, исполнилось. Но сложность заключается в трёх вещах. Первое — бумага. Не любая подходит, нужно самому изготовить, рецепт я знаю. Второе — подробности. Можно, например, написать: «Я получил миллион рублей золотом». И жди до ста лет. В сто лет скажут тебе, что за свою жизнь ты как раз миллион и заработал — и помрёшь. И всё. А то может быть и ещё чего похуже! Помрёшь на следующий же день после того, как написал, а в гроб тебе миллион золотом положат!

— Зачем?

— Как — зачем?

— Зачем мне в гроб миллион золотом положат?

— А это совершенно никакого значения не имеет. Написал — судьбу изменил, а уж как… Она там как-то изогнётся, таким образом, чтобы не сильно всё в целом портить. Уж как удобней будет. Не хочешь, чтобы так — изволь прописывать подробно, обстоятельно.

— А третья сложность?

— Третья — сила. Смотря по тому, каково твоё желание, оно может от тебя сил потребовать… Много. И все эти силы придётся отдать, когда бумагу сжигаешь. Если нет столько сил — тогда и помереть можно.

— Слушай, Диль… Такой вопрос: а можно как-нибудь, чтобы не помирать?

— Можно, — разрешила Диль. — Только это надо тщательно каждое колдовство готовить и измерять. Прибор для измерений можно у тех магов украсть, которые сейчас на твоём источнике сидят.

— Ну чего сразу «украсть»? Купить нельзя?

— Мне такое в голову не приходило… Должно быть, можно. Только недёшево стоить будет. Однако прибор нужный. Когда книга писалась, таких ещё не придумали, так что там другие способы описаны, не такие точные, основанные на сопоставлении с имеющимися примерами, с поправкой на индивидуальные обстоятельства.

— Ну, например, «хочу, чтобы мне на руку упал кленовый лист» явно заберёт меньше Мережковских, чем «хочу ходить по воде, как по суше»?

— Не уверена… Если, например, зимой, то совсем наоборот.

— Хм. Не поспоришь… Магия, похоже, сильная, однако чрезвычайно опасная.

— Не просто так её запретили.

— Но мы всё равно будем пробовать. Интересно же.

— Как скажешь, хозяин. Я узнаю цены на измерительные приборы.

— Ну и насчёт бумаги — тоже поузнавай.

— Да!

— И если вдруг чего…

— Я тебя не знаю.

— Умница. Приступай к выполнению.

Диль исчезла исключительно вовремя. Дверь сарая распахнулась внезапно и резко, явив моему взору Татьяну Фёдоровну в запахнутом пальто.

— Саша, ты что тут делаешь⁈

— Как что? Предаюсь… Эм… печальным размышлениям.

— Каким? — захлопала Танька глазами. — Почему печальным?

— Ну, ты мне подарок вручила, а я тебя не отблагодарил, даже напротив, расстроил своими словами неуместными. Вот, не знаю теперь, как бы подойти к тебе, извиниться, вину свою тяжкую загладить.

— Да брось ты ерунду нести! А то я тебя первый день знаю. И вообще, кто слушает, что говорят мужчины? Женское сердце и так всё знает. А говорят мужчины извечно одни лишь только глупости…

— … «будь они хоть простые люди, хоть могущественные драконы».

— Вот именно!

— «Возлюбленная дракона и парад невест»?

— Эпилог, второй абзац!

— Не третий?

— Нет, Саша, второй.

— Первым абзацем короткая реплика, это тоже считается.

— Фр на тебя! Да! Я же почему тебя разыскала? Там со Старцевым беда приключилась, папа рассказывает. Идём скорее, тебя это немножко касается.