Господин учитель II. Французский полтергейст

Глава 55 Только не в Российской империи

Господин Грибков… Фамилия показалась знакомой, однако у меня за последние полтора-два месяца столько имён и лиц перед глазами и между ушами пронеслось, что хоть картотеку заводи правда, как Фёдор Игнатьевич.

Серебряков быстро что-то обдумал, наклонился ко мне через стол и сказал негромко:

— Весьма высокопоставленный человек, дружба с которым крайне полезна. Я бы пустил, особенно в свете того, что основные предметы нашей беседы окончены.

— Пусть войдёт, — кивнул я официанту.

Официант исчез, а вместо него нарисовался улыбающийся во всю круглую физиономию и вправду знакомый человек в круглых очках.

— Александр Николаевич! Вот знал, понимаете ли, знал, что судьба сведёт ещё! Очень уж мне ваша манера приглянулась.

— Яков Онлифансович! — изобразил я улыбку и встал, чтобы пожать руку одноклубнику. — Взаимно приятно!

— Как это вы забавно запомнили… Олифантьевич я! Олифантьевич. Согласен, язык сломаешь. А я пришёл, спросил последние известия, мне и говорят, так и так, Соровский. Я и позабыл, что газету спрашивал, «Последние известия» — издание такое. Ну как, как вы поживаете, господин Соровский? Не жалеете о сделанном выборе?

— Ни секунды не пожалел.

— Э-эх, да что уж… Уже могли бы быть богатейшим человеком! Но уж выбрали так выбрали.

— С богатством, смею заверить, у Александра Николаевича всё превосходным образом складывается, — вставил словечко Серебряков.

— Слышал, слышал, как удачно невеста ваша кладец-то нашла. Поздравляю. Это ей весьма-таки к месту и даже ко времени, я бы сказал. Раз уж с образованием придётся покончить.

— Отчего же это? Я прогрессивных взглядов придерживаюсь, как по мне, пусть жена будет образованной, чем дома сидеть без толку.

— И в мыслях не было вас обвинять в деспотизме и тирании, что вы, что вы! Просто преподавателю на студентке жениться никак невозможно. Не знали-с? Ну, подумайте сами, какой пример, какие возможности для кривотолков… Это вам ничего, а супруга — увы, дело решённое. И потом, где свадьба там и дети, а с детьми — какая учёба… Огорчил я вас?

— Озадачили. Как-то этот момент у нас не всплывал.

— Ну, вполне вероятно, что именно так всё и планировалось, очевиднейшим образом.

— Я тоже полагал, что Татьяна учится последний год, — ввернул Серебряков. — Брак — дело понятное…

Хм. Один я, что ли, такой умный, что даже не думал в эту сторону? А с другой стороны, мне когда особо думать-то? Тут что ни день — новое происшествие, да такое, что диву даёшься.

— А что это вы такое едите? Ах, бифштекс, я так обожаю, когда их готовят! Не соблаговолите ли, Вадим Игоревич, позвонить человека? Благодарю-с. Уважаемый, умоляю, мне вот того же самого, вплоть до бокальчика. Спасибо, жду, конечно же. Ах, как грустно, как грустно, Александр Николаевич…

— Я думаю, нет повода для грусти. Ну, в самом крайнем случае, поженимся через шесть лет, не бог весть какой срок.

— И правы будете! Невеста постарше будет. Что ни говори, а юность приятна глазу, но и только. Печаль же моя имеет касательство совсем до другого. Узнал я тут, что на вас кляуза поступила от одного из преподавателей.

— Вот как…

— Да-с, дикость, конечно, и полнейшая. Имени я вам, ясное дело не назову, да и дело выеденного яйца не стоит. Форменная ерунда, но проверить обязаны. Что, мол, изгнание духа вы проводили, подвергая опасности жизни студентов, и что порушили академического имущества. Вся библиотека в руинах.

— Выдумают же…

— И я говорю: выдумают! Но проверить обязаны. Господин Жидкий чрезвычайно по сему поводу взволновался и уже буквально завтра утром… Ухо́дите, Александр Николаевич?

— Да, вы знаете, пора. Прошу меня простить, неотложные дела вспомнились. Вадим Игоревич, Яков Олифантьевич…

— До свиданья, до свиданья! Очень рад был встрече с вами.

— До встречи, Александр Николаевич. А по поводу нашего с вами дела — я завтра к вам в кабинет нагряну.

— Только не рано!

— Так я рано и не встаю. У меня и сейчас-то ещё только утро, можно сказать.

В дверях я чуть не столкнулся с несущим заказ официантом и, извинившись, быстро пошёл к гардеробу.

Было шесть вечера. Я вышел на улицу и остановился в задумчивости. С чего бы начать?.. Начну с привычного.

— Проехаться не желаете? — крикнул удачно подвернувшийся извозчик.

— Желаю, желаю. Поехали!

Первым делом я приехал к Кунгурцевой. Она отворила мне дверь, имея на лице непростое выражение человека, которому следует дать решительный отказ дорогому и сильно уважаемому другу, при этом не хочется нанести обиду и хочется сохранить добрые отношения, однако сам факт того, что друг обратился с этим вопросом, постепенно начинает бросать тень сомнения на необходимость продолжения каких-либо отношений вовсе.

— Александр Николаевич, мне кажется, ваш визит, в виду…

— Анна Савельевна, вы не успеете меня оскорбить, я вам не позволю, поскольку моё уважение к вам безмерно. Я пришёл за помощью, которую не знаю, где получить. В библиотеке разгром, следы магического вмешательства, скоро будет комиссия, и полетят головы, необходимо навести порядок и срочно.

Пока Анна Савельевна бледнела, пытаясь осмыслить услышанное, на крыльцо вышел Порфирий Петрович.

— Но ведь завхоз обещал плотников к утру, — сказал он.

— К утру там уже всё оцеплено и опечатано будет, — махнул я рукой.

— Это повредит Янине Лобзиковне?

— Понятия не имею, если честно. Фёдору Игнатьевичу повредит, несомненно. Однако основная цель — я.

— Жидкий?

— Чрезвычайно жидкий, прямо-таки текучий. Увидел щёлочку — и моментально в неё.

— Этот такой…

— Я понимаю, господин Дмитриев, что тёплых чувств ко мне вы не испытываете, однако вспомните, что именно благодаря попустительству Фёдора Игнатьевича вы получили свою нынешнюю должность.

— Так чего вы от меня хотите?

— Вы ведь в реальном училище обучались и даже исполнили собственноручно молоток.

— Проклятье… Ну… Ну, едемте.

— И я с вами, господа. Я буду вас вдохновлять, к тому же возьму термос с кофе.

— Храни вас Господь, Анна Савельевна, храни вас Господь.

Прибыв на место происшествия, мы окинули взглядом фронт работ. Ни одного целого стеллажа не осталось Порфирий Петрович и Янина Лобзиковна сложили книги стопочками, но безо всякой системы.

— Доски нужны, в размер, — с тоской изрёк Дмитриев. — Вон, множество переломлены вовсе. Не представляю… На неделю работ, по-хорошему.

— Значит, будем делать по-плохому, только и всего.

Приковылявший с нами из любопытства Борис Карлович, оставшийся в ночную смену, сказал вдруг:

— Так в подвале же стеллажи есть.

— Что? — повернулись мы к нему.

— Пара штук. Списанные. Доски целые имеются, можно что-то позаимствовать.

— Уже кое-что! — воспрял духом Порфирий Петрович. — Ведите!

Борис Карлович бросил на него неприязненный взгляд, затем посмотрел на меня. Я кивнул, и охранник со вздохом махнул Дмитриеву рукой, чтобы следовал за ним. Когда они удалились, я призвал фамильярку.

— Диль, что здесь с магическим фоном?

— Фонит и чрезвычайно. Что дух был — приборы покажут, силу его тоже. Ну и что изгнание проводилось — само собой.

— Убрать это можно как-то, подчистить?

Диль задумалась на секунду.

— Только если перебить более сильным воздействием. Или радикально иным.

— Конкретнее?

— Провести более сильное колдовство, не имеющее отношения к спиритуализму, но при этом оставляющее след в предметах.

— Какие виды магии подойдут?

— Стихийная, но она усугубит разрушения, да и долго. Психокинетическая лучше всего.

— Ни слова больше! Анна Савельевна, оставляю вас в качестве куратора проекта, а сам временно удаляюсь.

В том, что Акакий Прощелыгин живёт в общежитии, я не сомневался. Однако там его не оказалось. Сосед по комнате, жизнерадостный здоровяк с широким добродушным лицом сообщил, что Акакий, верно, до сих пор работает. Ругаясь про себя, я вернулся в академию и нашёл Акакия в той же лаборатории.

— Я знал, что вы вернётесь. Тот, кто единожды изведал силу правильно приготовленного зелья, навеки отравлен мечтами о могуществе, его душа источена червями вожделений. Чего же вы хотите теперь, Александр Николаевич? Богатства? Любовь? Преклонение врагов?

— Вас.

— Как низко вы пали и как быстро. Где же хвалёная человеческая гордость, где приличия? Вы омерзительны мне, убирайтесь, а впрочем, я доволен. Нет ничего более сладостного, чем наблюдать разложение бессмертной души…

— Идёмте со мной, плачу вдвое против того, что вы взяли за зелье.

— Мне взять шляпу, или же вы планируете предаться скверне в стенах сиих?

Когда мы добрались до библиотеки, там уже вовсю грохотали молотки. Борис Карлович взялся с энтузиазмом помогать Порфирию Петровичу. Какая бы работа у тебя ни была, чужая всегда кажется отдыхом по сравнению с ней. Прокрастинация неистребима.

— Ну, этот готов, — сказал Порфирий Петрович, отступаясь. — Пострадал в наименьшей степени. Поднять бы его…

Стеллаж подпрыгнул и встал по стойке смирно. Оба мастера тоже подпрыгнули от неожиданности.

— Это называется магией, господа, — изрёк Прощелыгин. — Да будет вам известно.

К десяти вечера в библиотеке появилась Татьяна и напустилась на меня:

— Саша, ты с ума сошёл⁈ Я вся извелась от волнения, можно было предупредить!

— Я, Татьяна Фёдоровна, взрослый самостоятельный человек, пока ещё не связанный узами брака. И если моя душа желает помогать Порфирию Петровичу сколотить полочку, значит, я буду помогать, и никто меня не остановит.

— Да? А если я возьму и пропаду где-нибудь без предупреждения поздно вечером?

— Найду и уши надеру.

— Фр! Что вы тут такое делаете и почему?

Я быстро объяснил Таньке суть дела. Она охотно присоединилась к работам. Вместе с Кунгурцевой разбирала книги по категориям и по алфавиту, а потом укомплектованные шеренги фолиантов скучающий Прощелыгин своей магией ставил на подобающее место, не забывая изречь что-нибудь мрачное для поднятия настроения.

— Фёдор Игнатьевич, верно, тревожиться будет, — спохватился я около одиннадцати.

— Ой! — подскочила Танюха. — Я же его не предупредила, он в кабинете был.

— Умница…

— Фр! Я за тебя переживала, между прочим. Отправлю енота с запиской. Тут есть писчие принадлежности?

Принадлежности отыскались возле перевёрнутого стола Янины Лобзиковны. Даже закупоренная чернильница сохранила в себе необходимое количество чернил. Прощелыгин силой ума поставил в правильное положение сначала стол, затем стул.

— Спасибо, — кивнула Татьяна.

— Не стоит благодарности. Я получаю за это деньги. Я их, разумеется, презираю.

Тут я вспомнил про деньги, подошёл к строчащей записку Таньке и сказал:

— Ты теперь богата.

— Да, и у меня будет хорошее приданное. Мы сможем купить себе дом! Только обязательно возьмём к себе папу, я его не оставлю, это невыносимо грустно.

— А папу ты об этом спрашивала?

— Нет, зачем.

— И правда. Ему и так проблем хватает, ещё и о таких глупостях размышлять.

— Вот именно. Пафнутий! Держи. Это надо отдать моему папе лично в руки. Справишься?

Енот пиликнул в ответ.

— Молодец. Ступай!

К одиннадцати появился Серебряков со свёртком.

— Господа и дамы, я принёс вам пирога из клуба!

Все обрадовались, поскольку жрать хотелось неимоверно. Только Танька спряталась в дальнем конце библиотеки, за уже готовыми стеллажами, так, что Серебряков её далеко не сразу заметил.

Пока мы утоляли голод, сытый и весёлый Вадим Игоревич рассказывал, как долго его мучил и не отпускал Яков Олифантьевич, снова и снова разнося в шахматы. Жалуясь, Серебряков взял молоток и немедленно долбанул себе по пальцу.

— Да куда ж ты лезешь-то, когда руки — крюки! — взревел Дмитриев с набитым ртом. — Положи инструмент и отойди в сторонку!

— Но я ведь помочь хочу, Порфирий!

— Помоги Татьяне книги раскладывать.

— Татьяне? — удивился Серебряков и нашёл спрятавшуюся рыжую. О чём-то они там поговорили на вежливом языке. Потом к ним присоединилась Кунгурцева и стал даже слышаться смех.

К часу ночи мне так осточертели готические сентенции Прощелыгина, что я отошёл в сторонку и призвал Диль.

— Никаких следов спиритизма почувствовать невозможно, — доложила она.

— Слава Богу! Акакий! Вы можете быть свободны, вот ваши деньги, спасибо за труд.

— Спасибо за деньги. Однако я предпочёл бы остаться и довести дело до конца.

— Поздно уже.

— Ночь — это время, когда душу одолевает тьма. Я привык к её объятиям. Что ж, если моё общество неприятно вам, детям солнца, исполненным света, я удалюсь в свои мрачные чертоги, не буду отравлять вашей детской радости по поводу общения и совместного труда и прочих иллюзий…

— Оставайтесь…

— Не воображайте, будто делаете мне одолжение; мне, право, безразлично, где я встречу смерть, а ничто, кроме смерти, не имеет значения.

Последняя книга встала на полку в пять утра.

— Самое время ложиться спать, — зевнул бодрый Серебряков.

Танька уже час как спала, свернувшись калачиком на диване. Порфирий Петрович, которому через два часа уже полагалось явиться на службу, тяжело вздохнул.

— Ещё одна ночь повержена… Однако торжество света иллюзорно. Тьма была за мириады лет до него и пребудет вечно, когда последние искры жизни угаснут…

— Акакий, идите спать, вы выглядите печальным. Спасибо вам за помощь. Вы настоящий друг.

— Пойду раздобуду кофе, — буркнул Дмитриев и направился в подсобку.

Я полностью разделял его скептицизм по отношению к наступающему дню. Это был один из тех немногочисленных дней, когда мне нужно было преподавать свой инновационный античный предмет.

— Диль, — позвал я, когда Серебряков откланялся. — Принеси проверочные работы с моего стола.

Десять минут спустя я сидел за столом Янины Лобзиковны, пил кофе и проверял работы, время от времени бросая взгляд в сторону дивана, где спала под пледом моя невеста.

В шесть часов утра пришла комиссия. Трое полицейских, двое магов в штатском на госслужбе и один зеленолицый от зловредности господин Жидкий.

— Почему посторонние в библиотеке? — кислым голосом спросил он.

— Понятия не имею, кстати говоря, — честно сказал я. — Действительно, непорядок. Удалитесь, пожалуйста, не мешайте работать.

Тёмно-зелёный оттенок Жидкого сменился нежно-салатовым.

— Что вы такое изволите говорить? — прошипел он.

— Всё верно говорят, — сказал, выйдя с чашкой кофе, Порфирий Петрович и кивнул полицейским, которые машинально отдали ему честь по старой памяти. — Я тут работаю, Александр Николаевич — преподаватель и занимается здесь по полному праву академической деятельностью. Так что посторонние тут одни лишь вопрошающие.

— Библиотека должна быть опечатана!

— Отчего же?

— Так… Так было написано в донесении!

— Хм. Странный человек писал донесение. Библиотека работает согласно расписанию.

— Где хаос и разрушения⁈

— Полагаю, где угодно, но только не в Российской империи.

Жидкий дёрнулся и повернулся к госмагам, которые смотрели и слушали с выражением полнейшей индиффирентности на лицах.

— Приступайте, господа!

Господа приступили. Достали из саквояжей всякие загадочные приборы, напоминающие отдалённо мультиметры и осциллографы. Принялись с этим бродить.

Тем временем Жидкий нервно прошёлся по библиотеке, высматривая непорядки, но ничего не обнаружил. Вернулся ко мне, навис над столом.

— Что до вас, господин Соровский, то поступила также жалоба, будто вы тайно сожительствуете с дочерью ректора. Если этот некрасивый слух просочится…

— Почему это «тайно»? — перебил я. — Вовсе даже не тайно. Даже, я бы сказал, образцово-показательно. Татьяна Фёдоровна — моя невеста.

— Вот как! И, полагаю, о помолвке уже объявлено? — исходил ядом Жидкий. — Или же вы буквально сегодня броситесь затыкать дыры?

— Александр Николаевич! — ворвался в проход сияющий Борис Карлович с «Последними известиями» в руке. — Об вас в газетах пишут!

— Что именно?

— Что жениться изволите.

— Как интересно.

Тут зашевелился плед, и из-под него показалась всклокоченная сонная рыжая голова.

— Я вчера ещё в редакции объявление заказала. Стребовала денег у папы. Раз мы всё равно богаты, он не посмел отказать. А кто эти господа, Александр Николаевич?

— Спи, дорогая, это всё преходящее.

Танька послушно шлёпнулась обратно и моментально отключилась. Впоследствии даже не вспомнила, что просыпалась, и ничего ей доказать я не сумел.

— Всё чисто, — доложил один из магов, пакуя «осциллограф».

— Что значит, «чисто»⁈ — взвизгнул Жидкий.

— Нет никаких следов потусторонних сущностей, спиритического воздействия. Фонит психокинетикой.

— Почему ей фонит⁈ Разве это не странно?

— Это магическая академия, господин Жидкий, — сказал второй. — Здесь всем, чем угодно, фонить может. Рапорт напишем, а там уж сами смотрите. Как по мне, делать тут нечего. Я бы доносителя этого на беседу пригласил. Но то, опять же, дело ваше.

Комиссия удалилась несолоно хлебавши. Жидкий напоследок одарил меня убийственным взглядом, так и говорящим: «Мы ещё встретимся!»

В семь часов пришёл Фёдор Игнатьевич, принёс танькину учебную сумку и долго молча тряс мне руку. Слов не нашёл.

В восемь я вывел последнюю оценку, встал и потянулся. Посмотрел на Таньку, не стал будить. Просто положил на спинку дивана её тетрадку с честно заработанными десятью баллами из десяти возможных. И, забрав остальные работы, отправился отрабатывать жалованье. Нам с Акакием Прощелыгиным на него ещё жить и жить.

Продллжение: https://author.today/reader/528144