Господин учитель II. Французский полтергейст

Глава 32 Приключения господина Старцева

Когда работаешь одновременно над несколькими проектами, некоторые из них имеют свойство выходить из-под контроля. Особенно часто это происходит, когда ты не работаешь над несколькими проектами, вместо того, чтобы работать.

Я никогда не был мультизадачным. Увлекаясь каким-то одним делом, совершенно выпускаю из поля зрения все остальные. И тут нельзя погрешить на занятость и нехватку времени. Будем откровенны: занимаюсь я в первую очередь тем, что точно знаю, как решить, плюс, мне это самому интересно. Ну или тем, что падает под копыта везущей меня лошади — будь то метафора или буквальное происшествие.

Семён Дмитриевич Старцев, декан факультета стихийной магии, в юности пострадавший в дуэли с ментальным магом, не падал под копыта, не был мне особо интересен в силу того, что был мужчиной, да и как ему помочь, я представлял весьма приблизительно. Старцев ждал, в его понимании, долго. Всё это время он постигал информацию, идущую к нему из газет, из разговоров коллег, носящуюся в воздухе. Как-то эту информацию обрабатывал и делал загадочные выводы. Которые однажды, на фоне моего тотального бездействия, подтолкнули его к действиям.

Действия эти можно было бы назвать странными и нелогичными. Так они, во всяком случае, выглядели для людей, слабо посвящённых во все тонкости и перипетии последних месяцев. Таковыми они выглядели и для секретарши Фёдора Игнатьевича, которая ни в чём не была виновата, никого не трогала, верой и правдой выполняла все возложенные на неё обязательства, когда перед нею внезапно, без объявления войны, образовался обнажённый до пояса и дальше Семён Дмитриевич Старцев.

Дама была очень хорошо воспитана, поэтому она не стала кричать и падать в обморок. Она лишь долгим мучительным взглядом посмотрела на заслуженного преподавателя, который отвечал ей взглядом малоосмысленным и отсутствующим. И спросила: «О вас доложить?»

Старцев ответил ей исчерпывающим образом: рухнул на пол носом вниз и замер безжизненно.

Разумеется, Фёдору Игнатьевичу немедленно доложили. Он выскочил из кабинета, воочию убедился, что проблема наличествует и нисколько не преувеличена воображением секретарши. Даму он послал ловить извозчика для скорейшей транспортировки несчастного в больницу, а по пути ей было велено поймать кого-нибудь из преподавателей и послать в кабинет ректора для помощи.

Фёдор Игнатьевич пусть на бессознательном уровне, но всё же обратился к бытовому пониманию теории вероятностей и математической статистики. Рассудил, что женщин-преподавателей в академии раз-два и обчёлся, а следовательно, придёт мужчина.

Но секретарше посчастливилось практически сразу нарваться на Арину Нафанаиловну. Не сообщив ей никаких подробностей, секретарша передала распоряжение Фёдора Игнатьевича срочно явиться. Арина Нафанаиловна поспешила выслужиться.

Когда она ворвалась в приёмную, не имеющий большого опыта в работе с пациентами, находящимися без сознания, Фёдор Игнатьевич перевернул Старцева лицем кверху. Я готов был поставить свою шляпу (да, у меня есть шляпа, которую я надеваю, выходя на улицу, как и всякий приличный человек), что Арина Нафанаиловна впервые в жизни увидела столь бестактно обнажённого мужчину, к тому же — своего непосредственного начальника. Зрелище сие оказалось выше её скромных сил. Она ахнула, закатила глаза и обрушилась, долбанувшись затылком о порог.

Фёдор Игнатьевич почувствовал, что у него начинается приступ. Сердце, и без того непрестанно болевшее за меня, Таньку и наше общее дело, нехорошо кольнуло. И обессилевший ректор всея академии тяжело опустился на пол рядом со Старцевым, держась за левую сторону груди, бледный и беспомощный что-либо сделать. Если бы мы с Даринкой ушли буквально на час позже, я бы всё это застал и оказал посильную помощь, однако случилось так, как случилось, и Фёдор Игнатьевич встретил беду один.

По счастливому стечению обстоятельств в этот самый момент мимо кабинета ректора проходил лаборант кафедры целительной магии. Парень, закончивший обучение год назад и не имеющий выдающихся талантов, рассчитывал хотя бы на академическую карьеру, а потому, обнаружив неладное, скорее возрадовался, чем ужаснулся трём телам, лишь одно из которых подавало слабые признаки жизни и находилось в сидячем положении. Поскольку этим телом был целый ректор академии, именно к нему лаборант и бросился первым делом, грациозно перескочив Арину Нафанаиловну.

Парень присел рядом с Фёдором Игнатьевичем, не стал задавать глупых вопросов и сразу положил ладонь ему на грудь. Что-то там своё, колдовское исполнил, и сердце резко отпустило. Забилось по-молодецки.

«Эге, господин Соровский, — со значением сказал лаборант. — Да вам отдыхать надобно».

Но Фёдор Игнатьевич, стремитьельно пришедший в себя, не возжелал отдыхать. Напротив, он захотел немедленной очень активной деятельности. Вцепившись в мага-лекаря клещом, он повелел ему «сделать что-нибудь». Парень, со своей стороны, был рад стараться.

Возле Старцева он надолго не задержался, только приподнял ему ноги и положил их на стул, освобождённый секретаршей.

С Ариной Нафанаиловной дела оказались хуже. Она разбила затылок и, вероятно, заполучила сотрясение мозга как минимум. Работать с конкретными физическими повреждениями могли целительные маги даже самых низких рангов. Но чтобы излечить без рентгена мозг — на это требовались специалисты высшей категории. Таких и в академии не было, и уж тем более несчастный лаборант подобного не умел. Зато он смог кабанчиком метнуться по этажу и собрать более-менее крепких мужчин, способных таскать тяжести.

Опуская дальнейшие пертурбации, перехожу непосредственно к сути. Арину Нафанаиловну и Семёна Дмитриевича в бессознательном состоянии доставили в находящуюся неподалёку больничку. Там Старцев вскорости пришёл в себя. И Фёдор Игнатьевич, навестивший его после службы, спросил: «Что сие такое было, дорогой мой друг?»

На что Старцев ответил обстоятельно и небыстро. Желая исцелиться от своего загадочного и трудноописуемого недуга, он отправился к недавно открытому источнику магии. Расчёт был космически прост: источник как-то влияет на менталку; проблема с менталкой; может, клин клином выбьет.

Как заторможенный преподаватель ростом под два метра умудрился незамеченным пройти мимо государственных магов, оцепивших источник — об этом история умалчивала. Зачем он разделся, также осталось загадкой. Вредное фоновое воздействие источника к тому моменту вроде как блокировали, так что акт нудизма был целиком и полностью на совести Семёна Дмитриевича. Видимо, слухи о голых людях также достигли его ушей, и он посчитал, что это — необходимая часть ритуала.

Что до меня, то я больше всего озадачился местом телепортации Старцева, который прыгнул в источник. Если Серебряков поминал меня, и ко мне его магия притянула, то, видимо, подобное сработало и здесь. Но Старцев не объяснил, какие именно горькие или не очень слова кричал он про Фёдора Игнатьевича или его секретаршу, и так произошедшее и осталось загадкой. Семён Дмитриевич был вообще предметом тёмным и обследованию подлежал лишь весьма условно и с большим трудом.

— То есть, земляной магии у нас завтра не будет, — сделала выводы Танька. — Ко второй вставать.

Фёдор Игнатьевич посмотрел на неё испепеляюще.

— Это всё, что ты можешь сказать? Двое человек в больнице!

— Жалко их, — согласилась Танька. — Но вставать всё одно ко второй.

Фёдор Игнатьевич запыхтел, но сокрушительных контрдоводов найти не смог. Тут в гостиную вошёл Дармидонт и спросил, подавать ли ужин. Разумеется, подавать, что за вопрос. Война войной, а обед по расписанию. И ужин, и завтрак, и всё, что между ними — строго по расписанию. Точка. От сытого человека пользы куда как больше, чем от голодного.

За ужином Танька продемонстрировала, что, вопреки опасениям отца, вовсе не представляет собой эгоистичную натуру, не способную к эмпатии. Арину Нафанаиловну она не любила, но её никто не любил, так что это не в счёт. А вот к Старцеву Татьяна относилась куда более лояльно.

— Саша, ты же сумеешь ему помочь?

— Кто-то меня, помнится, отговаривал…

— Это я до того, как он такое сделал. Разве же я знала, что он так сильно мучается! Я-то его другим и не видела никогда. Привыкла к нему, такому. Этакий чудак странный и говорит всё как будто невпопад. А внутри у него, оказывается, заперта совершенно иного толка душа, которая вопиет о спасении. Спаси его, Саша!

— О чём, собственно говоря, идёт речь? — нахмурился Фёдор Игнатьевич. — Каким образом Александр Николаевич может помочь Семёну Дмитриевичу? Он, прошу об этом помнить непрестанно, стихийный маг!

— Он едва ли не единственный в Российской Империи специалист по магии мельчайших частиц! — парировала Танька. — А эта дисциплина может применяться практически в любой сфере.

— Тебе-то об этом откуда знать⁈

— Из занятий по магии мельчайших частиц, которые я посещаю, папа! У нас очень хороший преподаватель. Можно сказать, единственный в Российской Империи специалист.

— Да что же это за безумие! И ведь я сам, сам положил ему начало! Своим попустительством, своим недальновидением… Поистине: коготок увяз — всей птичке пропасть.

— Кстати о птичках, — вспомнил я. — Вы насчёт гимназических требований не узнавали?

— Да когда бы я, по-вашему, это успел⁈ Вы изволите надо мною смеяться? Я сегодня едва богу душу не отдал, мой старый друг попал в больницу, преподавательница едва не скончалась на пороге моего кабинета…

— А она-то как, кстати говоря?

— Неплохо, пришла в себя. Сотрясение мозга, испытывает недомогание, но через пару дней, полагаю, выпишется.

— Это хорошо, нам трагедии не нужны. А что до гимназий…

— Да и к чему это всё вовсе⁈ — вспылил окончательно Фёдор Игнатьевич. — Вы о таком, возможно, не задумывались, но учёба в гимназии стоит денег! Денег, которых у этой семьи нет и быть не может.

Даринка всхлипнула, выскочила из-за стола и убежала.

— А даже если она каким-то образом закончит гимназию. Представляете вы, сколько стоит семестр обучения в академии⁈ Я держусь за место ректора лишь потому, что это позволяет мне обучать там Татьяну на бесплатных основаниях! Я иду на обман, на подлог, я каждый божий день рискую должностью, головой, репутацией, а вы создаёте ненужные надежды ребёнку!

Побледневшая Таня отложила приборы, промокнула салфеткой губы и последовала за Дариной.

Мы с Фёдором Игнатьевичем остались наедине, и он начал потихоньку сдуваться, как воздушный шарик.

— И это ещё хорошо, если её отца не посадят, — буркнул он напоследок.

— Чьего? — уточнил я.

— Ха-ха-ха, Александр Николаевич! Очень, неописуемо смешно!

— Ну, наконец-то вы начали ценить моё чувство юмора, Фёдор Игнатьевич. Рад, весьма рад! Это важный шаг в наших с вами отношениях. Выпьем!

Я поднял стакан с водой. Фёдор Игнатьевич молча встал и удалился, оставив меня одного.

— Дармидонт! — позвал я.

— Чего изволите-с?

— Садись, питайся.

— Право, можно ли…

— Можно, всё одно никто не вернётся. Один пёс потом в кухне всё это съедите, так уж лучше по-человечески.

— В таком случае-с… С вашего позволения-с…

Дармидонт сел на место Фёдора Игнатьевича и составил мне весьма достойную компанию. Ел и молчал, не излучая ровным счётом никаких эмоций, чем обеспецивал великолепный фон для пищеварения и размышлений о делах насущных.

— Итак, господа, все в сборе, — сказал я, закрыв дверь кабинета на задвижку. — Ни за что не угадаете, для чего я попросил вас прийти ко мне сегодня.

Они даже не пытались угадать, но смотрели с любопытством. «Они» — это Вадим Игоревич Серебряков и тот самый лаборант, что способствовал госпитализации Старцева и Арины Нафанаиловны. Лаборант представился запросто — Леонидом — и вообще казался парнем дельным.

— Предметом нашего консилиума послужит Семён Дмитриевич Старцев. Некоторое время назад он обратился ко мне с просьбой способствовать его выздоровлению. На случай, если вы не знаете, актуальное состояние господина Старцева не является нормой в узком смысле этого слова, по крайней мере, сам он это состояние как норму не расценивает и мечтает исцелиться.

— Об этом все знают, — заметил Леонид. — Он к нашим уж сколько раз обращался. Раз в год, говорят, стабильно приходит, просит голову полечить. Но все только руками разводят.

— Именно поэтому здесь присутствую я, как специалист по магии мельчайших частиц, а также — сильнейший ментальный маг. Быть может, на стыке дисциплин мы с вами сумеем разработать решение.

— Я бы хотел задать вопрос, — поднял руку Серебряков. — Господин Старцев — это кто?

— Это декан факультета стихийной магии, — объяснил я. — Молчалив, обладает странной повадкой…

— А. Кажется, понимаю. Высокий такой мужчина, я видел его на дне рождения Татьяны, но представлен не был.

— Всё верно, это он. В юности пострадал в дуэли с ментальным магом… Ах, господа, простите мне мою невнимательность. Чаю не желаете?

Господа пожелали, и я разлил по чашкам то, что исправно генерировал подарок Анны Савельевны. Насыпал в вазочку печенья. Серебряков взял одно, откусил и вздохнул, видимо, вспомнив знаменитые пряники своей кухарки. А может, вздох его относился более к делу, потому что он тут же сказал:

— Скверно, что тут ещё… Полагаю, ему повезло, что он выжил. Дуэль с ментальным магом — чистейшее безумие. На что он вообще рассчитывал?

— Это нам, к сожалению, неведомо. И к делу…

— Да как же — неведомо? — перебил Леонид. — Вы уж простите, что вторгаюсь и обрываю, так сказать, вашу линию, я это не из каких-то побуждений, просто имею что сказать, пока на неверных предпосылках мы не сделали выводов, и, коль скоро это — консилиум…

— Да говорите уже, не стоит так распинаться. Мы здесь по-простому.

— Так вот: все обстоятельства доподлинно известны. Семён Дмитриевич, будучи доцентом кафедры, вызвал на дуэль декана факультета ментальной магии, а причиной тому послужила честь дамы. Тут говорят разное. Кто считает, что господин Старцев был чрезвычайно, с одной стороны, мнителен, а с другой — нерешителен. Другие утверждают, будто основания и в самом деле были. Одним словом, Старцев, вызывая Гнедкова, имел в виду совершенно точно госпожу Помпееву, которая в те годы была при кафедре земляной магии аспираткой, подобно мне сейчас.

— Погодите! — тряхнул я головой. — Помпеева? Вы имеете в виду Арину Нафанаиловну?

— Её самую, — подтвердил Леонид. — Семён Дмитриевич был в неё влюблён, а господин Гнедков вроде бы как-то нехорошо в эту ситуацию вмешался… В итоге господина Гнедкова из академии удалили, вроде бы отправили в ссылку, в общем, из нашего поля зрения он исчезает. А господина Старцева посчитали и так уже достаточно наказанным. Поскольку в академическом плане он остался безупречен, на его странности закрыли глаза. Вот, примерно так всё и было, я закончил, ещё раз прошу прощения за вмешательство.

— Дела, — только и сказал я. — Страсти-то какие под носом кипят…

— Александр Николаевич прав, — сказал Серебряков. — К существу дела сие относится весьма посредственно, хотя история, вне всяких сомнений, интересная и вызывает сочувствие. Что ж, коль скоро маги-целители разводят руками, полагаю, уместно высказаться мне. Повреждения, наносимые ментальным магом, считаются непоправимыми, поскольку, воздействуя на ментальное тело человека, вызывают изменения в мозгу. Поправить ментальное тело, конечно, можно попытаться. Но на такое использование магии нужно получить специальное разрешение, чтобы не разделить судьбу господина Гнедкова. Если, положим, получить, то всё одно — бессмысленно. Повредить мозг легко, а исправить… Поэтому маги-целители и разводят руками.

— Если у нас появится такая возможность?

— В таком случае я бы рекомендовал единомоментно исправить физическое состояние мозга и ментальное тело. Тогда крайне высоки шансы на то, что получится вернуть душевное состояние господина Старцева к тому, что он считает нормой. Но как же мы сумеем, господин Соровский, воздействовать на мозг?

— А для этого, — хитро улыбнулся я, — нам и дана магия мельчайших частиц. Врать не стану, предприятие — чистейшей воды авантюра, риск огромный, гарантий никаких. Но в случае победы мы с вами не только станем героями, поправшими саму судьбу, но и спасём человека.

Леонид хмыкнул и почесал голову. Но для Серебрякова, похоже, всё решило слово «авантюра». Он расправил плечи, стряхнул крошки печенья с усов и спросил:

— Так чего же мы ждём?