Господин учитель II. Французский полтергейст

Глава 41 Лимонад и твердое решение

— Да говорю же вам, мне уж двадцать!

— Уж больно хлипки вы, сударь, не знаю, не знаю…

— Вы, уважаемый, чините мне страшную обиду!

— Обида что? Проглотил, да забыл. А вот коли ко мне ваша матушка пожалует, или ваш батюшка, да с полицией…

Это Боря пререкался с хозяином прекрасного заведения, в котором мы оккупировали столик. Все заказали себе лимонада, Боря тоже хотел, но подавальщик упёрся. Позвали хозяина — и тот засомневался, на Бориса глядя. Почему-то не хотелось им продать лимонад несовершеннолетнему.

— Никто к вам не придёт! Разве ж я виноватый, что у меня усы растут смешно и клочками?

— Усы здесь совершенно никакого значения не имеют. Вот, у господина, к примеру, тоже усов нет, но учительский мундир мы очень хорошо понимаем.

— Ладно тебе, — вмешался Порфирий Петрович, — я за парня ручаюсь, взрослый он. Усы просто не отрастил покамест. Налей-налей, ты меня знаешь!

Ручательство господина Дмитриева вопрос решило. Хозяин поклонился, отдал подавале приказ и улетучился. Разгорячённый Борис с покрасневшим ликом сел. Вскоре перед ним оказалась такая же кружка, как у нас.

— Добрый вечер! — провозгласил я, и пять кружек соединились с солидным бряком над столом.

Выпили. Похрустели тонюсенькими ломтиками картофеля, запечёнными в печи и круто пересыпанными солью.

— Тут можно такие же заказать, но с перцем, — заявил Леонид. — Изумительные, доложу я вам, а ценой всего ничего дороже. И не так, чтобы острые — вполне в меру, мне можете верить смело, у меня желудок нежный, чуть чего — изжога, а тут — ничего.

— Ну так давайте и попробуем. Эй, человек! — Кунгурцева призывно махнула рукой. — Разрешите, пожалуйста, ещё вас потревожить!

Человек разрешил. Пока он бегал, мы пили.

— Усы — вправду, пакость, — бормотал Боря. — Вообразите, тут клочок, здесь другой. И все смеются — ухахатываются, обидно даже. Но я тут вот что подумал. На зимние каникулы я дома запрусь и выходить совсем никуда не буду.

— А в чём идея? — не понял я.

— Усы отрастить!

— А. Ну, это лучше тогда на летних. На всё лето запереться. За две недели может ничего и не образоваться стоящего внимания. Впрочем, я не специалист, вы уж лучше у кого проконсультируйтесь поумнее меня. Порфирий Петрович вот, например, явно в вопросе сведущ.

— Вам, Александр Николаевич, хорошо. У вас вид такой представительный! Даже без усов сразу понятно, что учитель. А на лето я не могу, летом мы с родителями в Москву решили ехать в обязательном порядке.

— Беда какая, — посочувствовала Анна Савельевна. — Но вы знаете, что? Вы за дня три до зимних бриться перестаньте. А лучше за неделю. Чтобы время выиграть. Оно ведь не сразу смешно растёт, сначала, верно, и незаметно будет.

— А ведь вы правы, Анна Савельевна! Как же это я сам… Так и сделаю!

— Ну, за усы.

— За усы!

Выпили за усы. Прибежал официант, принёс покрытые красненьким порошочком ломтики. Мы немедленно спросили ещё лимонада — и он снова убежал. Все потянулись к картошке.

— Да это ведь, видит бог, изумительно! — воскликнул Порфирий Петрович. — Столь простое блюдо и столь…

— А я вам говорил! Я все местные заведения очень хорошо знаю, и где попить, и где поесть. Как недорого, а как — с форсом. Впрочем, ежели вы позволите, я себе накапаю, здоровья ради, а кто желает — так оно, само собой…

С этими словами Леонид достал дарёный бальзам. Все отказались, и он, нисколько не смутившись, стал капать себе.

— Жаль, Вадима Игоревича нет, — вздохнул он, употребив заряженного таким образом на здоровье лимонада. — С ним бы и обсудили.

— Что обсудили? — спросил Боря.

— Команда у нас, людей лечим.

— Пока вылечили только одного, — проворчал я. — И тот… Вона чего учудил.

— Александр Николаевич, я не думаю, что это — наша вина…

— Нет, конечно, Анна Савельевна, но всё равно. Работал человек, горя не знали с ним. А мы приложились — и все теперь мучаются.

— Не все, студенты в восторге.

— Ваш лимонад-с, прошу-с.

— О-о-о, давайте-давайте! А картошечки ещё сообразим?

— С солью, с перчиком?

— И ту, и ту давайте.

— Сию минуту-с, как раз поспела, из печи горяченькая будет.

— Ура! — сдвинули мы кружки.

Тут внезапно родился, что называется, полицейский. Поставив кружки, мы все о чём-то помолчали, чему-то вздохнули.

— Так что же у вас за беда, Александр Николаевич? — спросила Кунгурцева.

— Да Татьяна замуж нацелилась, — внезапно высказался я откровенно.

— Ну, не за вас ведь! — расхохотался Леонид. — Выпьем же за свободу!

— В том и печаль, что за меня.

— Ой-ой… — Анна Савельевна возложила щеку на ладонь, уперев локоть в стол. — Как же бедную девочку чувства терзают, если она принуждена была сама о таком заговорить…

— Бегите, — решительно сказал Леонид. — Прочь из города, Александр Николаевич! И — на корабль. Плывите навстречу приключениям!

— И рад бы, да куда мне… Хозяйство, скотина…

— Скотина-то у вас в городе откуда? — озадачился Дмитриев.

— Ну, это я так, фигурально. Мало ли в городе скотины… Не будем называть имен. И показывать пальцами. В некоторые жидкие зелёные морды…

Порфирий Петрович захохотал и провозгласил тост за здоровую печень. Выпили, конечно. В хорошей компании лимонад летит — просто изумительно.

И тут к нашему столику подошёл совершенно неожиданный Серебряков.

— Я вас, Александр Николаевич, разыскиваю, чтобы потребовать удовлетворения, а вы тут лимонад распиваете.

— Садитесь, Вадим Игоревич.

— Не буду я с вами сидеть. И вовсе не надо было приходить, но моё к вам хорошее отношение… Забудьте. Пришлю секунданта.

— Вот ты, Вадик, вечно так — горячишься, потом жалеешь.

— Порфирий? Ты-то тут как?

— Да уж, как видишь.

— Говорить с тобой не желаю совершенно.

— Странный вы человек, Вадим Игоревич, — заметила Кунгурцева. — Пришли в такое заведение, а сами ни лимонад пить, ни говорить не хотите.

— Прошу меня простить, я уже ухожу.

— Имейте в виду, я согласен только на магическую дуэль.

— Что-о-о⁈

— Я ведь вызываемая сторона? Значит, после того, как будет вызов, выбор оружия за мной. Магия. Ма-ги-я.

— Это подло с вашей стороны! Вы ведь знаете, что мне нельзя, что меня сошлют на каторгу!

— Не сошлют. Мы поединок в палате устроим, у вас же разрешение.

— Да помилосердствуйте, это уж софистика какая-то.

— С вашим-то талантливым юристом — выкрутитесь! А перед тем как друг друга убить — сделаемте с вами доброе дело. Леонид, посвятите господина Серебрякова в нюансы.

Леонид сунул в руки Вадиму Игоревичу бутылку бальзама. Тот посмотрел на этикетку и почему-то молча сел на свободный стул. Сообразительный официант немедленно поставил перед ним кружку с лимонадом, да и остальным подсвежил сноровисто.

— Рекомендую накапать, — сказал Леонид. — Лично я так и поступаю. А вот эта картошечка, вот-вот, красненькая, она теплая же ещё — вы пробуйте! Уверяю, всю жизнь вспоминать станете.

Серебряков выпил, вытер усы (Боря с завистью на это дело посмотрел), похрустел картошкой и сказал: «Хм!»

— Дело — тьфу, — орал ему тем временем в ухо Леонид. — Там гражданин один — с повозки брякнулся, да так неудачно, что череп проломил о бордюрку. Ему маг черепушку-то подлатал, но в мозг лезть не сумел. Лежит, вообразите, в больнице, формально живой, а ладу добиться не могут. Жена, детишки мелкие рыдают. А толку? Скажите мне, что толку, а? Нуль! Я и подумал. Это ведь гораздо проще, нежели со Старцевым должно быть. Внешние повреждения! Да мы их на раз — тьфу, и всё тут!

— Ну так и зачем же вам я? Если менталку править не надо.

— Для связи, — напомнил я.

— Верное дело… Что ж… — Серебряков выхлебал кружку и вдруг сверкнул глазами. — Это что же, выходит, мы с вами можем спасать жизни? Десятки, сотни жизней? Когда все отступаются, когда нет надежды, мы и только мы в состоянии прийти и обратить ситуацию во благо⁈

— За нас! — решительно поднялся я.

— Погодите, Александр Николаевич! То есть, все здесь присутствующие хотят мне сказать, что, убив вас на дуэли, я уничтожу и надежды всех этих людей⁈

— Да бес с ними, в самом деле! Лучше убить одного негодяя, чем спасти сотню честных людей.

— Какой же вы негодяй, Александр Николаевич?

— Так не будь я негодяем — вы бы меня и вызывать не стали.

— Простите, я вас пока ещё никуда не вызывал!

— А собирались, мы всё слышали, — вредным голосом сказала Анна Савельевна. — Вообще, до крайности некрасиво с вашей стороны. У человека и так горе, женитьба дамокловым мечом повисла, а вы ещё со своими дуэлями… Что за чушь! В этом все мужчины.

— Горе?

— Да уж, не радуюсь, как видите, в пляс не пускаюсь.

— Но зачем же вы, в таком случае?..

— Я, Вадим Игоревич, вообще ничегошеньки в этой ситуации не сделал. Я переживаю сейчас сильнейший посттравматический шок. Усугубленный общей ситуацией стресса на работе и в жизни.

— Если хотите моё мнение — вы сами виноваты, господин Серебряков, — сказал Леонид, тщательно отмеряя капли. — Вам нужно было быть напористей. Если дама выказывает сомнения, нужно вдвое больше решительности. Решительным нужно быть за двоих, это же элементарная арифметика. Борис! Поддержите меня.

— А что я? — покраснел Борис. — Я ничего такого…

— Ох, Борис-Борис, да на что же вы тратите свои студенческие годы? Они ведь бывают только один раз в жизни!

— Что заставило Татьяну так решить? — недоумевал Серебряков.

— Да боится она, ну что тут непонятного! — вспылил я. — Человек! или как вас там… Ещё лимонаду. Всем лимонаду!

— Сию минуту-с…

— Меня боится⁈

— Перемен она боится! Замуж выйти — это ж не волосы перекрасить в красный. И не платье выбрать. Это серьёзное решение.

— Протестую! Вы недооцениваете выбор платья!

— Анна Савельевна, я вас умоляю, вы рассуждаете как женщина.

— Коей Татьяна и является.

— Убит! — поднял я руки. — Крыть нечем.

— За женскую мудрость! — провозгласил Леонид.

— До дна, — кивнул я.

И пили мы до дна. И вновь появились на столе полные кружки. И дивен был сей лимонад, немало способствуя душевной и велемудрой беседе.

— Вот я и кукую меж двух огней. Мне бы и с Татьяной ссориться не хотелось, и Вадима Игоревича я всем сердцем, как родного полюбить успел.

— Александр Николаевич, я… Тронут. Искренне…

— Тронут он! А вот ушёл бы — и уже бы всё решено было, и уже бы стрелялись. Как со мной!

— Никогда я с тобой, Порфирий, не стрелялся.

— Еще бы! Кто мы такие, чтобы в господ стрелять. Я к тому, что жизнь ты мне сломал! Хоть бы поговорил сперва, разобрался…

— Не в чем там было разбираться! Ты друга моего обидел!

— Которого ты только что едва к барьеру не позвал.

— Ты мою невесту оскорбил!

— Которая за твоего друга замуж собралась!

— Это уже вовсе никакого значения не имеет! Неприятен ты мне Порфирий, разлюбил я тебя!

— Оно конечно! Дух свинье не товарищ!

— Ты хотел сказать — «гусь», полагаю?

— От такого слышу!

Тут Боря, пребывавший в задумчивости, встрепенулся, встал, поднял кружку и громким голосом перекрыл зачавшийся спор:

— Между прочим, спиритуалистическая магия даже сегодня стоит особняком по отношению ко всем прочим. Только наше искусство по-настоящему способно преодолеть границу между миром живых и миром мертвых, границу, которая всем представляется глухой каменной стеной. Мы — те, кто дарит надежду и утешение, мы — носители поистине великого знания. Без нас религия давно бы уже превратилась в докучную забаву, навроде философии. Некроманты не стояли с нами даже рядом, чего стоят эти отвратительные игрища с плотью, когда нет власти над духом! Дух в основе всего, дух — первичен, материя же вовсе не обязательна. Я однажды целую неделю провёл без сна и еды и доказал! Вам нечем опровергнуть. Все вы можете тыкать в меня пальцем, а я — решительно отрицаю! И провозглашаю. За спиритуализм!

Потрясённые и раздавленные, мы выпили за спиритуализм. Боря опростал целую кружку единым махом, в процессе едва не упал, но Леонид поддержал его. После этого, с чувством выполненного долга, Боря сел, положил на стол руки, на них возложил свою буйную голову и предался сну.

— Так о чём это мы? — посмотрел на Порфирия Петровича Вадим Игоревич. — Гусь вроде был какой-то…

— Гусь — был. Помню, как ты меня тогда на Рождество с улицы домой привёл. А на столе — гусь этот… Жирный, собака. И вкусный, как сволочь. Как меня с него рвало тогда, после голодухи, аж плакал с досады! Ч-чёрт, ты глянь, и сейчас наворачиваются.

— Ну что ты, Порфирий…

— А — к чёрту тебя! Разлюбил — уходи.

— Полно, давай обнимемся!

— Обнимется он!

— Неужто не веришь?

— Я-то верю!

Слово за слово — они обнялись. Кунгурцева смотрела на них с таким умилением, что уже и у меня чуть слёзы не навернулись. Леонид, улучив момент, накапал Серебрякову в кружку трофейного бальзаму.

— У меня есть идея, — сообщил Серебряков, когда трогательная сцена с Дмитриевым завершилась. — Женитесь на Анне Савельевне, Александр Николаевич! И вся недолга. Татьяне сообщите, что возможности нет, поскольку уже связаны словом.

— Да я, собственно говоря, не планировала…

— Как и я, Анна Савельевна, как и я.

— С вами, Александр Николаевич, безусловно, интересно и радостно, однако, уж простите, но вы слишком молоды для серьёзных отношений.

— Вот вы сейчас говорите — и прямо как будто читаете из моего сердца! Верно, молод! Но Татьяне это объяснить не получится. Поэтому я ей говорю, что, напротив, стар и немощен, но мы-то с вами знаем правду…

Анна Савельевна порозовела и хихикнула в ладошку. Но тут же сделалась серьёзной.

— Вообще, если мужчина старше — это даже хорошо в браке. Но когда женщина — печально. Женская красота быстро увядает, мужчине делается неинтересно, а даже если и нет, то женщина уже не чувствует себя такой же привлекательной, как прежде.

— Вот начали вы за здравие, а кончили за упокой…

— За упокой! — подскочил Леонид.

— Какой ещё упокой, окститесь! — перепугался Дмитриев. — За красоту же!

— А ведь и правда. За красоту!

Выпили за красоту. Подозвали человека.

— Простите-с, — промямлил тот, — но вы уже так много лимонаду употребили… Был бы благодарен, если бы… какие-нибудь деньги…

— Ты что это? — поднялся Серебряков. — Подозреваешь нас в чём-то?

— Ни в коем разе, господин…

— Ты на моего друга напраслину возвёл?

— Я же вовсе не к тому, господин…

— Да я сейчас весь ваш кабак разнесу по кирпичу!

Выскочил хозяин. Пошумели, сошлись на том, чтобы всем налить по кружке лимонаду за счёт заведения и похоронить инцидент. Борю тоже посчитали, хотя он от усталости спал. Его кружку сразу придвинул к себе Леонид. Очень уж он любил лимонад.

— Наверное, мне тоже замуж надо, — с грустью сказала Анна Савельевна. — А то так глазом моргнуть не успею — уже и сорок… Какая, в сущности, жуткая цифра — сорок…

— Зато в сорок пять — баба ягодка опять, — придурочно хихикнул Порфирий Петрович.

Кунгурцева посмотрела на него долгим задумчивым взглядом и спросила:

— А вы ведь не женаты, я забыла?

Дмитриев закашлялся, поперхнувшись лимонадом. Аж покраснел от натуги под пытливым взором Кунгурцевой.

Некоторое время мы обсуждали брачные вопросы, пытаясь прийти к чему-то конкретному, но пришли только к тому, что дуэль мы не хотим. А вот чего хотим — это для нас было загадкою.

Тут вдруг Леонид с грохотом опустил пустую кружку на стол, сам вскочил и крикнул:

— Господа! В конце-то концов, что она такое есть, эта Татьяна? Подумаешь, красавица и дочка ректора! Это не значит, что мы все обязаны вокруг неё танцевать. Не знаю, как вы, а лично я собираюсь немедля разыскать сию особу и уведомить ея, чтобы на мою кандидатуру не рассчитывала!

Он, верно, ждал, что его поддержат дружным криком, но на него смотрели озадаченно и молчали. Леонид расценил наше замешательство по-своему.

— Что ж, я так и думал, что современные мужчины не знают гордости! Прозябайте, господа, а я иду отвоевать свою свободу!

С этими словами он схватил шляпу и выбежал из кабака.

— Задержать его? — зевнул Серебряков.

— Да ни к чему, он всё равно понятия не имеет, где дом Соровских, — махнул я рукой.

Так оно, правду сказать, и оказалось. Леонид мчался до тех пор, пока не устал. Тогда, схватив за плечи первую попавшуюся женщину (ею оказалась Елизавета Кукушкина, сорока одного года, торговка хлебобулочными изделиями, замужем, трое детей) и вывалил на неё крутую мешанину из комплиментов, заверений в вечной любви и клятвах тем не менее никогда её больше не видеть, для облегчения чего Леонид обещал завтра же с утра завербоваться юнгой на корабль дальнего плавания.

Мечтам этим не суждено было сбыться. К объясняющейся паре подошёл городовой и, некоторое время послушав, препроводил Леонида в специализированное заведение. Именно там он и проснулся утром, стуча зубами от холода и с трудом понимая как самое себя, так и столь жестокое отношение к нему со стороны вселенной.

Мы же заказали ещё по кружке лимонада, и Серебряков, отпив, задумчиво сказал:

— И вот гадаю: для чего мне сдалась эта женитьба? Не скрою, Татьяна мне весьма симпатична, и даже более, но мы же взрослые люди?

Боря поднял со стола голову и сказал: «Да!» — после чего вновь отрубился.

— Так что давайте уж начистоту. Я ведь после свадьбы в кругосветное поеду, давно решил. Может, сгину там.

— Ну и хорошо, — сказала Анна Савельевна. — Татьяна тогда наследство получит и сможет выйти замуж за Александра.

— Хм, — задумался Серебряков.

— А состояние ваше велико? — спросил я.

— Преизрядно. Впрочем, как знать, я, быть может, и не сгину. Тогда попросту молодую жену оставлю одну на год или больше… Не безумие ли? Матушка настаивает на женитьбе, но она полагает, что, женившись, я осяду, а я ещё не бывал ни на одном из полюсов, да и Южная Америка меня всё ещё интересует чрезвычайно, а в Индию я буквально влюблён. Я оседать планирую годам к сорока. Не обязана же Татьяна ждать меня всё это время, да она к той поре и поувянет. Нет, женитесь, Александр Николаевич, право слово.

— А наследство как же?

— Беда… Наследства не будет.

— …

Было уже крепко за полночь, когда я ввалился в дом Соровских и остановился, поскольку передо мной стояла удивлённая Татьяна Фёдоровна в халате и тапочках.

— А, да, ты, — кивнул я. — Мы насчёт тебя всё решили.

— Это кто это «мы»?

— Ну, мы. С Серебряковым. И Кунгурцевой. И другие, там, всякие.

— И что же вы решили?

Я секунду подумал и честно сказал:

— Не помню. Но это уж точно окончательно решено и подписано, обжалованию не подлежит.

— Ясно. Чаю заварить?

— Из твоих рук — хоть чайный гриб выпью.

— Могу яичницу пожарить. Наверное…

— С колбасками?

— С колбасками, с колбасками… Разувайтесь, господин учитель. Сколько ж вы лимонаду выпили, ужас сплошной.