Господин учитель II. Французский полтергейст

Глава 54 Злоключения Эжена Дескобара

— Вот, господа, прошу вашего внимания, тот самый Александр Николаевич Соровский.

Следующие двадцать минут передо мной сменялись лица, мою руку трясли, мне говорили какие-то слова, я тоже говорил какие-то слова и, похоже, слова эти как минимум соответствовали ситуации. Во всяком случае никто не замирал, озадаченно на меня глядя.

Лица были в возрасте около тридцати, несколько — старше, несколько — существенно старше. В тёплом просторном помещении пахло сигарным и трубочным табаком, граммофон пиликал нежный инструментал, подавались напитки, стучали бильярдные шары, стучали по доскам фигуры. Иными словами, Серебряков торжественно ввёл меня в свой клуб.

Обставлено сие было как величайшее событие в моей жизни, чуть ли не как одолжение, хотя таких слов никто не произносил. Пока Вадим Игоревич хлопотал (клуб расширялся редко и неохотно, требовались веские причины увеличить число его членов, но Серебряков полагал, что относительно меня такие причины есть), я улучил момент и напрямую спросил его, что вообще такое клуб и зачем он нужен.

Вадим Игоревич ответил мне взглядом, полным встречного недоумения, затем вспомнил, что я родился и вырос в деревне, городской жизни не знаю, а потому имею право на некоторую неосведомлённость относительно базовых понятий. И объяснил.

Итак, клуб. Клуб — это не просто помещение, это — общность людей, которым комфортно собираться вместе. Когда дома становится душно, ты встаёшь, берёшь шляпу и идёшь в клуб, где тебя встретят и поймут друзья. От обычного кабака клуб отличается тем, что встретят и поймут тебя здесь именно друзья, а не какие-то посторонние граждане, которые могут и не понять вовсе, или понять превратно.

А ещё здесь никто не будет на тебя смотреть косо, если ты не хочешь накидываться. Здесь можно выпить кофе или чаю, почитать газету или книгу, просто послушать музыку. Танцев, разумеется, не было. Хотя бы потому что женщины в клуб не допускались категорически, а лиц, склонных накидываться до такой степени, чтобы танцевать в одиночестве или склонять к танцам лиц своего пола, в клуб не принимали. Это мне Серебряков тоже объяснил. Я напомнил, как мы с ним танцевали на столе в честь примирения, и Серебряков аккуратно съехал с темы, заговорив то ли о птичках, то ли о чешуйчатокрылых.

В общем, если проводить параллели, то клуб — это закрытый чатик, где можно отвести душу. Взвесив все за и против я решил, что отчего бы и нет. На горизонте маячит семейная жизнь, и иметь запасной аэродром для восстановления душевного здоровья — отнюдь не блажь, а необходимость. Пусть будет клуб. Серебряков моего положительного решения опять же не понял. С его точки зрения тут и думать было не о чем, когда на кону членство в самом крутом клубе Белодолска, в «Зелёной лампе».

Имелись тут и уединенные кабинеты. Не из тех, где работают (хотя, будь желание, почему и нет), а из тех, где можно приватно закусить, имея беседу. Что мы с Серебряковым тут же и исполнили.

— Ну вот-с, — сказал Вадим Игоревич, терзая ножом кусок жареного мяса, — теперь вы знаете место, где меня часто можно застать в вечернее время.

— Полезное, — согласился я.

В мире без мобильной связи и вправду полезно знать, где человек проводит время. А учитывая то, как мы плотно с Серебряковым сотрудничаем по всяческим нестандартным вопросам, найти его мне может понадобиться примерно всегда. Правда, с этим легко управится Диль…

— Я полагаю, вы, придерживаясь своей скверной памяти на имена и лица, не запомнили и половины представленных вам людей?

— Вы мне безбожно льстите, Вадим Игоревич. Я не запомнил и четверти.

— Что ж, освоитесь. Здесь собрались исключительно полезные люди. Аристократы, промышленники, чиновники или их близкие… В общем, вы понимаете. У вас появились хорошие связи. Если вам потребуется услуга — о ней допустимо попросить. Но если услугу окажут вам, разумеется, имейте в виду, что услуга может потребоваться и от вас. Клуб хорош в первую очередь тем, что даёт возможность наладить горизонтальные связи там, где вертикальные не завязались бы никогда. Впрочем, я использую клуб исключительно для душевного отдыха. Вы знаете, бильярд, иногда шахматы — разгрузить голову и отдаться потоку.

— Понимаю. Ну так что же вы в итоге имеете мне сказать по поводу всего случившегося в лесу?

Серебряков вздохнул и отложил приборы.

— Что ж, приготовьтесь, Александр Николаевич. История предстоит долгая, и мне придётся зайти очень сильно издалека. И — мужайтесь. Услышанное может вас расстроить.

— Спасите даму, господин Аляльев, — приказным тоном сказал я, когда статуя убежала.

— Но…

— Да не сделает он ей ничего! Главное, чтобы поцеловались.

— Тогда зачем?..

— Ну, вид создайте.

Не мог же я просто так бросить Полину Лапшину. Но и срываться вдогонку тоже не мог. Во-первых, несолидно, а во-вторых, если в силу каких-то совершенно безумных перипетий она исхитрится меня поцеловать… Тут я вспомнил бледное вытянутое лицо Прощелыгина, извергающее мрачные пророчества, и содрогнулся. Нет уж. Подождёт, пока я руку тщательно вымою от зелья. Да и потом подождёт.

Аляльев побежал вниз по горе безо всякой уверенности, но недостаток последней заменяли уклон и гравитация.

— Ты как? — повернулся я к Таньке. — Жива? Здорова? Психологически не травмирована?

— Саша, это было ужасно! Ты когда-нибудь видел, как соединяются камень и дерево?

— Видел, как Энты громят Изенгард. Согласен, впечатляющее зрелище.

— Тогда ты меня понимаешь. Идём!

Танька пустила огонёк вперёд, в темноту, и мы пошли внутрь горы.

Это действительно оказалась пещера. Стены, потолок и пол из чистейшего камня. Узкий проход вскоре расширился, появились первые сталактиты и сталагмиты, напоминая о вечности.

— Смотри, — остановился я. — Подними огонёк повыше.

Танька послушно повысила огонёк, и тот осветил потолок.

— Картинки, подумаешь, — сказала она.

— Ты издеваешься, рыжая?

— Что? Они же совершенно примитивны, это какие-то детские каракули.

— По-твоему, сюда приходили дети со стремянками, чтобы всё это нарисовать?

— Ну-у-у…

— Это наскальные рисунки первобытных людей, Татьяна Фёдоровна.

— А что, первобытные люди были гигантами?

— Нет. Вероятно, дно пещеры за тысячелетия просело. Тут же, как я слышал, тектоническая ситуация до недавних пор была такая себе, потряхивало время от времени.

Танька из вежливости хмыкнула, но долго симулировать интерес не смогла. Схватила меня за рукав и потащила дальше. Дальше был узкий проход среди полей сталагмитов, часть которых порушила некультёпая статуя, ломящаяся туда-сюда в темноте, да к тому же ещё и с полноценным деревом на плече. Ох, Барышников, ну и посажу же я тебя… На кол. Пожизненно. В этой же пещере. Окаменеешь — достопримечательностью станешь. Впрочем, если зелье не сработало, то и каменеть не придётся, всё уже готово, осталось лишь инсталляцию собрать.

Вскоре мы оказались в просторном гроте, где на полу лежало дерево, издавая горестные стоны неудовлетворённости жизнью и подкрадывающейся смертью. У меня защипало в глазах, как от кульминационной сцены «Генералов песчаных карьеров», но я мужественно удержал слёзы.

— Вот там! — Танька погнала в указанном направлении огонёк. — Видишь⁈

Да тут особых талантов не нужно, чтобы увидеть. На полу у стеночки стоял внушительных размеров сундук. Только что не подсвечивался как в компьютерной игре. А вокруг него живописнейшим образом расположились четыре скелета.

— Ты же его не трогала?

— Я что же, сумасшедшая? Совершенно очевидно, что сундук заколдован.

Я кивнул и протянул Таньке кольцо.

— Ах! Ты его нашёл. А я стараюсь прятать от тебя руку, чтобы ты не заметил…

— Видимо, скатилось, когда Барышников тебя крал. Надо размер подогнать.

— Я его в руке держала, когда статуя взбесилась. Рассматривала. Вот и выронила… Как ты узнал, где меня искать?

— Мне тонко намекнул твой фамильяр. Он, кстати, и кольцо подобрал.

— А где же Пафнутий?

— Привёл к тебе, потом исчез — видимо, чувствует себя виноватым, что не помог.

— Что за ерунда, как бы он мне помог.

— Ну, позови его, придёт. Это же фамильяр. Куда он денется.

— Ладно, потом. Что будем делать с сундуком, Саша? Там наверняка сокровища!

Я покосился на Таньку. Глаза её светились, но отнюдь не от жажды наживы. В ней проснулась искательница приключений, чьё любопытство годами подпитывалось только книжками.

— Диль, — позвал я. — Можешь проанализировать сундук и дать отчёт?

Диль появилась моментально и склонилась над сундуком. Обошла его вокруг, пофыркала, будто кошка.

— На нём действительно наложено заклятие, убивающее каждого, кто прикоснётся, — вынесла она вердикт.

— Снять можешь?

— Нет, оно рассчитано на тысячу лет.

— Печальственно…

— Однако я могу открыть.

— Э…

— И вытащить всё, что там есть.

— А…

— Я ведь не человек, меня не убить.

— А если Саша умрёт? — выпалила Танька.

— В честь чего же? — удивился я.

— Ну, она же твой фамильяр!

— Исключено, — отрезала Диль, грозно сверкнув очками.

— Тогда открывай, — согласился я.

Диль открыла. Танька ахнула, прижав ладони ко рту.

— Разумеется, большая часть найденного клада принадлежит государству, — сообщил Серебряков, — но Татьяна, как обнаружившая его, имеет право на двадцать пять процентов от стоимости находки.

Я вспомнил объёмы золота в сундуке.

— По-моему, это всё равно огромная сумма.

— Вы абсолютно правы, немалая. Я взял на себя смелость поручить это дело нашему юристу, чтобы избежать проволочек и всяких… Ну, знаете, когда речь заходит о деньгах, лучше быть осторожным.

— Спасибо вам.

— Не о чем говорить.

— А почему же эти новости должны были меня расстроить?

— М… — Серебряков помрачнел. — Как бы вам сказать… Только не подумайте, будто я хочу вас обидеть.

— Излагайте, я не обидчив.

— Просто у Татьяны теперь имеется весьма солидное состояние, что делает её, не побоюсь этого слова, одной из самых завидных невест Белодолска. Может быть… Может быть, даже и самой.

— Кажется, понимаю. Вы имеете в виду, что теперь она может себе позволить выбрать любого жениха, какого ей только заблагорассудится?

— Я этого не говорил. И не стал бы говорить.

— Ну так и давайте оставим эту тему.

— Полностью с вами согласен. Просто вы — мой друг, и я… Ну, одним словом, я просто хотел, чтобы вы имели в виду… Чтобы не было неожиданности… Которой наверняка не будет…

— Вадим Игоревич, оставим. С кладом всё понятно…

— Нет, прошу прощения, не всё. Это лишь самое начало разговора. Вы ведь не полагали, будто клад этот попался вам просто так?

— Вообще-то, вся эта история представляется мне какой-то надуманной, шитой белыми нитками.

— Увы, жизнь не богата на белые нитки, она преимущественно сшивает чёрными.

— Прекрасно сказано.

— Полагаю, следует зайти издалека. Вам известно, что произошло с господином Барышниковым?

Господин Барышников сошёл с ума.

Полину он, разумеется, догнал и прижал к дереву. На глазах у оторопевшего Аляльева он принялся проявлять признаки глубокого чувства по отношению к ней.

— Разверни её лицом! — в панике закричал Аляльев.

Бог его знает, почему, но статуя последовала совету. Это спасло Полину от… Даже формулировать не хочется, от чего это её спасло. Оказавшись лицом к статуе, она немедленно прильнула к каменным её губам, и волшебство сработало. Камень в яркой вспышке обернулся живым, настоящим, тёплым господином Барышниковым. Который повёл себя странно. Он вдруг отпрянул от Полины, с изумлением посмотрел на свои руки и… убежал.

Господин Аляльев повёл себя как настоящий джентльмен. Он помнил, что его возлюбленная лежит в сырой пещере и вопиет о спасении. Но он также принял во внимание сопутствующие факторы, а именно: его возлюбленная — дерево; она ему изменила пусть не по своей воле, но с полной самоотдачей и искренней радостью не знающего морали магического существа; госпожа Лапшина от пережитых волнений лишилась чувств и упала наземь. В свете всего этого Аляльев взвалил на свои хрупкие плечи даму, которая была года на три его старше, и, пошатываясь, двинулся в сторону академии. Решение было не вполне зрелым, мудрее было бы сбегать за мной. Но Аляльев после объяснил, что не хотел оставлять беспомощную Полину там, где её легко может отыскать неадекватный Барышников. Принято. Тащить её в гору показалось слишком тяжело — понято. Ждать меня и кричать «ау» слишком жутко, ибо на «ау» мог выскочить неадекватный Барышников, опередивший Аляльева в магическом развитии на упомянутые три года. Выхода не было, Стёпа решил перехитрить соперника и пошёл в академию.

Что характерно, дошёл, правда, потом неделю не вставал с постели и мрачно слал во все стороны друзей, предлагающих организовать ему целителей.

В свою очередь мы с Татьяной до сумерек аукали по лесу, недоумевая, куда все делись, и испытывая беспокойство. В сумерках нашли Барышникова, который упал в овраг, сломал ногу и издавал маловразумительные звуки неудовольствия. В ответ на наши попытки оказать ему разумную помощь он воздвиг между нами каменную стену (буквально), заплакал и попытался покончить жизнь самосожжением. Пришлось обратиться к помощи Диль, которая потушила Барышникова, тюкнула его по затылку и взвалила на плечи бесчувственное тело. Дотащила до города, где мы его и сдали от греха в больничку.

Как выяснилось, проспавшись, Барышников лучше себя не почувствовал. Матерился на французском наречии, швырялся предметами и норовил сбежать. Что быстро привело его в соответствующее лечебное заведение для слабоадекватных магов. Бывает и такое, да.

Тут-то на сцену и вышел Вадим Игоревич Серебряков. Он заявился в скорбный дом, минут двадцать поговорил с Барышниковым, побледнел и выбежал прочь. После чего привёл меня в клуб «Зелёная лампа».

— Господин Барышников не безумен, он одержим.

— Что, опять⁈ Вадим Игоревич, сюжет рискует стать однообразным.

— Совершенно напротив, он углубляется. Выслушайте же до конца. Скажите, вам известно имя Эжена Дескобара?

Я пожал плечами, чем доставил Серебрякову удовольствие.

Эжен Дескобар был знаменитым деятелем андеграундного искусства на рубеже девятнадцатого и двадцатого веков. Обладая харизмой и подвешенным языком, он основал нечто вроде банка и убеждал доверчивую парижскую аристократию давать ему деньги под огромные проценты. Поначалу всё шло хорошо, но затем Дескобар приступил ко второму пункту своего грандиозного плана: встал на лыжи. Лыжня привела его в Российскую империю. Почему именно сюда — понять сложно. Разгневанная Франция присылала требования выдать злодея, наши чиновники разводили руками. Границу Дескобар пересёк чин-чином, пока спохватиться не успели, а затем след его затерялся. Существовало мнение, что здесь его ждали сообщники.

На этом закончилась официальная история и началась история, рассказанная Барышниковым. С его слов, господин Дескобар, укрывшись в Сибири, не сумел реализовать свой потенциал, да к тому же поссорился с подельниками. Подельники захотели посадить дерзкого авантюриста на ножи и забрать деньги. Дескобар придерживался иных взглядов. Всё своё золото он спрятал в пещере и заговорил сундук. Затем он с радостью рассказал подельникам, где устроил тайник. Дескобар немного не досчитал ходы. Подельники сначала его зарезали, а уже потом нашли сундук и легли возле него в количестве четырёх скелетов.

Дескобар же на этом не успокоился. Он не пошёл в иные миры, а остался где-то тут переживать за непосильным трудом нажитое богатство. В какой-то момент (дух понимает время весьма условно) представилась оказия, и он вселился в чьё-то тело. Тело от неожиданности брякнулось с лошади и повредило голову, что не пошло мошеннику на пользу. Потом, после неудачного медицинского вмешательства, дух переселился в Серебрякова, где попал в ловушку. Будучи изгнанным окончательно, закрепился в качестве полтергейста в библиотеке. Когда его попёрли и оттуда, он обрушился на каменную статую, где вообще ничего не понял, да к тому же вступил в странный союз с господином Барышниковым, к которому как раз пришла Татьяна…

Несчастная статуя, у которой и так было не всё в порядке с адекватностью, поплыла окончательно. Движимая инстинктами, обрывками памяти и неудовлетворёнными амбициями, она схватила симпатичную Татьяну и спрятала рядом с сундуком. Затем вспомнила о другой своей пассии, более склонной к случайным связям, и похитила дерево, полагая что Татьяна вскоре тоже одумается и перестанет симулировать бессознательность. Ну а потом пришли мы, Барышников расколдовался, центр тяжести у него в голове вновь сменился и менталочка не выдержала.

— Нарочно не придумаешь, — прокомментировал я. — Лучше бы в Мексику сбежал…

— Ваша правда, Александр Николаевич. Теперь мы, наконец, можем с этим негодяем покончить и получить уважение на международном уровне. Вы со мной?

— Жизнь и ментальное здоровье моего студента стоят на кону. Естественно!

Но не успели мы сдвинуть фужеры с виноградным соком, как в дверь поскреблись.

— В чём же дело⁈ — с досадой воскликнул Серебряков.

В приоткрывшуюся дверь просунулся официант и сказал:

— Тысяча извинений, господа, но тут пришёл господин Грибков и очень желает поприветствовать господина Соровского. Не прикажете ему войти?