Господин учитель II. Французский полтергейст

Глава 47 Знакомство с родителями

— Это ужасно, — тихо сказала Таня, прижимаясь ко мне в постели. — То есть, вот прямо такой, твёрдый весь?

— А разве тебе папа ничего об этом не рассказывал?

— Нет!

— Вот незадача. И я всё забыл.

— Не поняла. Что значит, «забыл»?

— Значит, Танюша, что не все мои шутки ты понимаешь, далеко не все, и за это я тебя и люблю. Что же до твоего вопроса — да, твёрдый. Стоит непоколебимо посреди моего кабинета. Весит соответствующим образом. Однако Вадим Игоревич, нежно пощупав его каменную голову и сосредоточенно на неё помолчав, изрёк вердикт, что в сей неодушевлённой материи таки идут какие-то ментальные процессы. Очень медленные, раз, примерно, в сто медленнее, чем у Дармидонта, но они позволяют заключить, что душа господина Барышникова там присутствует. А это, в свою очередь, даёт нам надежду на то, что мы его как-нибудь… расколдуем. — Я зевнул. — Не хочешь погасить свет?

Таня молчала. Я приподнял голову, заглянул ей в лицо — нет, не спит. Задумалась.

— Ладно, сам погашу, мне не трудно, я стихийник по документам.

Посмотрел на свечу и, сосредоточившись изо всех сил, заставил огонёк погаснуть. Наступила тьма. И тьма эта восшуршала рядом со мной.

— Нет, — сказала она человеческим голосом. — Не могу пока.

— Да пока и не надо, я до свадьбы не планировал.

— Саша, фр! Разумеется, ничего подобного не должно быть до свадьбы! Я совершенно не об этом.

— А о чём?

— О том, что не могу достойно тебе ответить.

— М-м-м…

— Саша, ты что, спишь, что ли⁈

— Господи, нельзя же так вот человека будить! Нет, не сплю, слушаю. Очень интересно всё, что ты рассказываешь.

— А что я рассказывала?

— Что не можешь.

— Чего не могу?

— Ничего не можешь. Слаба и нерешительна, потому без меня пропадёшь. Но я тебя не брошу, не бойся. Спи, всё хорошо будет.

— Саша, ты невыносим!

— Да ладно, носила ты меня, было дело.

— Фр-р-р! Ты не относишься серьёзно к тому, что для меня имеет такое первоочередное значение!

— Да что именно? Куда ты там чего ответить не можешь?

— Я не могу вот так запросто сказать, что я тоже люблю тебя! Как ты, как будто так и надо! А мне постоянно кажется, что как только я скажу, грянет гром и земля разверзнется!

— Не, ну тогда действительно не надо. Посреди ночи такие приключения… Я не готов. Я против.

— Почему это для меня так тяжело⁈ И сердце так и заходится. Вот, послушай, дай руку! Чувствуешь?

— Чувствую.

— Стучит?

— Ещё как.

— Вот, теперь ты понимаешь, в каких сильных чувствах я пребываю!

— То есть, тебе действительно проще заставить меня пощупать твою грудь, чем произнести три слова?..

— Ой!

— Не красней, всё равно в темноте не вижу.

— Я не краснею!

— Зажги свечу.

— Не буду!

— Тогда спи.

…

— Как я могу спать, когда ты лежишь рядом⁈

— Вот теперь я начинаю понимать Даринку…

— Это была плохая идея, меня всю трясёт! Я… Я уйду. Саша, ты не обидишься, если я уйду?

— М-м-м…

— Саша, ты опять уснул⁈

Она ушла. На целых три минуты, в течение которых я с тоской слышал из коридора какие-то стуки и шепотки. Дурное предчувствие не обмануло — скоро скрипнула дверь.

— Даринка заперлась, не пускает…

— Ужас какой. Интересно, почему она так поступила?..

— Саша, я в отчаянии, мне негде спать!

— Да Господи ты, боже мой!

Я одним порывом мысли зажёг свечу, встал с кровати. Отодвинул Таньку от стола, достал из ящика лист бумаги, откинул крышку на чернильнице и, макая перо, вывел:

«В ночь такого-то дня, такого-то месяца и года Татьяна Фёдоровна Соровская легла в мою постель, повернулась ко мне спиной, прижалась, как доверчивый котёнок, и спокойно уснула, не шевелясь до самого утра, а утром проснулась и вновь стала собой».

Оторвав клочок, я поджёг его над свечой, и когда он как следует вспыхнул, положил на подсвечную тарелочку. Бумага прогорела, я задул свечу.

— Мы ещё даже не женаты, а я уже даю тебе сильнодействующее снотворное, запрещённое законом. Что ж дальше-то будет? Я прямо заинтригован, у меня интересные предчувствия насчёт нашего брака. Ложись.

Магия Ананке отработала безукоризненно. Танька спала до самого утра, а утром разбудила меня всхлипываниями.

— Доброе утро, — пробормотал я, приходя в себя и ощущая всем телом прижатую ко мне Таньку.

— Доброе, — хлюпнула она.

— Нам грустно?

— Угу…

— Что случилось?

— Я о нашей свадьбе думала.

— Ну давай отменим всё, не будешь больше думать.

— Я не хочу отменять! Я же всё твёрдо решила.

— А ревёшь тогда чего?

— Жалко, что мама не увидит… Она бы так за меня радовалась.

Я молча погладил невесту по голове. Она развернулась, обняла меня. И в этот самый момент открылась дверь.

— Александр Николаевич, я прошу прощения, я вчера буквально замертво упал, едва добравшись, скажите, получилось что-нибудь ре… шить…

Фёдор Игнатьевич остановился над кроватью, глядя на нас взглядом человека, которому вонзили нож в спину. Танька не придумала ничего лучше, как натянуть на голову одеяло.

— Решить — пока ничего не решили, — сказал я, перелезая через неё. — Однако перспективы у авантюры есть, Вадим Игоревич нащупал ментальность. В целом, команда заинтересована, будем работать. Сегодня планируем всё досконально обсудить, выработать стратегии, ну и двигаться уже в каком-нибудь направлении.

— Что же вы делаете…

— В библиотеку пойдём, почитаем какие-нибудь неочевидные книжки, возможно, найдём ответы.

— До свадьбы, в одной постели… Дочка моя, маленькая…

— Фёдор Игнатьевич, это ровным счётом ничего не означает. Просто Дарина Татьяну к себе не пустила, вот и всё. Не мог же я невесту в коридоре оставить.

— Да… Да, конечно. Вы не могли.

— Ну, вот, видите…

— Я вижу. Я всё вижу. Что ж, совет вам да любовь, как говорится… А я — а что я? А мне пора собираться на службу.

— На-на, на-на-на, на-на-на, на-на, на-на-на, на-на…

— Спасибо, Диль, я не сплю. Встретимся за столом.

— Хорошо, хозяин.

Диль исчезла. Фёдор Игнатьевич вышел, шагая, как зомби. Я прикрыл за ним дверь и вернулся к кровати. Одеяло сотрясалось. Представив себе огромное пятно от слёз, я задал себе вопрос, так ли уж хочу менять свою холостую свободу на пусть и интересную, но всё-таки семейную жизнь. Вышло, что таки да. Значит, придётся как-то терпеть неудобство. Частично преодолевать.

Я отдёрнул одеяло и обнаружил, что Танька самозабвенно хохочет, закрывая рот ладонями и тихонько сквозь них попискивая. Пришлось и мне присоединиться. В общем, утро началось хорошо.

— Как обстановка дома? — вскользь спросил Серебряков, не поднимая глаз от книги.

Мы, как я и говорил, оккупировали библиотеку. Янина Лобзиковна и Порфирий Петрович вспотели, таская нам книги. По истории магии, по теории и практике стихийной магии, по зельеварению, амулетостроению и по чёрт знает, чему ещё.

Леонид забил на свои аспирантские обязанности, Анна Савельевна со спокойной душой закрыла кафедру — занятий у неё сегодня и не было. Серебряков, как истинный аристократ в самом прямом смысле этого слова, никакой работой обременён в принципе не был. Ну а Боря и Стефания учились, забегая к нам на переменах посочувствовать.

— Напряжённо, — охарактеризовал я одним словом домашнюю обстановку. — Всё это для всех полнейшая неожиданность, и никто до сих пор не может прийти в себя. Слабаки. Только лишь я один гордо рею над седой пучиной моря, чёрной молнии подобный.

— Какой интересный образ, — заметила Кунгурцева.

— Не моё, украл.

— У кого же, позвольте полюбопытствовать?

— Горько об этом говорить — не помню.

— Как жаль, мне очень нравится хорошая поэзия…

— На вашем месте, — сказал, переворачивая страницу, Леонид, — я бы тоже волновался. Ведь скоро всё изменится раз и навсегда. Семейная жизнь! О, скольких я потерял на этом поле битвы.

— Что за чушь! — возмутилась Кунгурцева. — Брак — это новая глава в жизни, а не конец её. Вы говорите несусветные глупости.

— Все мои друзья тоже уверяли, что глава. И где они теперь? Томятся под каблуками, стиснутые так сильно, что ни вдохнуть, ни даже пропищать сигнал тревоги. Позабыты наши разудалые студенческие гулянки, позабыты все те немыслимые приключения, в которых мы с упоением участвовали… Неужели вам совершенно не страшно, Александр Николаевич?

— Мне? Вообще нет. Если я смогу оправдываться браком каждый раз, как меня будут звать на разудалую гулянку, то я готов жениться буквально завтра. Впрочем, нет. Сегодня тоже есть время.

— Александр Николаевич предпочитает тихий отдых дома, — пробормотал Серебряков. — Сколько раз я его звал в биллиард, в шахматы…

— Какой кошмар. Человек уже потерян. Он уже залез под каблук! О женщины! Что вы делаете с людьми? Кто-то должен положить этому конец.

— Леонид, давайте вы не будете сейчас класть тут конец. Сосредоточьтесь на поисках.

— Я ищу, ищу. Только, знаете ли, не представляется, будто есть какой-то смысл у этих поисков…

— Ищущие да обрящут.

— Безусловно, безусловно…

— А не ищущие — не обрящут. Вот и ищите, не отвлекайтесь. Нам позарез надо обрящ… В общем, вы поняли.

Серебряков захлопнул одну книгу, отложил её и подвинул к себе другую.

— Я бы беспокоился о другом, — сказал он.

— О чём? — вздохнул я, тоже меняя фолиант.

— О Татьяне. Девушки, выходя замуж в столь юном возрасте за кого-то постарше нередко вскоре начинают жалеть об упущенных возможностях. Например, я слышал историю об одном поэте, который также сочетался браком с юной девицей. И закончилось всё прескверно — дуэлью.

— Поэта, случайно, не Пушкин звали? — усмехнулся я.

— А, так вы знаете? Ну, что я тогда вам рассказываю.

— А я не слыхала о таком поэте, — заинтересовалась жадная до поэзии Кунгурцева. — Его убили на дуэли?

— Нет, что вы! Он убил своего противника. Был сослан в Сибирь, на каторгу — за ним уже водились грехи, вот и не вытерпел наш император. Там он и умер от тифу некоторое время спустя. Но перед тем написал немало песен, которые каторжники до сих пор поют. Что-то про орла за решёткой я слышал, проняло, признаю…

— А вы, Вадим Игоревич, среди каторжников что делали?

— По службе мотался в те края… Случайно услышал.

Некоторое время я листал молча. Потом сказал:

— Нет.

— Что именно?

— Нет, не будет с Татьяной таких проблем. Она нерешительна, это правда, однако когда решится — то уже с тем и в гроб ляжет. Я в ней абсолютно уверен.

— Убеждаете нас или себя?

— Леонид! Вы уже обрящли что-нибудь?

— Нет-нет, обрящиваю.

— Вот и давайте, обрящивайте. Меньше слов — больше обрящивания.

Постепенно продуктивная работа стала напоминать ситуацию, описываемую известной сентенцией: «Смотрим в книгу — видим фигу». Мозги закипели, перегрелись и остановились не у меня одного, а у всех, это буквально чувствовалось.

— Идёмте, встряхнёмся, — вздохнул я, поднимаясь. Прогуляемся вокруг академии и обсудим ещё раз…

— Александр Николаевич! — послышался громкий голос, и мы увидели спешащих к нам Борю со Стефанией. — Александр Николаевич, беда!

— Может, хватит? — взмолился я. — Что ж у вас куда ни ткни — отовсюду беды лезут?

— Родители Барышникова приехали!

— В смысле? Зачем⁈

— Повидаться! В общежитие приехали, там их сюда направили, а мы их в вестибюле встретили и наврали, что в самом дальнем кабинете в восточном крыле занятие у пятого курса!

— Приплыли, — буркнул я и почесал переносицу. — Н-да… Ладно, что ж. Надо… Не знаю даже, что и надо. Пойду, поговорю с ними.

И тут послышался грохот и приглушенный вскрик.

— Да вы издеваетесь⁈ — заорал я, вместе со всеми кидаясь на звук.

В проходе между стеллажами мы обнаружили груду книг с торчащими из-под неё ногами. В силу юбки и чулок эти ноги никак не могли относиться к Порфирию Петровичу, а следовательно, принадлежали Янине Лобзиковне. Мы бросились было на помощь, но Дмитриев нас опередил. Он вылетел откуда-то, будто вовсе материализовался магическим образом, мгновенно расшвырял книги и затормошил начальницу.

— Эй-эй! — кричал он. — Янина Лобзиковна, вы мне это перестаньте! Очнитесь! — и, глубоко вдохнув, прильнул к её губам.

— Уважаемый, оставьте работу целителей — целителям! — зло выпалил Леонид, подойдя ближе. — Чего ради вы пытаетесь её надуть? Дама чрезмерно худа на ваш вкус?

Но даме, похоже, хватило и надувательства. Она закашляла, запищала, замахала рукой и, наконец, оглушительно чихнула. Села, крутя головой с широко раскрытыми глазами.

— Они сами! — сказала, с недоумением глядя на книги.

— В смысле?

— Я просто шла, а они полетели на меня! Одна за одной, как будто выпрыгивали!

— А раньше книги так себя не вели? — спросил я. — Магические всё же.

— Нет, раньше — никогда.

— Ну, значит, беда. Будем разбираться. Но не сейчас, сейчас у нас господа Барышниковы. Так, вы двое, ведите, показывайте, где там ваше самое дальнее крыло.

Барышниковы выглядели так, как, наверное, и должны выглядеть деревенские баре, пытающиеся в городе сойти за своих. Чрезмерно пышное платье у госпожи, монокль в глазу у господина, усы чуть не до плеч, цилиндр… В общем, такая, довольно каррикатурная парочка, даже по местным меркам. На них посматривали озадаченно, однако никто ничего не говорил, это было не принято.

Я привёл эту пару в свой кабинет. Не в мелчкочастичный, разумеется. Там бы у них обязательно возник вопрос, зачем я держу у себя статую их сына, и уже сегодня мне бы пришлось разговаривать с полицией. Привёл я их в кабинет декана факультета стихийной магии, коим я и являлся. Там их очень впечатлила секретарша, осенившая обоих крестным знамением. Начавшее было кипеть возмущение притихло, они согласились на чай. Разливал я сам. От секретарши толку никаково, а прилично одеть Диль мы так и не успели.

— Где же наш сын, Александр Николаевич? — спросила женщина неприятным скрипучим голосом.

— Вот как раз об этом я и хочу с вами поговорить. — Я сел за стол, сцепил руки перед собой и произвёл вздох человека, которому не хочется начинать разговор на тяжёлую тему, однако выбора нет. — Некоторое время назад ваш сын подал заявление на академический отпуск. Вам это известно?

— Разумеется, — с надменной интонацией сообщил мужчина и сделал глоток чая. — Мы его ждали почти неделю назад, однако он так и не явился. С чем, собственно, и связан наш визит.

— Понимаю. В заявлении он указал: «По семейным обстоятельствам». Вы не могли бы уточнить, что за обстоятельства?

— Молодой человек, к чему эти вопросы? — нахмурилась женщина и отставила чашку. — Это наши личные дела! Проявите уважение!

— Опять же понимаю. Однако видите ли, в чём дело. Я не только декан факультета стихийной магии, я ещё и веду в этой академии курс магии мельчайших частиц.

— К нашему сыну это не имеет никакого отношения!

— Имеет, он этот курс взялся посещать. И делал серьёзные успехи. Однако некоторое время назад что-то изменилось. Он резко изменил отношение к учёбе, сделался замкнут, угрюм. После чего подал это заявление, которое, признаюсь, я долго не подписывал. Понимаете, я за свою карьеру многажды видел такое. Молодой человек берёт академический отпуск, уходит, затем или не возвращается вовсе, или же возвращается, но, попав в другой коллектив, не может освоиться. Учёба идёт по наклонной. А ведь это — билет в жизнь, понимаете?

— Не драматизируйте, — поморщился мужчина. — Мы — весьма состоятельные помещики, и даже без образования наш сын не пропадёт. Где он?

Где он, где он… Прицепились! Не знаю я, где он. Думал, по ходу придумаю — не придумалось. Все мозги вскипятил над этими книгами дурацкими. Надо сейчас сию пару как-то осторожно убедить подождать в гостинице до завтра… Как будто нас это спасёт.

— Ваш сын… — начал было я, как вдруг мирное течение нашей беседы прервалось.

Из приёмной послышался шум, дверь распахнулась, и в кабинет влетела раскрасневшаяся и зарёванная Лапшина с криком:

— Это моя вина! Моя!!!