Господин учитель II. Французский полтергейст

Глава 52 Санитарный день

— Симпатично, бесконечно симпатично снова с вами повстречаться, Александр Николаевич! Признаться, я несколько переживал после нашего сеанса, достигли ли вы поставленных целей? не осталось ли у вас каких-либо неприятных впечатлений? Уж надеюсь, вы не усомнились в моём профессионализме? Потому что такие вещи, они…

— Не извольте беспокоиться, Николай Петрович. Весьма неожиданный, однако исключительно своевременный разговор с моей матушкой существенно повлиял на меня, хочется верить, в положительном ключе. Я изменил свою судьбу и, хочется верить, к лучшему. Ведь когда мы выходим из зоны комфорта — мы делаем шаг вперёд и вверх, по лестнице в небеса.

— Но равновелико мы можем сделать шаг и по лестнице, ведущей в преисподнюю.

— А может быть, различие между этими двумя областями пролегает исключительно в сфере нашего к ним отношения?

— Но в таком случае, отчего бы не назвать небесами зону нашего комфорта?

— Не думаю, что небеса должны быть комфортными, Николай Петрович. Будучи идеальным состоянием человеческого духа, они должны давать возможность бесконечного движения, ибо в движении — жизнь, а неподвижность есть смерть.

— По-вашему, преисподняя — неподвижна?

— Весьма подвижна, полагаю, однако там все движутся из-под палки и не видят в движении никакого смысла, кроме попыток ускользнуть от побоев. В то время как на небесах деятельность является сугубо добровольной, и, как следствие, открыты небеса лишь тем, кто на эту добровольную деятельность способен. Действуя каждый в соответствии с собственным разумением, все вместе функционируют на общее благо сокрытого от нас божественного промысла. Иногда я думаю: а вдруг я уже на небесах? Свалился с внезапным инфарктом в библиотеке, а очнулся — здесь… И я не разочарован, ибо этот мир — лучший из миров, и всё здесь к лучшему, что, однако, не избавляет нас от радостной потребности возделывать свой сад.

Николай Петрович помолчал, продолжая удерживать мою руку в затянувшемся приветствии. Потом, спохватившись, разжал ладонь.

— С вами весьма интересно беседовать, Александр Николаевич. Вы далеки от вульгарного материализма и куда более образованы, чем большинство моих однокурсников.

— Я тоже получил большое удовольствие от нашей беседы. Однако же цель моего к вам обращения носит конкретный характер. Попросту выражаясь, мне вновь нужна ваша помощь.

— Я весь внимание. И если сие в моих силах…

\*\*\*

Сбор устроили в гимнастическом зале. На сбор пришли полтора десятка спиритуалистов, из которых я по именам знал лишь Нестерова и Муратова. Когдя я подошёл, уже был закончен брифинг, и Нестеров, стоя посреди зала, демонстративно вязал из верёвки петлю.

— Всё настолько безнадёжно? — спросил я, сделав из сцены определённые выводы.

— Отчего же? Ситуация, на мой взгляд, вполне разрешима. Сей артефакт был мною изготовлен ещё на третьем курсе, когда под руку попалась так называемая «верёвка висельника». Она называется так… Впрочем, вы поняли. Верёвка эта, будучи заговорена и подготовлена известным образом, позволяет пленить сколь угодно сильного духа.

— Ну, положим, со «сколь угодно» — это ты погорячился, — возразил кто-то из паствы. — Мережковских восемь, ну, десять…

— Мы как раз на десять и рассчитываем, — метнул в него сердитый взгляд Нестеров. — По крайней мере, верёвка даст нам время и возможности. Далее — обычный набор заклинаний, начиная от самых слабых — к самым сильным.

— Может, лучше наоборот?

— Не лучше, господин Пожарский, не лучше. Основа стратегии. Вернее измотать противника слабыми атаками, а потом нанести основной удар, чем сразу выложить все козыри, а потом, когда он отобьётся, швырять в атаку шестёрки.

— А не выйдет так, что на слабых атаках мы сами измотаемся?

— Именно поэтому, господин Пожарский, я созвал не абы кого, а сильнейших из известных мне спиритуалистов, не беря во внимание лишь преподавательского состава.

На это возражений не последовало. Известно: доброе слово и кошке приятно.

— Ну что, охотники на духов? — взмахнул готовой петлёй Нестеров. — Предлагаю поохотиться на духов!

\*\*\*

В саму библиотеку меня не взяли, да я и не настаивал. Как правильно заметила Диль, духи — это всё же не моя специализация. Что конкретно является моей специализацией, я бы и сам сказать не мог. Я какой-то такой… междисциплинарный персонаж. Но Фёдор Игнатьевич не ошибся: организовать такого масштаба охоту на духа, при том, в тайне от «взрослых», мог, наверное, только я. Попробуй что-то в этом духе устроить та же Татьяна, и уже сегодня вся академия бы гудела о произошедшем. У меня же как-то получалось не просто располагать к себе людей, но внушать им к себе и к своим потребностям уважение.

Я стоял недалеко от двери, на которой висела табличка «Закрыто. Санитарный день» и с любопытством прислушивался к доносящимся из-за двери звукам. А неслась оттуда сущая какофония, состоящая из беспорядочного грохота ломающейся мебели и несмолкающего отчаянного на одной ноте вопля:

— ААААААААААААААААААААААААААААААААА!!!

В этом вопле тонули все остальные голоса. Время от времени в щели под дверью появлялись отблески вспышек подсвеченных спецэффектами заклинаний. Сначала они были пастельных тонов, потом сделались более яркими, даже ядовитыми. С ярко-красной дверь вылетела из проёма.

Передо мною моментально образовалась Диль и выставила вперёд локоть, о который дверь и раскололась. Половинки пролетели слева и справа от меня. Вслед за ними из библиотеки вырвалось нечто, напоминающее грозовое облако, сверкающее молниями разных цветов. Диль встретила и его. Они схватились, борьба была короткой и сложноописуемой. Закончилась тем, что Диль, схватив тучку, швырнула её в стену — там она и пропала.

— Ты как? — подошёл я к тяжело дышащей фамильярке.

— Хорошо, — выдохнула та. — Он основательно ослаб. И всё же…

Не договорив, она исчезла. В проёме появился Нестеров. На шее у него болталась оборванная верёвка, волосы стояли дыбом, взгляд блуждал, а брюки оказались прожжены в нескольких местах.

— Полагаю, — пробормотал он, — в некотором смысле… М-да.

Нестеров принялся медленно оседать на пол. Я подхватил его, он с благодарность оперся мне на плечо. Мы вернулись в библиотеку.

Визуально все спиритуалисты были живы — по крайней мере, они шевелились среди обломков и растерзанных книг, некоторые даже держались на ногах. Нестеров присел на поваленный стеллаж и вздохнул.

— Что-то несусветное, Александр Николаевич. Но, по крайней мере, нам удалось изгнать это существо из библиотеки, сюда оно не вернётся. И, полагаю, в академию тоже. А я ведь говорил — дурное это дело, надо было сжечь все книги!

— Прямо все? — уточнил я.

— До единой! Ах, да я не имею в виду буквально все, конечно же. Речь об этой иномирной заразе.

— Что с ней не так?

— Дух был к ним привязан и как-то от них же получал силы! Я всегда говорил: каждый мир — замкнутая система, и в эту систему не должно вносить ничего извне, равно как нельзя и ничего выбрасывать. Мир создан таким, каким он должен быть, все прочие пертурбации — от лукавого! Вы ведь знаете о попаданцах?

— Слышал… краем уха.

— Неудивительно, что лишь краем. Обо всём молчат, всё полагают, будто если не замечать, так и проблемы не будет. А ведь в прошлом веке, не так давно, в этом самом Белодолске случались попадания людей из другого мира! К чему это привело? Землетрясения, пожары, огонь с небес. Одно кладбище целиком поднялось и ушло!

— В смысле, мертвецы?

— Ну, натурально! Не могилы ведь. Впрочем, и то было бы неудивительно.

— А куда они все ушли?

— Утопились в реке непонятно зачем. Согласно преданию. Отчего-то решили, что призванные из иного мира неодушевлённые предметы безопасны. Ха, ха и ещё тысячу раз ха!

— Нельзя считать книги неодушевлёнными.

— Вот! Вот, вы понимаете, Александр Николавевич. — Нестеров немного заговаривался, и моё отчество у него превратилось в «Николавевич».

— В любой, пусть даже самый сомнительный с точки зрения искусства труд автор вложил душу, которая затем подкрепилась частицами душ читателей. Книги живые! Особенно библиотечные, несущие на себе отпечатки множества личностей, к ним обращавшихся, — развивал я триггернувшую меня тему.

— В том и дело! Одна такая книга может стоить сотни попаданцев. А их хранят практически в открытом доступе… Муратов, положите немедля порнографию!

— Это не порнография, а про солдата! Мне любопытственно.

— Любопытственно — ступайте и запишитесь в солдаты! А сие — положите, оно безнравственно и опасно.

— Знаете, господин Нестеров, вы мне не начальство. Под вашим бездарным руководством мы тут едва не погибли.

— Вы посмотрите, кто заговорил, у кого прорезался голос! Он обвиняет меня в бездарном руководстве! Ну да, возможно, я не до конца просчитал ситуацию, возможно, недооценил духа. Но у нас не было времени подготовиться лучше, Александр Николаевич весьма чётко обозначил сроки.

— А вы, господин Нестеров, не валите на Александра Николаевича, он в предмете не разбирается. А вот вы, со своей стороны, могли бы обратиться к Григоровичу, а не геройствовать на пустом месте.

— Да кто он такой, этот Григорович!

— Григорович в прошлом году призвал и усмирил сущность в девять Мережковских. Один! И не кичится. А что до вас — так вы постоянно свой авторитет провозглашаете.

Нестеров нахохлился. Видно было, что борины слова попали в некую сокровенную мишень, расположенную в глубине его души.

— Подумаешь, Григорович, — буркнул он. — И не таких видывали.

— Послушайте, — решил я разбавить ситуацию, — а это дух так кричал?

— Кричал? Ах, нет, это же господин Пожарский, он всегда в атаку идёт с боевым кличем.

— Вы уверены? По-моему, человек так долго кричать не может.

— Пожарский может. Он весьма талантливый.

— А как же он заклинания читает?

— Не читает вовсе, просто идёт в атаку. Смысла в этом особого нет, однако человек отважный до безумия. Нужно уважать такие качества.

— Александр Николаевич! — послышался неуместный здесь голос, и я, обернувшись, увидел в дверях Полину Лапшину. Запыхавшуюся, в пальто, с недоумением обозревающую руины библиотеки. — А мне сказали, что вы здесь. А что здесь случилось?

— Санитарный день, — пожал я плечами. — Ничего необычного, каждый месяц так.

— Действительно…

— У вас получилось раздобыть искомое?

— Да! Я потому и ищу вас. Всё получилось наилучшим образом.

— Ну тогда пойдёмте. Господа! Моя глубочайшая благодарность вам. Если понадобятся встречные услуги… Впрочем, я уже за спиритический сеанс вам немало должен.

— Пустое, Александр Николаевич, — отмахнулся Нестеров. — Для простоты предлагаю нам с вами обозначиться друзьями. Разве же друзья опускаются до мелочных подсчётов оказанных друг другу услуг!

— И то правда. В любом случае, где меня искать — вы знаете. Заходите, пусть даже и просто так, чаю попить, с печенюшками.

— Печенюшки — это хорошо. Спиритуалисты любят печенюшки. Всенепременнейше зайдём. Борис Феофанович, да оставьте же вы, в конце-то концов, меня сие нервирует!

\*\*\*

Акакий Прощелыгин положил все ингредиенты в кастрюльку, тщательно перемешал. Как только жидкость вновь забурлила, он бросил сверху волосок. Последовала вспышка невразумительного цвета. Студент опустил крышку и повернулся к нам с Полиной.

— Зелье будет готово через десять минут, потом ему нужно остыть. Полагаю, вы понимаете, что последует дальше?

— Не совсем, — призналась Полина.

— В таком случае я, как честный человек, должен обозначить ваши перспективы, госпожа. Это зелье в простонародье именуется «Поцелуй принцессы». Ну, или «Поцелуй принца», сообразно ситуации. В нашей ситуации уместно говорить о принцессе. Название восходит к известным сказкам о том, как поцелуй возлюбленного расколдовывает вторую половинку. Трогательные истории о том, как искренние чувства одолевают злое волшебство. Ха! Смешно, наивно и переврано. Впрочем, чего и следовало ожидать от сказок.

— У нас выбора нет другого, — сказал я.

— Выбор? О, выбор есть всегда. Оставить ситуацию как есть. Запереть ещё одну мрачную тайну в темнице своей души. Ещё один гниющий труп, отравляющий…

— Акакий Владимирович, я бы вас попросил без лирики, нам и так очень грустно.

— Недостаточно, уверяю. Если бы вы только представляли, какие душевные муки доставляет мне каждый миг моего существования…

Тут до меня наконец-то дошёл намёк. Я вынул кошелёк и отсчитал недостающую сумму. На бледные впалые щёки Прощелыгина заглянул румянец. Акакий спрятал купюры в карман.

— В сущности, вы ничем не рискуете. Раз уж отважились на такое дело, значит, намерения имеете серьёзные. Зельем нужно окропить зачарованного, а остаток употребить внутрь самостоятельно. После чего — да, необходим поцелуй, чем бы ни являлся на текущий момент зачарованный персонаж. После этого он будет возвращён к исходной форме, а ваши души окажутся навеки связаны.

— Навеки? — переспросила Полина.

— Таковы правила. За любое действие полагается расплата. Иначе и само действие ничего не стоит.

— А если… А если мы через какое-то время наскучим друг другу?

— Значит, будете мучиться, страдать, ненавидеть друг друга и всё продолжать жить вместе. Как все нормальные люди.

Слово «нормальные» Прощелыгин выделил голосом, снабдив таким презрением, что мне сделалось мерзко: живут, мол, эти нормальные люди со мной на одной планете, гадость какая.

— Друг без друга вы жить не сможете, но лишь только оказавшись вместе, будете отравлять друг другу жизнь, наполняя ядом каждую минуту своего существования…

Я достал бумажник и сунул Прощелыгину ещё одну бумажку. Тот молча её принял.

— Впрочем, скорее всего, вы будете отвратительно и бесконечно уныло счастливы, как и полагается юным детям солнца и ветра с морем в глазах. Весь мир для вас — океан счастья и не может быть ничего плохого. Резвитесь! Купайтесь в лучах света. Оставьте тьму тем тварям, которые созданы, чтобы обитать в ней, чьи глаза режет… О, зелье поспело. Позвольте, я вам перелью в баночку. Надеюсь, вы запомнили все инструкции. В противном случае ваш избранник останется навеки заточённым в той отвратительно оболочке, которую именует своим нынешним телом. А вы будете любить эту оболочку омерзительной, разлагающей душу любовью, не знающей удовлетворения…

\*\*\*

— Насчёт «незнающей удовлетворения» — это форменная ерунда, погорячился Акакий, — сказал я Полине, пока мы с ней по лесу пробирались к хижине. — Есть у меня одно знакомое дерево, которое не даст соврать… В общем, не волнуйтесь.

Наверное, я хотел её как-то ободрить. И, хотя Полина ничего не поняла, она попыталась ободриться, ориентируясь на мои жизнеутверждающие интонации.

— Ох, этот господин Прощелыгин — исключительно мрачная личность. О нём, знаете ли, слухи ходят…

— Какого толка?

— Что он — декадент.

— Так он совершенно определённо декадент, по нему сразу видно.

Насколько я понимал, декадентами в России называли готов до тех пор, пока французский язык не пал под натиском англицизмов. Здесь же падения не произошло. Впрочем, и французский такой уж популярностью не пользовался. Учили его аристократы, разумеется, равно как и немецкий и английский и латынь — не для каких-то практических целей, а исключительно для общего развития.

— Я очень опасаюсь декадентов, они, по слухам, чрезвычайно развращены.

— Ещё и стихи могут писать, вообразите.

— Говорю же: ужас! Как грустно, что пришлось обращаться к помощи такого страшного человека… Надеюсь, что зелье сработает.

Появилась хижина. Уже тут, на берегу, у меня возникло ощущение, что что-то не так. Дверь была выбита. Казалось бы, ну, побуйствовала статуя, с кем не бывает. Но на душе сделалось как-то неспокойно.

«Диль, приготовься!»

Диль приготовилась — я почувствовал.

— Идёмте, — сказал Полине, ничем не выдав своего беспокойства.