Господин учитель II. Французский полтергейст

Глава 37 Три бумажки Якова Олифантьевича

Человек, оккупировавший кабинет ректора, явно чувствовал себя там как дома. Развалился в кресле Фёдора Игнатьевича, откинулся этак по-хозяйски, руки за голову заложил и блаженно улыбался в потолок, создавая полную иллюзию того, что и секретарша Фёдора Игнатьевича присутствует в этом же самом кабинете, но сокрыта от досужих глаз рабочим столом.

Лицом человек обладал круглым настолько, что Сократ преклонил бы колени и провозгласил, что лик сей снизошёл к нам непосредственно из царства эйдосов. Столь же круглы были стёкла очков. Жиденькие волосы аккуратно зачёсаны назад. Лет же посетителю было — около пятидесяти.

— Здравствуйте, — сказал я, очутившись в кабинете. — Вы хотели меня видеть?

Человек сверкнул очками, слегка изменив положение головы.

— А вы знаете, мне нравится, — неприятно вкрадчивым, чуть ли не мурлыкающим голосом произнёс он. — Этот ваш подход. Хорошо, без подобострастия, не заискиваете.

— Помилосердствуйте. Ни единого повода для заискиваний не вижу. Вас мне никак не представили. Вот если бы вы сразу отрекомендовались, скажем, императорским советником…

— Залебезили бы?

— Всё равно нет, но хотя бы утрудил себя поклоном, ибо приближенные его величества того несомненно достойны.

— И нос-то мне утёрли. Что не представился. Правильно, всё правильно. Нас, правительственных чиновников, завсегда за дурачков все принимают. Бывало, зайдёшь куда — он так и лебезит, так и танцует вокруг на цыпочках. Потому как известное дело, ежели начальник — значит, самодур. Не понравится чего — всё и поломает, и на каторгу сошлёт, верно я говорю, Александр Николаевич?

— Ох, и каверзные вопросы задаёте. Не столько сами вопросы, сколько манера постановки. Ох, запутался я. Ох, ляпнул не то. Покраснел, побледнел, заикаюсь.

Визитёр захохотал и опустил руки так резко и в такое место, что будь под столом в самом деле секретарша Фёдора Игнатьевича, она бы всенепременно охнула, поскольку удар пришёлся бы ей аккурат по темечку. Но было тихо, что, впрочем, ничего ровным счётом не доказывало.

— Полно ваньку валять, как в народе говорится. Давайте знакомиться. Моё имя Яков Олифантьевич, по фамилии буду Грибков. Такая вот простецкая и даже смешная фамилия — Грибков, и вся недолга. Давайте, пожмите мне руку.

Я приблизился и пожал руку вставшему по такому случаю чиновнику Грибкову. Рука была на ощупь как подушка, на которой всю ночь кто-то спал. Тёплая, мягкая, но, правда, сухая. Не сильно располагающая к себе рука, одним словом.

— Присаживайтесь, Александр Николаевич, не извольте испытывать ровным счётом никакого беспокойства на мой счёт. Я не собираюсь доставлять неприятностей ни вам, ни вашему дорогому Фёдору Игнатьевичу. А явился я сюда совершенно даже по делу, и вы, наверное, догадались, по какому.

— Есть пара мыслей.

— Именно! Вот и послушайте. Наши великолепно учёные маги закончили измерять силу источника, внезапно открывшегося на вашей земле. Сила оказалась равна шестнадцати сотням Мережковских, с небольшими подвижечками, плюс-минус, знаете, как это в математике бывает, полагаю.

— Наслышан.

— Уважаю всесторонне образованных людей, сам стараюсь таким быть. Знаете, вот, как бы занят ни был, а возьму время от времени и какую-нибудь книжку прочитаю. Например, про разведение пчёл. Или о вязании крючком — что под руку попадётся. Никогда не знаешь, что в жизни пригодится. Вы читать любите?

Вопрос мне не очень понравился, но я ответил без запинки:

— Как вам сказать, господин Грибков… И да, и нет. Чтобы соответствовать занимаемой должности, вынужден много читать по своему предмету и смежным дисциплинам. А так, чтобы для удовольствия, или, вот, пчёлы… Нет-с, такого почти не бывало. Хотя в юности, знаете ли, доводилось листать всяческие сочинения, с большим любопытством.

— Понимаю, понимаю. Но вернёмтесь с вами к источнику. Источник такой силы — это, разумеется гордость и собственность государства.

— Я предполагал такой исход.

— Ну, Александр Николаевич, в бумаге, которую когда-то предку вашему далёкому выдали, было ведь особо помечено, что земля — ваша, а всяческие ископаемые и месторождения принадлежат государю, с выплатой вам процентов.

Я холодно кивнул, не подав виду, что никакой бумаги в глаза не видел, и вряд ли она вовсе существует в природе. Своё «родовое гнездо» я в той деревне лицезреть имел счастье. Пустырёк как пустырёк, чин по чину. На его месте, собственно, источник и расцвёл, а сам дом сгорел чёрт-те когда, если верить туманным рассуждениям Фёдора Игнатьевича.

— Процентов, — кивнул я и посмотрел на собеседника со значением.

— Тут-то мы с вами и подбираемся к самому интересному! — поднял палец Яков Олифантьевич. — Вам действительно полагаются двадцать пять процентов, но как их отделить от источника, скажите на милость?

— Я слышал, что для решения подобных вопросов Мефистофель изобрёл бумажные деньги.

— И прекрасно сделал! Очень рад, что вы сами перевели разговор в нужное нам русло. Вот, пожалуйста, возьмите бумажечку, которую я исписал, пока ждал вашего прихода. На ней, как вы видите, изображена сумма слишком страшная, чтобы произносить такое вслух. Если хотите, я приоткрою окошко, вам не дурно?

— Нет, не утруждайтесь, я никогда не боялся чисел, написанных на бумажке. Они меня, знаете ли, даже вдохновляют. Особенно когда сверху нет приписочки: «Счёт».

— Шутите! Это очень хорошо, что вы шутите, я и сам человек весёлый, мы с вами точно поладим! Так вот, это — сумма, в которую примерно можно оценить весь источник, как есть. Теперь возьмите вот эту бумажку. Тут, как вы можете заметить, четверть от той суммы, которая причитается вам. Что можно сделать на эти деньги? Купить прекрасный дом. Нанять полный штат прислуги, собственный выезд, оставить преподавание. Несколько лет можно прожить в своё удовольствие!

— А потом?

— А что потом? Ну, если обойтись без выезда, то часть суммы можно вложить в какое-нибудь предприятие и обеспечить себе это самое «потом». Есть, конечно, и другой вариант. Ежеквартальные выплаты, но там… Право слово, совершенно несерьёзные суммы, вот, поглядите на эту третью бумажку, я её измял нечаянно, чернила размазались, но прочесть можно. Разве же это деньги? Ну что тут можно… Да даже… Не знаю… Приданного какой-нибудь приятной особе не соберёшь толком. Решать вам, конечно.

Ну и жук этот Яков Онлифансович. Язык — что помело. Ежеквартальная сумма в сравнении с двумя другими и вправду выглядела ничтожной. Однако, во-первых, она таки существенно превышала размер преподавательского жалованья, а во-вторых, немаловажный нюансик, она выплачивалась бессрочно. Что означало: эту ежеквартальную «крохотную сумму» буду получать всю жизнь я, мои дети, внуки, правнуки и так далее, пока род мой не оборвётся на какой-нибудь торжественной или не очень ноте. Выбор у меня стоял, по сути дела, между перспективами обеспечить себя и своих потомков навсегда, либо получить большой куш прямо сейчас.

Будь у меня у самого деловая жилка, я бы, может, принял и другое решение, интересное Грибкову. Вложился бы в какое-нибудь дело, получил бы хорошие барыши… Но где я и где бизнес. Бизнес — это думать надо, работать, рисковать. Видал я успешных бизнесменов в прошлой жизни. Отпуск — работа, выходные — работа, за столом — работа, во сне — работа. А потом ещё берут с собой на работу немного работы, чтобы можно было работать, пока работаешь. Либо так, либо всё делегировать, продолбать и сидеть потом до конца жизни в кабаке, рассказывая таким же забулдыгам, как ты весь мир в кулаке держал, но судьба-злодейка тебя подставила.

В общем — нет, не моё. Мне, наверное, суждено было в этот мир попасть — я с рождения чувствовал себя немного аристократом. К труду питаю отвращение, а вот приключения мне нравятся. Такие, чтобы ночью после них домой возвращаться, в тепло и уют. Как Шерлок Холмс, например. Вот, судьба наконец-то изловчилась выстроиться именно так, как я хотел.

Кстати говоря, благодарить за это нужно Татьяну. Если бы не она — где бы я сейчас был? Пахал бы за копейки в какой-нибудь шараге «Рога и копыта», деля зарплату между арендой и коммуналкой, пробавлялся дошираком, ходил в загибающуюся библиотеку и подумывал о том, чтобы пойти преподавать русский и литературу. С зарплатой там, может, и так себе, но, говорят, есть какие-то социальные льготы и карьерные перспективы, смутно мною осознаваемые.

Бр-р-р! Жуть-то какая. Слава Таньке! Ура рыжей! Куплю ей красивейший букет цветов! Хотя нет, не куплю. Серебрякову скажу, чтобы купил. И Таньке приятно, и для дела полезно. А что самое главное — я как будто бы и ни при чём вовсе.

— Судя по благостному выражению вашего лица, Александр Николаевич, вы уже приняли решение?

— Что? Ах, простите, это я о дамах задумался. Когда я думаю о дамах, у меня всегда такое решительное выражение лица.

— Верно, верно мыслите! Где деньги — там, известное дело, и дамы всенепременно сыщутся. Ну так что же, вторая бумажка?

— Да на что же мне вторая? Давайте третью.

— Третью? — скривился Яков Олифантьевич. — Разочаровываете вы меня, Александр Николаевич. Ну что такое эта третья бумажка?

— Бог Троицу любит.

— Оно, конечно, так…

— Ну так вот, значит, и порешили. Кто же мы такие, чтобы с Господом спорить!

С предельно кислым видом Яков Олифантьевич пожал мне руку и принялся вытаскивать из портфеля уже настоящие, имеющие юридическое значение бумаги, которые нам с ним предстояло читать, уточнять и подписывать.

Домой мы с Фёдором Игнатьевичем вернулись заполночь. Он меня, конечно, дожидался в академии, без меня не ушёл. И потом, на обратном пути — а шли мы с ним пешком, так как извозчика не поймали в столь поздний час, а Яков Онлифансович заявил, что едет в другую сторону — проявлял участие.

— Вы сделали мудрый выбор, — сказал Фёдор Игнатьевич, когда я изложил ему суть ситуации. — Но бросать преподавание я бы вам пока не советовал.

— Честно говоря, и не собираюсь. Работа эта необременительная и даже в каком-то смысле интересная, не говоря о том, что позволяет находиться в близком контакте со многими приятными людьми. Кроме того, я такой человек, что мне необходима некая внешняя сила, чтобы меня заставлять двигаться. Иначе я двигаться вовсе перестану и поросту мхом. Что меня нисколько не украсит. Мне не идёт зелёное, видите ли.

— Девочку свою, полагаю, теперь сумеете выучить, если будет на то ваше желание.

Фёдор Игнатьевич выглядел одновременно и радостным, и грустным, как отец, гордый достижениями сына, но понимающий, что сын вот-вот выпорхнет из родного гнезда и поминай как звали.

— Не грустите, Фёдор Игнатьевич. Я съеду от вас только по решению суда и никак иначе.

Фёдор Игнатьевич от неожиданности бурно раскашлялся, но ничего не сказал. Должно быть, не нашёл нужных слов благодарности. Бывает. По-настоящему близкие люди всё равно понимают друг друга без слов.

На следующее утро к нам приехала даринкина мама и разрыдалась. Кухарка налила ей стакан воды, Дармидонт пожертвовал из личных запасов валериановые капли. Все остальные выразили женщине душевную поддержку и сердечную теплоту. Когда всё это совокупно возымело действие, внезапная гостья тяжело вздохнула и изложила суть.

— Кузьма в суд сегодня идёт!

— Из-за станции, что ли? — спросил я.

— Из-за неё, окаянной! Его же на каторгу сошлют!

— Там юрист Серебряковых должен был этим вопросом заняться, — вспомнил я. — Он с вами общался?

— Был какой-то… Да кто ж их разберёт, там кого только не было. А вечером вчера полицейские пришли, взяли Кузьму под белы рученьки — да увели.

— Скверно дело, — пробормотал Фёдор Игнатьевич. — Когда до такого дошло — видимо, у юриста этого не всё сложилось.

— Суд во сколько? — спросил я.

— В три часа дни!

— Ясно. Вы не беспокойтесь, пока ещё ничего не ясно, слёзы лить точно рано.

— Господи, да за что же мне нам всё это…

— Я к Серебрякову, разузнаю, что к чему. А вы тут пока располагайтесь. Дармидонт, устрой женщину в гостиной, что ли. Даринка спит ещё…

Но Даринка уже проснулась. Застучали по лестнице босые пятки, потом пробарабанили по коридору. Как узнала вообще? Не иначе сердце нашептало.

— Мама! — ворвалась заспанная растрёпанная девчонка в столовую. — Мамочка!

— Солнышко моё! — всплеснула руками мама и начались объятия.

И никто даже не вспомнил, что солнышко, вообще-то, и есть корень всех бед этой семьи. Кто же на солнышки зло таит. Солнышкам радоваться надо, они наш пасмурный мир освещают. Даже когда осень, и на улице такая пакость творится, что скорей бы уже зима.

Вадим Игоревич выслушал меня молча. Он сидел за столом у себя в столовой, перед ним исходила паром чашка чёрного кофию. Я замолчал, а Серебряков ничего совсем не ответил. Смотрел перед собой пустым взглядом лоботомированного и чуть заметно покачивался.

— Что, совсем дело плохо? — спросил я.

Тишина. Мне сделалось жутко какой-то потусторонней жутью.

В столовую вошла матушка Вадима Игоревича. Высокая статная женщина, худая, но не тощая, величественная, как королева. Мы с ней уже были представлены и сегодня здоровались, так что я вскакивать не стал. А она подошла к сыну, поцеловала его в макушку и нежно сказала:

— Вадик, мальчик мой, у тебя всё-таки гость.

— А! — подпрыгнул Вадик. — Кто здесь? Где я⁈

— Вы не обращайте внимания, — посмотрела на меня хозяйка дома. — Его до полудня разбудить сложно до чрезвычайности, редко у кого получается. Пей кофе, сынок, пока горячий.

— Ах да, благодарю, мама… Александр Николаевич? А вы что тут делаете?

— А в какой момент нашей беседы вы изволили уснуть с открытыми глазами?

— Вовсе не помню беседы, простите… Помню, в клубе турнир играли, ладейный эндшпиль, конь…

— Кузьму, отца Дарины, намедни вечером в тюрьму уволокли, суда ждать. Суд сегодня, в три. Я узнать хотел: там совсем всё плохо? В сущности, зачем государству, понёсшему убытки, ещё и тратить средства на содержание каторжника? Может быть, откупиться можно, возместить убытки? Вы бы, скажем, заплатили им, а я бы расписку написал о том, что всю эту сумму вам частями погашу. Я, видите ли, теперь, можно сказать, обладаю некоторым неотчуждаемым доходом… Вадим Игоревич? Вадим Игоревич, ну что же вы, в самом-то деле…

— Кофию отпить не успел, — вздохнула матушка. — Теперь извольте пять минут обождать. Если разбудить ранее, так он и вовсе двух слов сказать не успеет. Весь в отца, Игорь, помню, таким же был. Сама-то я жаворонок, а он — наоборот. Так вот и прожили вместе без малого сорок лет, почти не встречаясь. Татьяна Фёдоровна, к слову сказать, предпочитает ранние подъёмы?

— Нет, она не из таких. Наоборот, заполночь с книжками засиживается.

— Ну, хорошо, глядишь, и поладят со временем. А может быть, я сумею вам чем-то помочь с вашим делом, дам какой-никакой совет, коль скоро уж мой сын вас так разочаровывает? Посвятите меня в детали, прошу. Что там за Кузьма, что у него сгорело?