Господин учитель II. Французский полтергейст

Глава 46 Преступление Полины Лапшиной

Рассказ Фёдора Игнатьевича Соровского, ректора академии магии, я выслушал внимательно, постаравшись вникнуть во все тонкости, нюансы, исключить самую возможность неправильного толкования, и, когда ни одного белого пятна в этой истории не осталось, принял единственно правильное решение. И немедленно его озвучил:

— Вы уволены.

Фёдор Игнатьевич моргнул. Потом глаза его привычно забегали, скользя по колонкам невидимых табличек. Там он пытался найти информацию, подтверждающую или опровергающую моё право его увольнять. А пока он напрягает изо всех сил сеть своих утомлённых нейронов, я коротенечко расскажу, что, собственно, случилось на занятии по земляной магии.

Пятый курс изучал уже всякого рода продвинутые штуки, как, например, превращение в камень разнообразных предметов, изначально к камню отношения не имеющих. Тут я вынужден снять шляпу и признать, что магия мельчайших частиц на такое тоже способна, однако потребует от мага столько сил, что придётся досуха высососать все распределители и источники страны, включая мой. Потому что это означало бы нечто вроде производимой вручную реакции термоядерного синтеза. И закончиться всё могло так же, как у британцев из газетной картинки, с грибом.

Да, увы, магия мельчайших частиц, в основном, имела преимущество только на низких уровнях. А с развитием мага преимуществ становилось меньше. Лишь одно оставалось неизменным: магию мельчайших частиц мог освоить кто угодно, без ущерба для основной специальности, и весьма себя тем обогатить.

Но я отвлёкся. Задача была поставлена. В аудитории находились сделанные из бумаги журавлики и кораблики. Студенты обращали их в камень под чутким руководством Фёдора Игнатьевича. У кого-то получалось стремительно, у кого-то вообще не получалось, а кто-то перед тем, как достичь успеха, долго-долго мучился.

Полина Лапшина была как раз из таких. Девочка очень усердная, но не слишком одарённая. Как магически, так и интеллектуально. Любой новый материал она зубрила наизусть, а понимала уже постфактум, если вообще. Часто понимания и не требовалось. Теорию достаточно было оттарабанить по запросу, а для успешного выполнения практических заданий обычно хватало механического следования рекомендациям из конспекта или учебника.

Все уже знали, что Полина зависнет над журавликом надолго, зрелища никто не ждал. Поэтому здоровенные лбы двадцати двух лет от роду затеяли весёлую игру: принялись толкать друг друга. Фёдор Игнатьевич, которому позарез надо было закончить тему на этом занятии, не обращал на них внимания. Он стоял у Полины над душой и гундел. Впрочем, он называл это консультированием.

Полина напрягалась всё сильнее и сильнее, скрипела зубами, сжимала и разжимала кулачки, сверля взглядом ненавистного бумажного журавлика. И тут на неё спиной налетел, дико гогоча, толкнутый кем-то Барышников.

Полина начала падать. Барышников красиво развернулся и схватил её за локоть. Полина взмахнула другой рукой, и… И спустя мгновение вырвала локоть из каменных пальцев статуи. Барышников как таковой не существовал больше.

«Самое досадное, — говорил Фёдор Игнатьевич, — что обратить человека в камень — это даже не седьмой курс. Это, если угодно, даже не аспирантура. Я и сам бы такого сделать не сумел. А эта, с позволения сказать, студентка — выдала. Ну ладно бы пиджак окаменел или, там, рубашка. Но весь человек, сразу, и одежда, и живая плоть…»

Казалось, что больше всего его поразило именно это, а не то, что был пацан — и нет пацана. Должно быть, защитная реакция психики, чтобы не слететь с катушек окончательно. Интересно, кстати говоря, выражение «слететь с катушек» — откуда пошло? Можно его тут употреблять, или лучше поостеречься? Вдруг там катушки индуктивности в виду имеются, а о них тут никто ни сном ни духом. Вот может показаться, что мне тут так запросто живётся, хожу, острю, мелю всякую чушь, развлекаюсь. А у меня постоянно мозги кипят, как бы не провалить к свиньям собачьим всю конспирацию! Значит, запишем: узнать у Танюхи насчёт катушек. Она сейчас вся на крыльях любви летает, готовится к глобальным жизненным переменам — ей приятно будет, что я к ней по такому важному делу обращаюсь.

Но, впрочем, тпррру! Что-то я тоже не о том раздумался. У нас здесь трагедия, да ко всему прочему и Фёдор Игнатьевич завис. Перегрузил я его, хотя и не собирался, собственно.

А, нет, вот, отвис. Аж глаза по-молодецки сверкнули. И по столу грохнул кулаком. По моему, между прочим, столу. Доставшемуся в наследство от господина Старцева.

— Прекратите паясничать! Вы совершенно утратили чувство меры! Когда ситуация…

— Потрудитесь, пожалуйста, на меня не орать. Я не паясничаю. Я вас увольняю.

— Не можете вы меня уволить! Я — ректор, я — вышестоящее начальство!

— Ректора — не могу. А вот преподавателя факультета стихийной магии — запросто.

Фёдор Игнатьевич снова подвис, но на этот раз ненадолго.

— Вы это себе бросьте! — выдал он маловразумительное. — Я вам это не допущу! Я вас немедленно сам уволю!

— Ну и где вы найдёте декана на моё место? Сами ведь жаловались, что ставить некого.

Фёдор Игнатьевич припух. Я же встал, взял из серванта пару бокалов, налил воды из графина, один бокал подвинул своему без пяти минут тестю.

— Поймите, Фёдор Игнатьевич, решение это мудрое и политическое. От преподавания вас отстраним…

— Я же ни в чём не виноват!

— Ну, ну… Кто допустил на занятии неучебную атмосферу? Вы меня знаете, я осуждать не люблю, но сейчас весьма к этому близок. Как администратор вы — золото, это не отнять, однако в качестве преподавателя оставляете желать много лучшего. Даже у меня на занятиях такого бардака не бывает. В общем, решено. С преподаванием заканчиваете. Это даст нам возможность наврать родителям Барышникова, что мы уже включили карательные меры. Приказ я напишу. На всякий случай. А вы его заверите.

— И где же вы найдёте преподавателя? Занятия должны вестись, зимняя сессия уже не за горами!

— Я найду, не переживайте.

— Куда вам!

— Ну, к удавам, там, или не к удавам — это мы ещё поглядим по результату. В целом, выражение мне нравится. Звучит гораздо приличнее, нежели «к хренам», а смысл передаёт. Возьму на вооружение, оно украсит мой образ, благодарствую. А вам лучше бы подумать и подумать крепко, как расколдовать парня обратно.

Тут Фёдор Игнатьевич посмотрел на меня озадаченно.

— Вы полагаете, это возможно?

— В сказках, если кого-то заколдовывают, расколдовать вполне себе возможно. Поцеловать, там, или живой водой полить. Или сначала мёртвой, а потом живой.

— У нас тут не сказка, знаете ли.

— Да знаю. Не сказка — это ладно. А вот как бы религии не оказалось. Потому что жене Лота, знаете ли, тоже не повезло… и весьма. Значит, нет мыслей по этому поводу?

— Нет, да и не может быть никаких мыслей. Нужно поставить в известность соответствующие органы.

— Погодите вы с органами. Давайте сами разберёмся.

— Александр Николаевич, это вам шутки, что ли? Человек погиб!

— Фёдор Игнатьевич, вы, боюсь, всей серьёзности ситуации не осознали. Вы понимаете, что вас не то что из ректоров вышибут — вас в рудники сошлют?

— Меня⁈

— А кого? Ректор — вы, преподаватель — вы. За безопасностью следить должны были вы. Так что расправятся с вами молниеносно! Ещё и меня за собой потянете, спасибо за своевременное назначение. Теперь мне кажется, что всё это с самого начала выглядело как попытка подставить. Неужели я вам до такой степени не угоден в качестве зятя⁈

— Что… Что вы такое говорите, Александр Николаевич? — Господин ректор смертельно побледнел. — В чём вы таком меня подозре… В рудники? О Господи. О горе!

— Вижу, теперь до вас дошло. Я вас не подозреваю ни в чём, но, учитывая, что должность я занимал, и, более того, я ваш протеже, я тоже нахожусь в зоне риска. Вы хотите, чтобы Татьяна в одночасье лишилась и отца, и жениха? Да и перспектив получить образование, если уж начистоту. Сами же говорите, что бесплатно её тянете.

— Это невозможно, немыслимо!

— Возможно и мыслимо. Но этого не будет. Потому что не в мою смену, вот почему.

— Да как вы можете…

— Я многое могу, Фёдор Игнатьевич, не надо во мне сомневаться. Вы лучше слушайтесь меня. Свидетели случившегося — только студенты.

— Их много и они всё видели!

— Видели-то видели. Но они шокированы и, кроме того, полагают виноватой Лапшину. Их нужно будет в этом мнении укрепить. Свою сдавать не станут.

— Где же мы их теперь переловим⁈

— Мы же с вами их в аудитории заперли.

— Действительно, у меня уж вовсе ум за разум…

Я несколько минут смотрел на Фёдора Игнатьевича, потом вынес вердикт:

— Езжайте домой.

— Но…

— Езжайте-езжайте, лягте и отдохните. Леонид когда ещё сказал: отдыхать вам нужно, Фёдор Игнатьевич. Не развалится тут без вас академия за один день. Всё, хватит пререканий! А я тут попробую что-нибудь решить.

Фёдор Игнатьевич подчинился. Проводив его, я прошёл к злополучной аудитории, отпер дверь и заглянул внутрь. Все студенты были на местах, включая каменного, который застыл в красивой позе танцора. Никто не бесился и не толкался, особенно преуспел в хорошем поведении каменный танцор. А вот Лапшина — я её как-то сразу осознал и понял — сплоховала. Сидела в углу на полу, обняв голову руками, и плакала.

— Так, — сказал я, — дамы и господа, ситуация очень скверная. Но я надеюсь, что всё ещё можно поправить.

Лапшина вскинула голову и сквозь очки и слёзы с надеждой на меня уставилась.

— Господин Барышников местный?

— Нет, — отозвался тот самый соломенноволосый паренёк, что говорил со мной прежде. — Сельский он, из Барышниково. Тут в общежитие прожива… лъет.

Ну, наверное, я мог бы и догадаться. На развилке, где дорога влево вела к моей деревне, дорога прямо вела, согласно указателю, в Барышниково. Не ближний свет, два дня пути.

— Очень хорошо. Значит, во-первых, о случившемся молчим. Иначе Полине придётся плохо. Надеюсь, все понимают?

Все понимали. Я, кажется, не прогадал. Скажи я, что плохо придётся Фёдору Игнатьевичу — и чёрт его знает, как бы отреагировали. Ректор — дело такое. Не всем по нутру. А девушки — иной разговор. Девушек всякий любит.

— Во-вторых, господина Барышникова, пока занятие не закончилось, давайте осторожно переместим ко мне в кабинет. В настоящий кабинет, я имею в виду. В мелкочастичный.

Когда я сказал «давайте переместим», я, разумеется, имел в виду, что сам ничего делать не буду. Так оно и вышло. Тяжеленную даже на вид статую пыхтя и отдуваясь тащили всей группой по очереди за исключением девушек. Девушки, впрочем, не воспользовались ситуацией, чтобы свалить домой пораньше, а шли следом, растерянно переглядываясь. Лапшина продолжала плакать. Делала она это так же, как училась — нудно, обстоятельно и без всякого таланта. Но видно, что от души.

— Давайте-давайте, ребята, — подбадривал я. — Осторожнее! Не отколите ничего. Живой человек, как-никак. И быстрее в то же время! Нельзя, чтобы нас увидели за совершением преступления.

— Какого преступления? — выдохнул, перехватывая поудобнее каменную ногу, парень с соломенными волосами.

— Ну как же? Тело с места убийства уносим, это следствие сильно осложнит. Теперь ещё и преступный сговор могут вменить всем нам. Совсем другая статья, совсем другие сроки.

На пару секунд ребята остановились. Побледнели, сглотнули и сделали правильный вывод — ускорились в два раза.

Каменного Барышникова поставили посреди моей резиденции.

— Благодарю, господа. Я предложил бы вам чаю, но чайник в другом кабинете, так что — увы, не смею задерживать.

Поняв намёк, студенты удалились. Я же внимательно осмотрел статую. Потом бросил взгляд на стену, увешанную подаренной Серебряковым коллекцией оружия. Анисий перебил все гвозди в правильном и красивом порядке, так что теперь экспонаты висели — любо-дорого смотреть.

— Диль, а тут всё уютнее становится. И статуя как будто антуража добавляет.

— Верно, хозяин, мне тоже нравится.

— Льстишь?

— Нет, правда.

— Н-да. Ну, есть мысли?

— Как расколдовать Барышникова?

— Угу.

— Магия Ананке может всё…

— А другие варианты?

— Ну, возможно, магия мельчайших частиц тоже на это способна, однако я не знаю. Тех материалов, что я изучила, недостаточно, чтобы судить.

— Тяжёлый случай. Придётся собирать консилиум.

Консилиум собрался через два часа. Все откликнулись на мой призыв: Серебряков, Кунгурцева, Леонид, Боря и Стефания. Последние двое заявились, держась за руки. С Леонидом Борис старался взглядом не встречаться, хотя тот очень об этой встрече усердствовал.

— Дамы и господа, спасибо, что пришли. Вот наше новое дело, и я открыт для любых идей.

Все посмотрели на статую и каждый подумал что-то своё.

— С позволения сказать, безвкусица, — осторожным тоном сказал Серебряков. — Грубый натурализм. Такие вещи имеют хождение на западе, в то время как у нас искусство всё же пытается задавать стандарты прекрасного.

— Юноша довольно симпатичный, — заметила Анна Савельевна.

— Возможно. Я говорил не о лице, а о манере скульптора, о художественном методе.

— Ну, в таком я не разбираюсь…

— А мне нравится, — сказал Леонид. — Добавляет, знаете ли, атмосферы, что ли. Не очень понимаю, какой, но что атмосфера в кабинете появилась — это уж точно.

— Страшный такой, — пробормотала Стефания.

— И вправду, жутко выглядит, — подтвердил Борис. — Зачем вам это, Александр Николаевич?

— Да вот, решил заняться коллекционированием предметов искусства. Выбирал между этим и каким-то Микель-Анжело…

— Александр Николаевич, надо было сразу за мной послать! Вас надурили. Микель-Анжело в частные руки не продаётся, а уж это вовсе невесть что такое! — возмутился Серебряков. — У кого вы его купили? Этого человека пристрелить мало!

— Да полно вам. Неужели не соображаете? Это студент, Барышников. Его однокурсница случайно в камень превратила. И теперь требуется его расколдовать обратно. Не надо на меня смотреть такими глазами! И лица такие делать — тоже не надо! Знаю, что сложно, знаю, что непонятно. Но — надо. На-до!

Домой я вернулся около десяти и застал в столовой Даринку, которая, высунув язык от усердия, что-то яростно рисовала цветными карандашами.

— А ты чего не спишь?

— Ой! Дядя Саша!

— Был с утра.

— А я платье придумала, вам, на свадьбу! Вот!

Она показала мне кривенький, но роскошный эскиз.

— Талантливо, — похвалил я. — Самый красивый буду.

— Да это не тебе! — засмеялась Даринка. — Это тёте Тане!

— Увы, радость моя. Платье невесты должно быть белым. В красном замуж выходят не все, и тёте Тане оно не полагается. Так что давай лучше это твоё будет. Вот принесём к портному картинку и скажем: хотим точно такое, только настоящее.

— Правда? Мне⁈

— Ну конечно. Когда я тебе врал-то?

— Ура! А когда поедем?

— Запомни, Дариночка, одну мудрость, которая тебе в жизни пригодится. Мужчины ненавидят вопрос «Когда?». Сделать-то мы всё, что угодно можем, до тех пор, пока не начнём всё это пытаться расположить на временной шкале. Тут-то и обнажаются наши слабые места и стороны. Поедем. Пока даже дата свадьбы не назначена. Тётя Таня ещё передумает двести раз. Но платье мы тебе всё равно сошьём, пусть завидует.

— И вовсе она не передумает. Она весь вечер только о том и говорила. Опять ночь ворочаться будет. Я к тебе спать приду.

— Заходи, чертоги мои всегда открыты для тебя.

Это была чистейшая правда. С тех пор, как я освоил Диль, необходимость запираться отпала, фамильярка могла меня защитить лучше любой задвижки. Да и кого уже бояться-то было? Дармидонт сам по себе не злой старик, а просто исполнительный. Да и Фёдор Игнатьевич сделался мне совершенно как родной.

Тут по лестнице, судя по звуку, кубарем кто-то скатился, и миг спустя в столовую влетела Танька. Увидев меня, остановилась. Шагнула навстречу, шарахнулась, всплеснула руками, будто хотела обнять, но в последний миг передумала. Покраснела, тут же побледнела.

— Ты, — сказала она.

— До известной степени да.

Танька открыла рот, тут же его закрыла… Нет, хватит её мучить. Всё, в принципе, понятно. Я ей вчера сказал, чтоб эту свою дурь с моделью идеальной жены убрала куда подальше, я не некрофил, чтобы на зомби жениться. Танька этому вняла, однако новой модели поведения придумать не успела. Вести себя как невеста она бы смогла, но тут всё изрядно портило то, что мы с ней жили вместе. Кроме того, долго просто дружили, ни о чём таком не думая. И внезапно к этому всему подключились чувства. В общем, рыжей было непросто.

Я облегчил её страдания. Подошёл, взял за локти и поцеловал в нос. Танька вздрогнула, покосилась на Даринку, которая без зазрения совести на нас таращилась.

— Слушай, я тут подумал…

— О чём?

— Вот буквально сейчас мысль в голову пришла.

— Какая мысль?

— Приходи нынче ко мне спать. Просто Даринка на тебя жалуется, что ворочаешься. А сама пинается, между прочим. К ворочаньям лично я совершенно равнодушен, ни в чём себе не отказывай, слова упрёка не скажу. А вот когда пинаются — мне не очень.