Долг

Глава 20

Мила посмотрела сквозь меня. При этом я понял, что она меня узнала, точнее, ощутил. Причём ощутил не при помощи ментальной магии, для неё телохранительницы кагана, прикрытые всевозможными заклятиями и амулетами были непробиваемы. Скорее, каким-то восьмым чувством ощутил.

Эта девушка всегда умела контролировать эмоции. Уже потом, после нашего расставания я понял, что в те редкие моменты, когда мне казалось, что Мила себя не контролирует, она всё держала под контролем. Вот и сейчас, узнав меня и явно удивившись, она не отвела взгляд, не опустила, не смутилась, а посмотрела словно сквозь меня, профессиональным взглядом телохранителя — посмотрела, нет ли угрозы, увидела, что нет, потеряла интерес.

А вот я себя явно выдал, тем что пялился на неё, но так как перед этим я пялился на другую блондинку из охраны, ничего страшного и подозрительного в моём поведении не было. Но тем не менее я, едва придя в себя, быстро перевёл взгляд на поле и начал делать вид, что мне жутко интересно, что происходит на арене. А на неё тем временем выскочили какие-то ребята на лошадях и дали пару кругов, размахивая какими-то флагами. Зрители на трибунах ликовали.

Всадников было больше двадцати, точно пересчитать было сложно, так как они постоянно перемещались. Но в итоге все они собрались перед нашей трибуной и выстроились перед каганом, разбившись на две группы. Стало видно, что это две команды по двенадцать игроков. Отличать их можно было по цвету штанов — одна команда была в красных, вторая — в зелёных. Помимо игроков, было ещё трое всадников — видимо, судьи. Похоже, мне предстояло посмотреть соревнование по казахскому поло или чему-то подобному. Стало интересно, хотя мысли, конечно, все были о Миле.

Абылай что-то сказал всадникам на казахском, видимо, поприветствовал или пожелал удачи, а может, и то и другое. После этого игроки преклонили головы, поблагодарив кагана, и отправились на середину поля. Там они о чём-то переговорили с судьями, после чего в центре осталось по четыре игрока от каждой команды, а остальные переместились за пределы поля.

Пока игроки общались с судьями, на поле вынесли что-то очень напоминающее козла или барана и отдали одному из судей, видимо, главному в их тройке. Судья тут же поскакал в нашу сторону и положил свою ношу на траву примерно в десяти — пятнадцати метрах от нашей трибуны. Я смог разглядеть этот предмет — это был козёл без головы, либо очень искусный муляж.

— Вы не знаете, что это там на траве? — негромко поинтересовался я у Хусейна, который, похоже, был очень хорошо знаком с тюркскими традициями.

— Туша козла, — ответил араб и добавил: — Это кокпар, древняя народная игра. Очень зрелищная.

«Это даже близко не поло», — подумал я, глядя на лежавший на траве весьма оригинальный спортивный инвентарь.

Дальше стало ещё интереснее — по свистку главного судьи восемь всадников во всю прыть помчались из центра поля в нашу сторону, как я понял, чтобы заполучить тушу козла. Подхватить тушу получилось у одного из ребят в красных штанах, после чего он погнал коня к краю поля, к нарисованному на земле кругу. Но далеко ускакать у него не получилось, его быстро нагнали соперники и принялись отбирать тушу. Я тут же вспомнил знаменитую фразу Лермонтова «смешались в кучу кони, люди». По-другому это было не описать. Я на какое-то время даже про Милу забыл, ну или почти забыл.

И вдруг каким-то чудом от всех этой толпы отделился игрок в зелёных штанах, и его конь галопом поскакал к другому краю поля. Красные замешкались буквально на пару секунд, но этого хватило игроку зелёной команды, чтобы добраться до белого круга и бросить в его центр тушу козла. По тому, как радостно засвистели и замахали руками члены его команды и половина зрителей на трибунах, я понял, что это действие было сродни забитому голу в футболе. Момент забрасывания туши в круг несколько раз повторили в записи на двух огромных экранах, расположенных над боковыми трибунами.

Пока одни игроки радовались, а другие расстраивались, судья подобрал тушу козла и вернул её на то место, где она лежала до начала игры. Потом он дождался пока четвёрки игроков, бывшие в игре, поменялись с теми, кто стоял в запасе за пределами поля, и дал свисток к продолжению игры. И всё началось сначала — восемь всадников сорвались в нашу сторону за тушей.

Яростное соперничество продолжалось двадцать минут, после чего судья дал свисток на перерыв. За эту треть часа туша козла побывала в так называемых воротах красных три раза, а в воротах зелёных — два. Меня искренне удивляло и восхищало, как при такой активной борьбе за тушу эти парни умудряются не калечить друг друга; видимо, были большими профессионалами в своём деле.

Перерыв длился десять минут, после чего начался второй тайм. Или, скорее всего, не тайм, но я не знал, как правильно называть отрезки этой действительно зрелищной игры. Но каким бы зрелищным ни был кокпар, я постоянно думал о Миле. Я просто не мог поверить, что встретил её. Это было не просто неожиданно, а сверхнеожиданно, учитывая обстоятельства — что я по факту приехал свататься к дочери кагана. Вот уж где ирония судьбы.

Впрочем, говорить, что я приехал свататься, было неправильно — меня хотели сосватать, а это уже другое. Сам я такого желания не изъявлял, а уж теперь, после встречи с Милой, у меня и подавно его не могло возникнуть. Что я теперь хотел, так это вернуться из Туркестана со своей девушкой. Однако я понимал, что сделать это будет непросто. Во-первых, я не знал, что Мила здесь делает — возможно, продолжает от кого-то скрываться. Во-вторых, не факт, что она согласится со мной поехать.

Первое проблемой не являлось — в имении княгини Белозерской было не менее безопасно, чем в охране кагана, и вряд ли спецслужбы потребовали бы от нас выдать Милу за убийство непонятного Раймонда, а даже если бы формально и потребовали, я был уверен, что нам удалось бы договориться. А вот второе было под вопросом. В любом случае бежать к бывшей девушке и радостно кричать «Здравствуй, Мила!» не стоило. Для начала надо было… Я даже и не знал, что надо было для начала. Как минимум хорошо всё обдумать и вести себя, не вызывая подозрений.

Пока я размышлял о Миле и о том, что мне теперь делать, соревнование по кокпару закончилось. Вторая половина игры прошла в ещё более упорной борьбе, если бы четвёрки игроков постоянно не менялись, вряд ли эти ребята дотянули бы до конца — всадники выкладывались по полной. После перерыва удача улыбнулась обеим командам одинаково — по два раза. В итоге вся игра закончилась с общим счётом пять-четыре в пользу зелёных, каган лично вручил победителям какой-то кубок, и обе команды покинули арену.

Пустовала арена недолго — почти сразу же на ней появились ещё четверо всадников. Эти были по пояс голые. Они тоже, как и мастера игры в кокпар, дали круг по арене, после чего приблизились к нам и преклонили головы перед каганом. Абылай их поприветствовал, трибуны зашумели и зааплодировали.

— Сейчас они будут бороться, — сказал мне Хусейн. — Самые сильные и ловкие джигиты каганата проходили долгий отбор. Это четыре лучших. И вот теперь на наших глазах и на глазах кагана они выявят сильнейшего.

— То есть, это как бы полуфиналисты, и сейчас мы увидим два полуфинала и финал? — перевёл я всё на понятный мне спортивный термин.

— Да, — сказал Хусейн и рассмеялся. — Очень хорошее определение.

Видимо, жеребьёвка была проведена заранее, потому что после приветствия кагана, ребята сразу же разбились на две пары. Одна покинула арену, переместившись за край поля, а вот парни из второй пары приблизились друг к другу и, не слезая с лошадей, начали разминать руки, словно прямо сейчас начнут бороться. К ним подскакал третий — в одежде, видимо, судья.

— Они что, будут бороться на лошадях? — спросил я у Хусейна, хотя уже и так понял, что с лошадей ребята слезать не собираются.

— Конечно, — ответил араб. — Это аударыспак. Правила здесь простые — нужно сбросить соперника с коня на землю.

— Участвовать могут только не одарённые?

— Кто угодно может, но на одарённых вешают амулет, чтобы не помогали себе магией.

— А магические поединки не принято проводить?

— Они тоже будут, но позже.

Пока мы с Хусейном разговаривали, судья дал сигнал к началу поединка, и я понял, что насчёт правил араб ошибался — не такими уж они были и простыми. Насколько я понял, противника надо было сбросить с коня, стащив его на себя; толкать его или бить запрещалось. Так что всё это дело действительно очень напоминало борьбу.

Поединок транслировался на боковых экранах, поэтому я мог нормально разглядеть детали. Продлился он минут пять-семь, после чего один из всадников оказался-таки на траве. Судья присудил победу тому, кто остался в седле, и на арену вышла вторая пара. Вторые полуфиналисты боролись чуть дольше, но итог был всё тем же — один борец оказался на траве.

Финала сразу же за полуфиналами ожидаемо не последовало — победителям требовалось время для отдыха, а чтобы зрители не скучали, на арену вышли ещё четверо борцов. В этот раз действительно вышли. Они так же разбились на две пары и так же провели два полуфинала. Но за ними мне было не настолько интересно наблюдать, как за ребятами на лошадях.

После этого прошли два финала, каган наградил победителей, и на этом первая часть турнира закончилась. Арену стали готовить к поединкам боевых магов, а Абылай, временно поменявшись местами с сыном, решил пообщаться с Романовым и Хусейном.

— Как вам мои батыры? — с гордостью спросил каган у друзей.

— Батыры выше всех похвал, — ответил Хусейн. — Я вообще не понимаю, зачем, имея таких батыров, ты набрал в охрану каких-то девчонок.

— Эти девчонки не уступают батырам, — ответил Абылай. — Они такие же сильные, только ещё и красивые.

— Не принимай ты близко к сердцу слова Хусейна, — вступил в разговор Романов, обратившись к кагану. — Ты же видишь, что он просто завидует.

— Завидую, — согласился араб. — Но это не отменяет того, что я прав. Может, в магии девчонки и сильны, но сравнивать их силу с силой батыра я бы не стал.

— А давай сравним? — неожиданно предложил Абылай.

— Ты хочешь, чтобы твои девчонки сразились с участниками сегодняшних соревнований?

— Нет, — ответил каган. — Это будет неправильно. Да и ты мне не поверишь, скажешь, что батыры поддались моей охране. Девушки сразятся с твоими батырами, с лучшими бойцами из твоей охраны. Что скажешь?

Каган, довольно ухмыляясь, смотрел на друга, Хусейн понял, что попал в щекотливую ситуацию: отказаться — значило признать, что его охрана слабее телохранителей кагана, согласиться — пойти на большой риск, а вдруг девушки победят?

— Я тебе даже разрешу самому выбрать девушек, чтобы ты не думал, что я выставил самых сильных. Они все у меня молодцы. Выбирай двух любых, а от себя можешь выставить лучшего.

Похоже, каган либо был уверен в своих девушках, либо просто так веселился. В конце концов, он ничего не терял — ну проиграют блондинки бои с охранниками Хусейна, ну девчонки, что с них взять. Но зато если выиграют, да ещё первые попавшиеся да против лучших бойцов Хусейна. Араб попал в очень непростую ситуацию. Он призадумался, а Абылай и Романов разве что не смеялись, им было интересно, как Хуссейн будет выкручиваться.

— А почему только с моими? — сказал в итоге иорданец. — Пусть и Саша выставит кого-нибудь. Давайте, один боец от меня, второй от Саши. Вдруг твои девчонки действительно сильны, почему только мои ребята должны позориться?

Сказав это, Хуссейн улыбнулся и подмигнул Романову, похоже, ему хотелось посмотреть на такое шоу, но одному, как он выразился, позориться не хотелось. Потом иорданец крикнул что-то на арабском своим охранникам, сидящим, как оказалось, тремя рядами ниже нас, и один из них быстро встал и направился к нам. После чего Хусейн указал на стоявшую недалеко от нас телохранительницу кагана и сказал:

— Вот первая!

Либо иорданец очень любил девушек с большой грудью и на автомате выбрал самую большегрудую из блондинок, либо решил, что эта анатомическая особенность будет создавать ей проблемы в бою.

— Саша, выставляй своего батыра! — обратился Хусейн к Романову и принялся выбирать вторую девушку.

— Некого мне выставлять, — ответил Александр Петрович. — Ближайший мой батыр в посольстве.

Хусейн пропустил мимо ушей слова Романова, он продолжал рассматривать девушек, причём смотрел на них так, будто выбирал себе новенькую в гарем — южная кровь давала о себе знать.

— Так ты до утра выбирать будешь, — со смехом сказал Абылай и что-то произнёс на казахском, сразу же после его слов Мила сделал шаг вперёд и поклонилась, после чего они с девушкой, которую выбрал Хусейн, подошли к нам и замерли в ожидании дальнейших указаний.

Иорданец тем временем опять обратился к Романову:

— Ты ещё не определился с выбором?

— Придётся тебе выставлять двоих, — сказал Абылай Хусейну. — Саше действительно некого выбрать, он ко мне без охраны приезжает.

— Мне охрана тоже не нужна, знаешь же, что это отец боится непонятно чего, — ответил араб, обидевшись на последнюю фразу кагана.

— Ну вот, как видишь, пригодилась тебе охрана, — сказал Абылай, еле сдерживая улыбку. — Выставляй уже второго побыстрее, не терпится посмотреть, чья возьмёт.

Пока каган и принц разговаривали, я смотрел на Милу, которая стояла буквально в двух метрах от меня, и до сих пор не мог поверить, что всё это происходит наяву. Вспомнил свои сны в Восточном. А ещё вспомнил наши с ней поединки на тренировках в Кутузовке, как мы жили в общежитии, как гуляли по набережной Волхова, как я выгонял погулять Глеба по вечерам.

Всё же это было славное время; кто бы мог тогда предположить, что это ненадолго, что нам предстоит расстаться, пройти через невероятные испытания и вот так вот случайно встретиться в Туркестане. Конечно, об испытаниях, что достались Миле, я мог лишь гадать, но то, как мы расстались, и то, при каких обстоятельствах встретились, позволяло предположить, что Миле тоже пришлось пережить многое. Мне было очень интересно, почему каган выбрал именно её, неужели она была его лучшим бойцом?

— Как Вы думаете, почему каган выбрал именно эту девушку? — негромко спросил я Романова.

— Он не выбирал, — ответил кесарь. — Он сказал, что нужен доброволец для поединка, она сама вызвалась.

И тут меня словно током прошибло — не тот Мила человек, чтобы привлекать к себе лишнее внимание, не тот. Но она вызвалась драться, значит, преследовала какую-то цель. Однозначно это было неспроста. Хусейн тем временем смотрел в сторону своих охранников и решал, кого из них позвать. Медлить было нельзя.

— Александр Петрович, — громко, чтобы все слышали, обратился я к кесарю. — Разрешите мне выполнить роль вашего батыра!

Кесарь посмотрел на меня, не скрывая своего искреннего удивления. И не только он. Моё предложение удивило всех присутствующих.

— Ты вроде ещё недавно говорил, что объелся так, что еле ходишь, а теперь хочешь драться? — через некоторое время произнёс Романов. — Ты понял, что речь идёт не о магическом поединке?

— Понял, — ответил я. — Вы же по-русски говорите.

— То есть, ты собрался на полный желудок идти в рукопашный бой? Ты в своём уме?

— Не могу однозначно ответить на этот вопрос, — честно сказал я. — Но кто-то же должен за честь России постоять.

Последняя моя фраза прозвучала, конечно, излишне пафосно, но зато впечатлила всех, и я добился своего: Романов демонстративно развёл руками, давая понять, что он не против. А каган улыбнулся и сказал:

— Почему бы и нет.

— Так даже интереснее, — заметил Хусейн и, смеясь, добавил, обращаясь к Абылаю: — Если Роман выиграет, тебе придётся подарить ему эту девушку!

«Роман не против», — подумал я, глядя на Милу, она же вообще никак не отреагировала на слова араба, будто не понимала по-русски — невероятное самообладание.

— И без магии! — напомнил иорданец.

— Само собой, — сказал каган, после чего подозвал к себе одного из слуг и отдал ему какой-то приказ по-казахски.

Слуга тут же убежал, и уже через минуту на всю арену объявили о необычных поединках. Народ на трибунах взорвался аплодисментами в предвкушении предстоящего зрелища, а прямо перед ложей кагана принялись устанавливать подобие ринга, натянув канаты на вбитые прямо в траву опоры.

Мне предложили переодеться в спортивный костюм, я согласился, и меня повели в подтрибунное помещение, а остальные трое, кому предстояло драться, отправились на арену.

Когда я, переодевшись, пришёл на арену, охранник Хусейна и большегрудая телохранительница отчаянно лупили друг друга — шёл второй раунд их поединка. Охранник был просто огромным и, видимо, любил борьбу, так как он постоянно пытался схватить блондинку за руку или за ногу и перевести поединок в партер. Но у него ничего не выходило — здоровяк при каждой такой попытке лишь получал удары ногами по корпусу, а иногда и по голове.

Дралась блондинка просто потрясающе, двигалась невероятно быстро, уклонялась почти от всех ударов, а те, что пропускала, шли по касательной. Здоровяку было тяжело, уже на четвёртом трёхминутном раунде охранник Хусейна получил первый нокдаун, на пятом — второй, а на седьмом, окончательно вымотавшись, он пропустил фронт-кик прямо в лоб, рухнул на траву и уже не поднялся. Зрители восторженно засвистели и принялись аплодировать.

Мне было очень интересно, как на проигрыш своего охранника отреагировал Хусейн, но с арены я этого, к сожалению, не увидел. Большегрудую блондинку объявили победительницей, её победный удар несколько раз показали на боковых экранах, а здоровяка унесли на носилках — он так и не пришёл в себя.

Как только ринг опустел, на него пригласили нас с Милой. Судья спросил меня сначала по-немецки, а затем по-английски, владею ли я одним из этих языков; я ответил, что владею немецким. После этого рефери объяснил нам на немецком несложные правила, а точнее, сказал, что их, по сути, нет. Запрещалось лишь выдавливать противнику глаза, рвать рот, отрывать уши да ломать пальцы; в общем, нельзя было делать то, что грозило вызвать сильное кровотечение и испортить эстетику поединка. Остальное всё разрешалось — на арене присутствовали сильные лекари, поэтому за жизнь и здоровье бойцов никто не переживал.

Мы с Милой выслушали эти нехитрые правила, после чего каждому из нас надели на левое запястье небольшой браслет с кристаллами — амулет, блокирующий магию. Затем мы вышли на середину ринга, поклонились друг другу, и рефери дал сигнал к началу поединка. Перед тем как начать атаковать, Мила улыбнулась — едва заметно, так как умела только она. Как же я скучал по этой улыбке.

Первую половину первого раунда мы разминались — ходили по рингу да обменялись слабыми ударами; ближе к концу взялись за дело более серьёзно. Но всё равно мы по большому счёту не дрались, а, можно сказать, тренировались. Мы очень хорошо знали технику друг друга — многочисленные поединки на арене Кутузовки не прошли даром. Но так как никто не знал о нашем прошлом, то все воспринимали нашу тренировку с полным контактом как полноценный поединок, как очень красивый полноценный поединок.

Мы никуда не спешили; зрелище мы выдавали красивое, эффектное, поэтому могли просто наслаждаться поединком и обществом друг друга. Дрались мы молча, что было логично, но иногда улыбались друг другу. Так прошло четыре раунда. Пора было что-то менять, продолжай мы дальше свою тренировку, народ бы заскучал. Похоже, и Мила это поняла — в пятом раунде её удары стали более неудобными и болезненными. Надо было что-то делать — лупить друг друга по-настоящему не хотелось.

В перерыве между пятым и шестым раундом у меня в голове созрел план. Надеясь, что Мила догадается, какую роль я ей отвёл в этом плане, в самом начале шестого раунда я подошёл к ней слишком близко и нанёс удар медленнее, чем обычно — сделал вид, что замешкался. Мила всё поняла: она перехватила мою руку, выполнила бросок, и наш поединок перешёл в партер. Зрители одобрительно загудели, так как все они болели за телохранительницу кагана, я тоже был рад, что пусть таким необычным способом, но спустя почти два года мне вновь удалось крепко прижать к себе свою девушку.

И тут до меня дошло, что я даже не думал о том, чтобы победить. Возможный проигрыш меня вообще не расстраивал; можно сказать, я даже хотел проиграть, чтобы каган похвалил Милу. Просто надо было это сделать красиво, чтобы не казалось, будто я поддался. И ещё имело смысл заканчивать поединок в этом раунде, а то очень уж всё затягивалось.

Правда, я так и не понял, зачем Мила вызвалась драться, неужели лишь для того, чтобы таким образом пообщаться со мной? Это было на неё не похоже. Но никакой другой причины для этого поступка я не видел.

Некоторое время Мила пыталась применить ко мне удушающий приём, одновременно не давая мне подняться. Впрочем, я особо и не стремился встать, хотя делал вид, что поставил перед собой такую задачу. В какой-то момент мне удалось извернуться так, что я оказался сверху на Миле, она попыталась вырваться, а я…

В общем, я даже сам не понял, как её грудь оказалась в моих ладонях и сколько продлился этот необычный захват. Я получил сильный удар открытой ладонью по уху и слетел с Милы, она высвободилась, набросилась на меня, повалила на траву лицом вниз и, прижавшись щекой к моей щеке, прошептала:

— Не спи!

А после этого я взвыл от боли, не застонал, а именно взвыл, так как мой локтевой сустав на правой руке был вывернут в максимально неестественное положение. Я не понял, как Мила это сделала, но боль была настолько сильная, что я аж прослезился. Разумеется, я тут же начал лупить левой рукой по траве, рефери это заметил и остановил поединок.

Я поднялся и посмотрел на руку, будучи уверенным, что она сломана, потому как боль не особо-то и прошла. Но я ошибся, перелома не было. Я попросил рефери побыстрее снять с меня блокирующий магию браслет, чтобы заморозить локоть и как-то уменьшить боль. Браслет с меня сняли, но до самолечения не дошло — довольно быстро ко мне прибежали лекари и привели меня в порядок. А Милу тем временем объявили победительницей поединка, и она наслаждалась аплодисментами зрителей.

Когда я, переодевшись, вернулся в ложу кагана, арену заканчивали готовить к поединкам боевых магов. Зрителей, чтобы они не скучали, в это время развлекали музыканты.

— Прошу прощения, Александр Петрович, что не оправдал надежд, — сказал я, присаживаясь на своё место.

— Да мы уже поняли, что ты не драться вышел, а за девичью грудь подержаться, — улыбнувшись ответил кесарь. — Жениться тебе надо, Рома!

Романов с Хуссейном рассмеялись, и я понял, что мой спонтанный оригинальный захват заметили все. В принципе мне было всё равно, разве что перед Айсулу было немного неудобно — хорош женишок. Но с другой стороны, после того как я опять встретил Милу, никто меня не заставил бы жениться на дочери кагана, какой бы прекрасной девушкой Айсулу ни была. Но последняя фраза кесаря напоминала, что просто так от меня не отстанут. И похоже, неприятные мысли о навязчивом сватовстве отразились у меня на лице, по крайней мере, Александр Петрович, глядя на меня, сказал:

— Ты всё правильно сделал, не стоит расстраивать юбиляра.

Похоже, как минимум от Романова мне не удалось скрыть факт того, что я поддавался, но радовало, что кесарь это дело неожиданно одобрил.

В скором времени начались соревнования боевых магов, но я на них особо и не смотрел, я всё думал о словах Милы. Что означало это «Не спи!»? Это было предупреждение. Мила чётко и конкретно предупредила меня, что ночью я не должен спать. И это точно не намёк на то, что ночью она придёт ко мне в гости.

Возможно, мне грозила какая-то опасность, или мне и Романову. Или только Александру Петровичу. Так или иначе, Мила вышла на поединок ради того, чтобы сказать мне эту фразу — здесь сомнений быть не могло. И я должен был отнестись к этому предупреждению максимально серьёзно.

А ещё она сказала это по-немецки. С одной стороны, ничего удивительного в этом не было — она знала, что я пойму, так как именно на этом языке я общался с рефери, не знающим русский. Но почему не по-русски? Мила-то, в отличие от рефери, русский знала, но обратилась ко мне на немецком. Выходит, она скрывала от кагана, что она русская. Возможно, выдавала себя за немку. Наверное, и имя у неё теперь было другое. Скорее всего, другое.

И момент для предупреждения она выбрала удачный — перед тем, как взять меня на болевой приём. Если вдруг кто-то услышал эту фразу, её вполне можно было связать с поединком. Заявить сопернику «Не спи!» и поймать его на болевой — очень логично. Но вот только что она этим хотела сказать?

О фразе Милы я думал до конца турнира, о ней же думал и на ужине. Он кардинально отличался от обеда: был накрыт на свежем воздухе в огромных шатрах и проходил в смешанном европейско-казахском стиле: гости сидели на стульях, а на столах встречались европейские блюда.

Гостей было море. Кагану и его семье пришлось выполнять церемониальные функции, и к моей радости, рядом с Айсулу меня не посадили; таким образом весь вечер я был предоставлен сам себе и своим мыслям, навязчивым мыслям о Миле и её странном предупреждении. Мне очень хотелось рассказать Александру Петровичу об этом, но я не решался. Не так уж много было шансов, что кесарь всерьёз воспримет слова девушки, разыскиваемой ФКБ за убийство, совершённое в Новгороде, девушки, которая работала на кагана явно не под своим именем.

А вот шанс на то, что Романов поделится полученной информацией с Абылаем, был. Пусть маленький, но был. Поэтому рассказывать ему всё не стоило. Но и оставлять кесаря в неведении я не мог. В итоге, когда уже далеко за полночь все стали расходиться и мы с Романовым отправились к нашим юртам, по пути, убедившись, что меня никто, кроме кесаря, не слышит, я сказал:

— Александр Петрович, у меня нехорошее предчувствие, а Вы без охраны, разрешите мне переночевать в Вашей юрте и проследить, чтобы ничего не случилось.

— Вообще-то, посольская охрана меня возле юрты уже дожидается, — ответил кесарь.

— Вы вызвали охрану? — удивился я.

— На ночь охрана всегда приезжает, это правило. Да и я сам такую защиту ставлю по периметру юрты, что даже твоя бабушка незаметно не проберётся.

— Но у меня очень нехорошее предчувствие, — настаивал я.

— Предчувствие? — переспросил кесарь. — Что-то ты мне недоговариваешь.

— Это трудно объяснить и долго рассказывать, просто разрешите переночевать в вашей юрте. Я Вас не обманываю, у меня очень нехорошее предчувствие.

— Я чувствую, что не обманываешь.

На самом деле я и обманывал кесаря, у меня действительно были очень нехорошие предчувствия после слов Милы. Так что всё было честно.

— Хорошо, — после некоторых раздумий ответил кесарь. — Пойдём. Мне так даже проще. А то мало ли что, я потом не хочу перед твоей бабушкой объясняться.

Мы дошли до юрты Александра Петровича, возле неё нас встретила охрана — четыре крепких парня в форме сотрудников российского посольства.

— Всё как положено, — пояснил Романов. — Ребята серьёзные, все боевые маги. Не скажу, что любую атаку отобьют, но до момента, пока я проснусь и приду на помощь, продержатся.

Охранники остались на улице, встав с четырёх сторон, таким образом, чтобы полностью контролировать подходы к юрте, а мы вошли внутрь.

— Вон на ней можешь прилечь! — сказал кесарь, показывая на стоявшую у одной из стен оттоманку.

— Благодарю, — ответил я. — Но я спать не буду.

— Это уже твои проблемы, — усмехнулся Романов и принялся ставить защиту.

Александр Петрович возился примерно полчаса: начитывал какие-то заклинания, расставлял повсюду артефакты, и в итоге удовлетворённо вздохнул и сказал:

— А вот теперь можно ложиться спать и вообще ни о чём плохом не думать!

После этого кесарь убавил свет, разделся, залез в кровать и тут же захрапел. Похоже, он был полностью уверен в силе своих заклинаний и артефактов.

Но я всё же решил не спать, очень уж мне запали в душу слова Милы. Я перетащил оттоманку почти на центр юрты, чтобы видеть с неё всё пространство, и прилёг. Спать не хотелось, да и к тому же я умел это дело контролировать — бодрствовать двое-трое суток при желании я мог вполне, а уж одну ночь и подавно.

Проснулся я от громкого, я бы даже сказал, истошного женского крика. Но почему проснулся? Как я мог уснуть? Как долго я спал? Все эти вопросы пронеслись в голове табуном диких степных лошадей, но я даже и не пытался на них ответить, было не до того. Голова побаливала и была словно налита свинцом, перед глазами стояла пелена, которая, впрочем, довольно быстро рассеялась, и я увидел перед собой… Милу. Она стояла буквально в трёх метрах от меня и держала в руках две изогнутые восточные сабли. Клинки были в крови, а лицо Милы искажала ярость.