Инквизитор Божьим промыслом книга 15 Чернила и перья

Глава 47

От Малена до Вильбурга при хороших лошадях можно добраться быстро, но это если ты без жены, монашек-приживалок, немолодых уже, без детей, которые то хотят есть, то животом маются, то уйдут из трактира от нянек смотреть пруд с гусями и потеряются… А ещё без телег, которые полны слуг и всякого добра и едут не спеша…

В общем, обычно скорая дорога растянулась для барона аж на четыре дня и вымотала его изрядно, тем более что жара южная пришла и сюда, и в мерзких придорожных трактирах он вовсе спать от неё не мог.

— Отчего же вы так мрачны, душа моя? — интересовалась баронесса, глядя на хмурого супруга. Сама-то она была на подъёме, ей всё нравилось: и хлопоты, и дорога, и еда в трактирах; она вся была в предвкушениях столицы.

— Так жара вон какая стоит, — отвечал ей супруг невесело.

— Ох, — беззаботно помахивала госпожа Эшбахта ручкой, — из-за таких пустяков грустить? Вы водички побольше пейте или пива, просите у трактирщиков, чтобы из погреба было. Вот и вся беда.

— Дождей нет, пшеница даже тут горит, — нехотя пояснял ей супруг. — Урожая в этом году не будет.

А баронесса опять машет ручкой:

— Ничего, авось мужички наши соберут чего-нибудь, с голоду не помрём.

«Ну и как с нею, с дурой, разговаривать?», — думает генерал и спешит в свою карету.

А на второй день пути он ещё и повстречал одного человека. Был тот человек одет в цвета Его Высочества, Волков его успел разглядеть в окно.

«Гонец герцога», — верно определил он и не ошибся.

Гонец поначалу проехал мимо Волкова, но потом, переговорив со слугами, что ехали в последней телеге, нагнал карету барона и сообщил:

— Письмо от Его Высочества.

— Письмо? Ну давайте, — просит генерал. И пока разворачивает бумагу, спрашивает у гонца: — Так вы в Эшбахт ехали?

— Именно так, господин, но вспомнил, что у вас на гербе ворон, и на карете у вас он, вот так и догадался, что это вы.

Волков кивает ему: понятно. А сам уже начинает читать. Поначалу он думал, что это будет окрик сеньора, думал, что Малены успели съездить во дворец, весть о его ночном нападении на дом Гейзенберга дошла уже до столицы и теперь герцог будет требовать, чтобы это не повторилось; но он ошибся, в письме герцог просил его поспешить в столицу, так как его ждут на государственном совете для доклада.

— Ну, что там у вас? — баронесса не удержалась и вышла из своей кареты размять ноги, ей было интересно, что происходит. — Письмо? От Его Высочества? И что он хочет?

— Он хочет знать, к какому дню назначать торжества, — абсолютно серьёзно отвечает ей супруг.

— Торжества? — госпожа Эшбахта немного удивлена. — Какие ещё торжества?

— Торжества в честь вашего прибытия, — всё так же серьёзно отвечает ей Волков.

— Моего? — теперь супруга генерала удивлена. И не она одна. Фон Готт тоже таращится на генерала, да и гонец, что ждал его ответа, тоже не всё понимал. А барон продолжал:

— Курфюрст интересуется, какого цвета будет ваше платье, чтобы обить стены бальной залы ему в тон.

Лицо баронессы отражает все её мысли, всё гамму вдруг заполнивших её эмоций; она широко раскрывает глаза, они у неё стекленеют, видно, женщина уже представляет приёмы, обеды, балы и охоты в свою честь, а потом в глазах вдруг появляется страх, кажется, баронесса понимает, что для всего этого у неё нет надобного количества платьев. И кто во всём этом виноват? Ну конечно же… Она почти с негодованием глядит на супруга. Но что теперь кого-то обвинять, когда надо действовать… Теперь у баронессы новый взгляд: надобно платья те купить, пошить срочно… И снова у неё испуг в глазах: ах, сколько же ей нужно успеть всего сделать по приезду в столицу. Как всё успеть-то? Ведь для появления при дворе ей каждый день надобно будет новое платье… так продолжается несколько мгновений, пока она наконец не начинает о чём-то догадываться, тем более что генерал теряет свою серьёзность и начинает тихонько посмеиваться, глядя на жену. И тогда она воскликнула:

— Так вы, что?‥ Вы, что?‥ Потешаетесь надо мной? — И в её голосе звенело негодование, так как это действо происходило ещё и при посторонних людях. Ладно ещё при фон Готте и слугах, так ещё и при гонце герцога. Это уже раззадорило баронессу всерьёз. — Смеётесь над собственной женой?

После чего барон ей не ответил, а сразу сказал гонцу:

— Езжайте в Вильбург, передайте Его Высочеству, что я уже еду.

И тот тут же развернул коня, а Волков, не дожидаясь следующих тирад супруги, которая закипала от негодования, поторопил её:

— Госпожа моя, садитесь уже в карету, родственник ваш ждёт нас в Вильбурге. — После чего велел кучеру трогать и сам закрыл дверцу кареты.

Да, и всё-таки дом его в Вильбурге был мал. Уж на что рассчитывала баронесса, думая о своём жилье в столице, он не знал, но точно не на эти хоромы. Теперь она ходила из покоев в покои с лицом весьма постным: нет, не это рассчитывала увидеть. Мария и мать Амалия ходили следом и негромко обсуждали комнаты. Генерал водил их, показывал им всё и потихоньку раздражался от высокомерного молчания супруги и вида явно разочарованного, но тут же успокаивал себя: а чего злиться, сам и виноват, какого дьявола тащил её сюда? Думал, будет иначе? С нею-то?

— Не ахти, — наконец вынесла вердикт баронесса; говорила это она, обращаясь к приживалке-монахине, но ясное дело, что хотела Элеонора Августа донести своё мнение, конечно, до супруга. На что он, естественно, ей заметил:

— Так родственничек ваш щедростью не прославился.

И тут супруга его выдаёт фразу, от которой барона передёрнуло:

— Так старались бы получше, — и, взглянув мужу в его округлившиеся от удивления и даже возмущения глаза, она и добавляет как ни в чём не бывало: — Тогда, может, и сеньор ваш был бы с вами поласковее.

Сказала и пошла смотреть кухню и людскую. А Волков же остался стоять в раздражении и замешательстве, даже не зная, что крикнуть супруге вдогонку. А потом, увидав Гюнтера, сказал ему недовольно:

— Неси-ка мне настойки монаха, те, что умиротворяют кровь и сердцебиение.

Сел на стул возле обеденного стола и, пока слуга отсчитывал ему лекарства, глядел, как бегают, знакомясь с домом, сыновья; вот они забежали в столовую и остановились, и старший спрашивает:

— Батюшка, а мы тут надолго?

— Не знаю; а вам, барон, тут нравится?

— Люблю город! — почти кричит Карл Георг. — Пойду на улицу гулять!

— Без нянек — никуда, — требует отец. И тут же обращается к среднему своему, Генриху Альберту: — Хайнц, а вам дом нравится?

— Нравится, батюшка, — сразу отвечает второй сын. — Я хочу тут жить подольше.

— Неужели? И почему же? — снова спрашивает отец.

— А здесь учителя нет, — поясняет Хайнц и улыбается.

— А-а! — орёт старший. — Нет здесь этого дурака, и поэтому нам тут нравится!

— Барон, я запрещаю вам так высказываться об учителе, — строго произносит отец, принимая от слуги стакан с лекарствами. — Слышите меня?

— Да, батюшка! — кричит сын, уже выбегая из столовой.

Волков выпивает снадобье и слышит, как Мария и монахиня уже собираются идти по лавкам, продукты покупать, надобно готовить ужин. А Волков просит у слуги воды и чистой одежды, в дорожной во дворец идти не подобает.

— И что же, вы уходить надумали? — в проёме дверей появляется супруга. — Дело-то к вечеру уже… Чай, во дворце и нет никого.

— Вот пойду и проверю, — довольно холодно замечает ей супруг. — Теперь буду стараться изо всех сил, чтобы вашему родственнику угодить, может, одарит домом побольше, уж вас порадовать надеюсь.

Супруга смотрит на него с укором, а потом и спрашивает:

— А деньги на платья и на прочую одежду когда мне дадите?

Волков жестом просит Гунтера подать ему дорожный ларец. Слуга всё понимает сразу и ставит тяжёлый ларец перед господином на стол. Волков ключиком отпирает его и отсчитывает супруге горку серебра, затем всё складывает в кошель с наставлением:

— Здесь двести талеров. Пятьдесят монет оставьте, завтра сам вам платье подберу.

Дом был мал для его семьи и всех тех людей, что с ним приехали. Во дворе места хватило всего на одну карету, а в конюшне поместилось всего шесть коней. Карету, две телеги, дюжину лошадей и почти всю охрану, что он взял с собой, пришлось размещать в постоялых дворах, что были по соседству. Кляйбер места для лошадей и людей, конечно, нашёл, вот только стоило это недёшево. Тут, в столице, всё было недёшево. И посему генерал надеялся управиться со всеми делами как можно быстрее и из Вильбурга отбыть.

«Хорошо бы управиться дня за три, — мечтал генерал. — Доклад на совете, потом пару дней пройтись по приёмным, попробовать выклянчить каких-нибудь денег в награду за Винцлау, а потом и уехать отсюда побыстрее». Но с самых первых его шагов по идеально убранному дворцу он понял, что придётся ему подождать. Уже въехав во двор, по количеству карет и людей воинских, всяких посетителей, по количеству слуг с лакеями в том числе, он стал думать, что герцога во дворце нет. И оказался прав. Офицер стражи у дверей сообщил ему, что его высочество отбыл в Хардтвальд и когда вернётся, офицеру было неизвестно.

Хардтвальд — любимое место, где Его Высочество предавался главному развлечению знати, охоте; по сути, то был большой охотничий парк с множеством охотничьих домиков и уютных лесных замков, и тянулся тот парк вдоль реки Марты на многие вёрсты. И ехать до парка, до главного замка, надобно было день, и то на хороших конях.

«Нет, не поеду, устал уже от дороги, живу в каретах и постоялых дворах, — решает для себя генерал. И думает, идя по коридорам дворца: — Вот в этом весь наш герцог, наш сеньор… Сначала торопит: езжай быстрее, дела не терпят; гонца с письмом шлёт, а потом вдруг стало его очаровательной фаворитке скучно, и он со всем двором отправляется на охоту».

Раздражение. Фон Готт и Кляйбер, видя настроение командира, ничего не говорят, идут сзади молча.

Ничего тут не попишешь, злиться нет смысла… Он поднимается на самый последний этаж; здесь почти нет людей, и лакеев мало, сюда редко кто забирается из придворных или просителей. Здесь почти всегда пустая приёмная его приятеля барона фон Виттернауфа, министра по тайным делам Его Высочества. Секретарь, конечно же, Волкова узнаёт, кланяется ему и сообщает:

— Господин министр отсутствует.

— Уехал с герцогом в Хардтвальд? — догадывается генерал.

— Нет, — отвечает секретарь, он юноша умный, куда уехал начальник, он не говорит, а лишь сообщает: — Господин барон обещал вернуться через два дня.

«Значит, где-то обделывает очередное дельце по поручению курфюрста. Жаль… Хоть было бы от кого новости узнать». Он заглянул в приёмную канцлера… Видно, тот тоже не уехал с курфюрстом — приёмная битком, аж дышать нечем, и генерал, быстро раскланявшись с парой знакомых, поспешил оттуда уйти. И тут, уже у главной лестницы дворца, стучат туфельки по мрамору ступеней, и его догоняет…

— Барон… Барон, подождите меня…

Ах, как она была хороша… развратна и привлекательна. Это была Амалия Цельвиг… Платье её по дворцовой моде было так открыто, что и руки, и грудь её были обнажены, а голову не покрывала и самая маленькая тряпица, словно она была юной девой, а не пожившей уже тридцатилетней женщиной. И ему, конечно, надо бы было держаться от столь раскованных особ подальше, особенно на людях, но генерал пренебрёг всякими приличиями и протянул к ней обе руки.

— Ах, дорогая моя, — он разглядел её получше и удивился: — Кажется, вы помолодели с последней нашей встречи.

— Я выхожу замуж, — сразу похвасталась придворная дама, поднимаясь на цыпочки и прижимаясь к его щеке своей щёчкой, — мой жених работает в казначействе. Ах, как хорошо, что мне о вас сообщили лакеи от входа. А то слухи о том, что вы приезжаете, ходят по замку уже неделю, а вас всё нет. Вас уже все заждались.

От неё пахло духами и чем-то таким, чем веет от легкомысленных дам, обитающих во дворце. Грудь красотки так близка, её соски под материей платья почти прикасаются к его груди. Барона так и подмывает положить ей руку… хотя бы на её округлые предплечья.

«Распутная… И именно это её распутство так притягательно. И как она может носить такие платья, когда у неё есть теперь жених?».

— Вот как? — удивился генерал и усмехнулся. — По герцогу не сказать, что он сильно меня ждал.

— Ах, не смотрите на то, что он уехал, у него последнее время отношения с Софией нехороши. Вот он и пытается… — говорит ему красотка, чуть понизив голос.

— Нехороши отношения? — переспросил Волков.

И тут Амалия и вовсе зашептала:

— Я не хотела писать вам о том в письме, но говорят, что юная фон Аленберг не так опытна, чтобы разжигать в нашем господине огонь страсти всякий раз, когда он того желает, — она сделала ему знак, подняв многозначительно брови, — а господин-то уже немолод…

Да уж… Барон на секунду задумался… Почему-то генералу этот рассказ про герцога показался… печальным. Сеньор его действительно был немолод, он лет на шесть или даже семь был старше самого Волкова. И тут генерал вдруг подумал, что через семь или восемь лет, может статься, и в нём самом уже не так легко будет разгораться огонь страстей.

«Времени не так уж и много… Пролетит оно так быстро, что и оглянуться не успеешь… Моргнёшь, а твой старший сын уже и в седле… Так что нужно спешить жить».

И, словно поняв его мысли, Амалия ему и говорит тихо:

— Барон, а я по вам скучала, не желаете пригласить меня к себе?

— Желаю, — Волков опять оглядывает её открытые плечи; он всегда вспоминал, как она могла абсолютно голой, не обращая никакого внимания на слуг, — ну, это присуще, кажется, всем придворным — сесть за стол завтракать. И он повторил со вздохом: — Желаю, но на сей раз я приехал с женой. Пригласить вас к себе в дом я, конечно же, не могу, да и увезти вас куда-нибудь в трактир тоже. Жене обещал быть к ужину. Кстати, а как же на то посмотрел бы ваш жених?

— Мой жених? — придворная красотка смеётся. — Он целует мне руки… И ноги… И дальше то делать будет. А его семейка молит Господа за то, что я устроила их сыночка в казначейство.

— Ах вот как это было?

— Конечно, — отвечает Амалия. Кажется, она даже гордилась этим. — Он был всего-навсего соискатель на должность, а таких было две дюжины, это я его туда устроила, первый писарь казначейства Прулинг — мой старый друг.

— Друг? — смеётся генерал. — Друг, который время от времени заглядывает вам под юбки?

— Ах, мой дорогой генерал, — нерадостно вздыхает красотка. — Женщине при дворе так не просто выживать. Ей приходиться заводить друзей среди придворных, — и она замечает уже довольно цинично: — Главное здесь — не переступать черту и не скатываться до уровня поваров и лакеев. Друзья должны быть высокопоставленные. Так что дружбе с вами мой жених точно противиться не станет, ещё и похвалит меня, — она наконец смеётся. — Напутствует меня как-нибудь: «Сделайте всё, моя птичка, чтобы генерал остался счастлив».

Волков тоже смеётся и замечает:

— Иметь такую суженую вредно для гордости, но полезно для карьеры.

— Конечно; тут, при дворе, многие так и делают карьеры, — тоже смеётся красотка, — иной раз женятся на любовницах высших лиц, чтобы жить припеваючи в домах своих жён, которые куплены им любовниками. Ну так что, генерал? — она заглядывает ему в глаза. — Неужели вы не захотите попользоваться чужой невестой? — потом женщина льнёт к Волкову, прижимается к нему грудью, обнимает его, делает это весьма раскрепощённо, так как на лестнице в этот вечерний час никого, кроме лакеев на этажах и его оруженосцев, нет.

А ему уже не хочется расставаться с распутной и соблазнительной невестой какого-то писаря из казначейства… и он начинает думать, как ему быть… Думает о том, что можно Амалию вывезти в какой-нибудь кабачок с комнатами… Вот только потом, ночью, нужно будет возвращаться к жене… Но тут на лестницу со стороны женской половины замка выходят две женщины, они куда-то спешат. И, лишь бросив на них взгляд, Амалия Цельвиг сразу отстраняется от него. А женщины это влиятельные… Он точно видел их не раз, на приёмах, да и в замке вообще, и его очаровательная приятельница тихо подтверждает догадки генерала:

— Фрейлины герцогини.

И те женщины, было видно, торопились, а увидав генерала, одна из них помахала ему рукой, и они стали спускаться к нему. Волков был немного этому удивлён и при приближении дам поклонился им, а те дружно сделали перед ним книксен, Амалию Цельвиг, что стояла тут же, дамы просто проигнорировали, и старшая, кажется, строгого нрава дама, которую он не раз видел на приёмах, заговорила:

— Дорогой генерал, позвольте представиться, я Генриетта Розен фон Голдеринг, а со мною, — она галантным жестом указала на свою спутницу, — Аделаида фон Шеленброк. Мы фрейлины, статс-дамы двора и фрейлины Её Высочества. Уж простите, что обращаемся к вам вот так, на лестнице, без должных представлений и приличий…

— Конечно, добрые госпожи, у нас, у военных, церемонии не в почёте. Я Иероним фон Рабенбург, барон; хоть я и не имел чести быть вам представленным, не раз видел вас при Её Высочестве…

Дамы улыбались ему и снова делали книксен, а потом заговорила вторая фрейлина:

— Нам только что сказали, что вы при дворе, и герцогиня сразу послала нас искать вас; слава Господу нашему, вы ещё не уехали…

— Её Высочество послало вас искать меня? — удивился Волков.

— Господин барон, — почти официальным тоном продолжала старшая фрейлина, — герцогиня просит вас быть к ней, и молодой принц тоже просит. Он как раз был у матушки, когда мы узнали, что вы приехали, и сразу оживился, едва не сам пошёл вас искать.

— Её Высочество и принц желают меня видеть? — опять удивляется генерал. «С чего бы это?». До сих пор супруга герцога интереса большого к нему не проявляла.

— Ну как же, — снова заговорила старшая из дам. — Во дворце только и разговор, что о ваших подвигах в Винцлау. Все хотят знать о ваших приключениях не понаслышке, а из первых уст.

— О моих приключениях? — сначала генерал удивился, а потом и рассмеялся. — Да откуда при дворе о них проведали, если я только сегодня сюда приехал?

— Уже неделю, как о вас только и говорят, первым стал говорить барон Виттернауф, говорил, что вы разорили и сожгли гнездо колдунов. Что таких злодеяний, что творились там, даже вы, человек в деле инквизиции опытный, не видали, — рассказывала Генриетта Розен фон Голдеринг.

— Эти слухи имеют под собой почву? — поинтересовалась Аделаида фон Шеленброк.

— Колдуны Тельвисы, вся семейка и их прихлебатели, были наикровавейшими гадами, что мне довелось встретить, — уверил их генерал.

— Барон! — Аделаида фон Шеленброк молитвенно сложила руки. — Вы обязаны нам всем рассказать об этом своём подвиге. И это не мы вас просим, вас просят сама герцогиня и принц. Они приглашают вас.

— Добрые госпожи… Передайте Её Высочеству герцогине и Его Высочеству принцу, что для меня это большая честь, вот только я сейчас не могу принять их приглашение.

И тут обе фрейлины, как по команде, взглянули на стоявшую тут же Амелию Цельвиг, и во взгляде их читалось: уж не это ли повод его отказа. И чтобы всё объяснить им, барон рассказывает:

— Я только что приехал, ещё даже не разместился дома у себя, ехал четыре дня со всей семьёй, а вы и представать себе не можете, как это непросто путешествовать с моей семьёй… Если герцогине и принцу будет угодно, то завтра вечером я буду в полном их распоряжении.

— Прекрасно, прекрасно, — произнесла Аделаида фон Шеленброк с видом удовлетворённым. — Мы так и передадим Её Высочеству.

— Значит, завтра к ужину герцогиня и мы все будем ждать вас, барон, — закончила Генриетта Розен фон Голдеринг. — И, кстати, думаю, герцогиня захочет познакомиться с вашей супругой.

— Супругой? — переспросил Волков.

— Ну, вы же приехали с нею?

— Да, именно, — соглашается он, понимая, что его обещания супруге о приёмах и ужинах, судя по всему, воплотятся в жизнь.

— Ну, в таком случае считайте, что герцогиня приглашает вас обоих. Я уполномочена Её Высочеством выбирать её гостей, — важно сообщила старшая из фрейлин.

В ответ Волков лишь поклонился, и они расстались. А когда дамы, переговариваясь о завтрашнем ужине, скрылись на этаже, он и говорит красотке Амалии:

— Свидание наше, дорогая моя, нынче придётся отложить, потом время найдём, а пока поеду обрадую жену.

— Ну, после так после… — с видимым разочарованием соглашается придворная красотка. — Хотя и жаль, уже хотела отвести вас в один чуланчик, которым заведует моя товарка, кастелянша постельных покоев молодого принца; вот она позавидовала бы, вас увидав, — но Амалия не уходит, а тут же цепляется ему на локоть. — Тогда пойду хоть провожу вас до кареты.

Он соглашается, но смеётся:

— И охота вам таскаться по лестницам?

— Надо, чтобы все видели, что я ваша любовница. — говорит она.

— Ну, кажется, все уже и раньше то видели, — усмехается генерал. — В прошлый мой визит.

— Надо, чтобы ещё… Чтобы опять… Все во дворце должны знать, что я всё ещё с вами. Эти заносчивые бабы из свиты герцогини меня с вами видели… обо всём теперь болтать станут… герцогине доложат непременно. И то хорошо для моей репутации, — она смеётся. И видя, что он удивлённо смотрит на неё после этих слов, добавляет: — Репутация у дам придворных считается иначе, чем у иных. Тут чем ближе ваш сердечный друг сидит к герцогу на обеде, тем выше и вам при дворе быть.

На прощание она целует его возле кареты, а он дарит ей тяжёлый папский флорин. На эту потаскушку ему совсем не жалко золота.

А после, уже когда карета везла его по ночному городу, он думал об Амалии Цельвиг, о дворцовых нравах и, как ни странно, о герцоге.

«И что у него за жизнь? Как вообще можно жить при дворе, где любая твоя оплошность, даже оплошность с женщиной, тут же становится известной для всех этих людишек, что живут под твоей крышей».

Весь прекрасный дворец был буквально пропитан запахом денег и связей. Всё тут было прекрасно: и внутреннее убранство, и дорогие кареты с богатыми упряжками во дворе. Зеркала, паркеты, мрамор и большие окна — всё это великолепие иному человеку могло вскружить голову, тем более что по коридорам и лестницам прекрасного здания сновали прекрасные и распутные женщины. Здесь почти всегда в каких-нибудь покоях звучала музыка… И всегда можно было найти пищу, вино и собутыльников… Вот только жить при дворе или даже ежедневно бывать тут ему совсем не хотелось…

— Ну, вы видели герцога? — сразу спросила его баронесса, едва он вернулся домой.

— Герцог уехал на охоту, — отвечает ей муж, садясь на стул возле стола и устало вытягивая ноги. Он берёт у Гюнтера стакан со снадобьями и отпивает глоток. А Мария и ещё одна девица носят ему с кухни ужин. А пока Гюнтер подаёт ему домашние туфли, жена встаёт рядом с ним, ей интересно, как там дела во дворце, но тут она вдруг начинает принюхиваться, а после говорит ему с непониманием:

— Кажется, от вас пахнет благовониями, — жена склоняется к нему, не обращая внимания на слуг, и начинает нюхать его так же, как гончая берёт след.

«Наверное, от Амалии остался запах, но как она учуяла?!», — думает генерал и отвечает ей:

— Вы приглашены завтра на ужин.

Жена замирает и прекращает изображать из себя охотничью собаку, она смотрит на него с изумлением:

— К герцогу?

— Я же вам, кажется, сказал, что герцог уехал на охоту и будет дня через два, — отвечает супруге генерал, принимаясь за свиную отбивную с чёрным перцем. — Мы приглашены к Её Высочеству.

— К Её Высочеству, — с придыханием повторяет супруга и поднимает взгляд к потолку; и по лицу её распространяется блаженство, как будто там, под потолком, она видит сияющий свечами, серебром и дорогим стеклом накрытый стол, а за ним — прекрасные дамы и кавалеры. Играет музыка… и она, Элеонора Августа фон Эшбахт, баронесса фон Рабенбург, абсолютно естественна и уместна среди этого великолепия и всяких других дам и господ. И тут вдруг женщину поражает ужас, словно в своих мечтах она углядела что-то страшное, её лицо оборачивается к мужу, и она произносит едва не со слезами в голосе:

— Но у меня же нет платья.

А Волков как раз, отпив вина из стакана, и предлагает ей:

— Завтра с утра этим и займёмся, я поеду с вами.

— И что же, по-вашему, — жена садится с ним рядом, — я без вас и подъюбников не выберу?

— Подъюбники выберете, но платье для приёма выбрать вам помогу я, — настоял генерал.

— Уж вы выберете, — говорит она недовольно. И снова наклоняется к нему и начинает принюхиваться. — А отчего же вы так пахнете?

— Так пахнут фрейлины герцогини, — отвечает ей супруг.

— И что же, вы обнимались с ними, что ли?

— Да, и с герцогиней тоже, — с сарказмом замечает Волков. Потом смотрит на жену долгим взглядом и продолжает. — Ах, как же вы глупы; уж и не знаю, брать ли вас завтра на ужин? Боюсь, вы и там начнёте дурить.

— Ничего я не начну… — тут же вспыхивает Элеонора Августа. — Господи, уж у мужа собственного и спросить ничего нельзя, сразу дурой выставляет.

Обычно жена его засыпала до того, как он приходил в спальню, а тут нет — ждала и, когда он улёгся в постель, придвинулась к нему поближе, улыбалась при том:

— Ну, расскажите, что сказала вам герцогиня, как вас привечала, обо мне что спрашивала?

Волков всё и рассказал ей, не упомянув только Амалию, а у супруги появились ещё вопросы, и тот вечер баронессе был приятен, так как помимо сладких мечтаний и предвкушений, муж ещё проявил к ней внимание, и засыпала баронесса счастливая.