Инквизитор Божьим промыслом книга 15 Чернила и перья

Глава 20

Проснулся он уже в полдень, от жажды; он выпил немного воды и выглянул в окошко кареты. Дорога, забитая телегами, тянулась всё вверх и вверх. Виноградники, жёлтые пятна пшеничных полей, мельницы, участки с зелёным хмелем, орех на крутых склонах. В общем, красота. Чуть поодаль за каретой едет Кляйбер.

— Хаазе с пушками был уже? — интересуется генерал.

— Час назад или около того, как миновали, — отзывается его новый оруженосец. — С ним был Мильке, а до того проехали обоз с Нейманом.

Волков снова прячется в душной тени кареты, пьёт ещё. Можно и поесть немного, сделать привал, кажется, голод в нём уже просыпался, но он решает немного подождать. После полудня начнётся самое пекло, вот тогда, чтобы не мучать лошадей, можно будет встать в тени и пообедать. Барон снова откидывается на подушки и просыпается уже в тяжёлой и пыльной духоте заканчивающегося дня, выглядывает в окошко… Он видит дорогу, забитую телегами, горы, горы повсюду…

«Вот дьявол, вечер уж близок. Проспал весь день, этой ночью точно не усну уже».

— Фон Готт, где мы? — спрашивает генерал, разглядывая окрестности.

— Встречные мужики говорят, что уже в Эден въехали. Но сдаётся мне, что до Ольдента до ночи всё-таки не успеем, — отвечал запылённый дорогой оруженосец.

Получалось, за этот день Волков проехал большую часть пути до перевала. И ближе к сумеркам генерал решает остановиться на ночлег в большом трактире, надеясь на хорошую кухню. Но его надежды не оправдались. Постояльцев всяких тут было в избытке. Всё купцы, купцы. И его людям пришлось требовать ему лучшие покои, хорошие простыни, ванну и чуть не силой заставлять лакеев таскать ему воду для мытья. После жаркого дня ванна была очень кстати, но это было единственным, что ему тут пришлось по душе. Стряпня здесь была отвратной, вино казалось разбавленным, а ещё в перинах было много голодных клопов… В общем, генерал не спал, а отдыхал в полузабытьи, дожидаясь утра, а едва оно стало приближаться, едва в трактире зашевелилась прислуга, он безжалостно будил своих невыспавшихся людей, чтобы те вставали и готовились к дороге.

Можно было сразу поехать по главной дороге на Ольдент и заночевать перед перевалом в забитых возницами и купцами трактирах. Но…

Доменный город Её Высочества, Эдденбург, на фоне гор смотрелся как место сказочное. Солнце как раз уже покатилось к западу, и посему стены его и башни, шпили и колокольни соборов и те дома, что виднелись на востоке, казались с дороги белыми, едва ли не сияющими. Волкову не было нужды заезжать в Эден. То был немалый крюк, причём ещё и в гору, но в своем послании Кёршнер сообщал, что ещё одно письмо, кроме как в Швацц, он направил на всякий случай и на императорскую почту графства Эден. И генерал решил не проезжать мимо белых башен и свернуть с главной дороги. И не пожалел.

Город был невелик, не Швацц и уж тем более не Ланн, даже Малену он уступал по простору. А так как Эдденбург стоял меж двух гор, а рассекала его небольшая, но быстрая речушка, то и улицы у него были непросты, извилисты и в некоторых местах узки, но всякому сразу бросалось в глаза, что город не беден и ухожен. Дома в нём побелены или покрашены, а крыши все под яркой, хорошей черепицей, и то было для глаз умиление. Даже на рыночной площади, и там был порядок, а ещё, переезжая один из красивых мостов через реку, фон Готт, остановившись, прочитал у моста вывеску: «Двадцать талеров штрафа, а нет, так двадцать ударов плетью всякому будет, кто вздумает бросать объедки, печную золу, или кости, или ещё какой сор по берегам и в реку. Бургомистр».

— А табличка-то на совесть сделана. На камне высечена, на века, — замечал оруженосец, и они с Кляйбером удивлялись тому.

— Двадцать монет… Однако, — качал головой кавалерист. А потом и добавлял: — Это чтобы в паводок по осени или по весне низ города не заливало.

— Да тут вообще везде чисто, — замечал фон Готт.

— Ага, как в Вильбурге.

Как в Вильбурге. Да. Генерал слушал их разговор, пока пропускали встречную телегу через мост. Слушал и смотрел на горожан. И замечал, что те люди опрятны и чисты, хоть не в бархате и не в золоте. А в первом же трактире ему — из-за чистого фартука — понравился трактирщик, который низко кланялся и говорил генералу:

— Клопов у нас нет, господин, перины прожариваем каждую неделю, а простыни стираем, а вечером у нас с гор дует ветер, и если не закрывать окон, то спать будет прохладно, и лошадкам вашим будет хорошо.

К тому же оказалось, что жена трактирщика заправляет на кухне с большим умением, и в кухонном деле она мастерица. К ужину господину и его людям повариха подала изумительных жареных перепелов с соусом из яичных желтков и горчицы, копчёное сало, печёную свиную шею, нашпигованную морковью и чесноком, свежий, чуть кисловатый крестьянский хлеб, а на десерт — персики и большие красные сливы с мёдом. А ещё из погреба им принесли холодного вина, вина отменного.

— Это наше, эденское, с наших склонов, тут ему солнца хватает с избытком, — хвалился трактирщик, когда генерал заметил ему, что вино превосходно. В общем, за такой ужин и за хорошую постель утром генерал дал трактирщику талер. На треть больше, чем тот просил. И пребывание в Эдденбурге ему понравилось. И люди, и город были очень приятны. И письмо от Кёршнера на почте дождалось его. Вот только в том письме ничего нового для себя барон не нашёл. Оно было точно таким же, слово в слово, как и то, что фон Готт получил в Швацце. А когда на заре они выезжали и генерал хвалил кухарку, так трактирщик ему на прощание и говорит:

— Что тут сказать, моя Мария и вправду мастерица из первейших, но это вы ещё у нас осенью не были. Вот где будут соусы. Ведь с конца августа, с первыми дождями, у нас начинаются трюфеля, тогда приезжайте. Вот уж подивитесь её умениям. Ведь у нас тут такие трюфеля растут вокруг города, о-о… — он машет рукой, — наместник графини лес по склонам вокруг города рубить не дозволяет, и там, почитай, под каждым деревом по трюфелю лежит. А к зиме поближе к нам даже из Ламбрии купчишки жалуют, трюфель скупать. Вот какой он у нас.

— Трюфель, — кивает генерал. Он очень уважает это лакомство. — Трюфель, он стоит путешествия…

Вся дорога к перевалу оказалась забита огромными возами, что везли на север олово, бронзу или эденскую соль. Навстречу тоже шли возы с товарами, но их было много меньше, к тому же часть возов и вовсе шла пустой. В общем, хоть дорога и была широкой, но она была горной, извилистой и перегруженной. Волков вспомнил, что когда ехал сюда, в Винцлау, его отряд шёл быстрее, чем он сейчас ехал в карете. Впрочем, этому было объяснение: впереди отряда шли кавалеристы, которые где добрым словом, а где и плетьми и пинками расчищали путь барону и его людям. В общем, к перевалу они подошли лишь к вечеру, а к тому времени солнце спряталось за гору на западе и сгустились тучи, да так, что стало темно, а потом полил дождь; обычный, кажется, ливень, что в низинах никого не напугает, превратился тут, на перевале, в ужасающий потоп. Дорога сразу обернулась быстрой рекой, и пришлось с неё убраться, поставить карету на пригорке рядом и ждать, пока дождь поутихнет. И едва дождь затих, а вода с дороги схлынула, генерал приказал двигаться дальше, пока тяжёлые возы не потянулись к перевалу. Уж очень ему не хотелось ночевать на перевале и тем более не хотелось спускаться обратно к Ольденту. И к его счастию, уже почти в ночи, перевалив высшую точку своего пути, они увидали огни какой-то деревушки. Винцлау закончилось, начинался ставший уже близким и знакомым для него Фринланд.

Вниз… Дорога после перевала катилась подобно реке, петляла между круч теперь только вниз. И уже здесь можно было свернуть на запад, к реке, и ехать по просёлкам до самого Лейденица, но хорошая дорога вела на север, в Эвельрат, в котором генерал бывал не раз. И, зная эти места, он выбрал дорогу длинную, но хорошую. Лошадям идти вниз было нетрудно, и они останавливались лишь два раза, чтобы дать коням напиться, а самим где-то и перекусить. А уже к вечеру были они в городе, где ещё до темноты успели добраться до очень неплохого трактира, который назывался «Король Эгемии». Там барон и решил заночевать.

Тут он требовал себе ванну и хороший ужин, и пока лакеи носили ему в покои воду, Волков спустился поесть, а тут вдруг… и знакомое лицо. Да ещё какое. То был сам фогт Фринланда Райслер. Вельможа безусловно влиятельный и на вид богатый. Ну а как иначе, фогт Райслер, по сути, являлся не только первым судьёй Фринланда, но и главным сборщиком налогов, то есть доверенным лицом курфюрста Ланна. Весьма доверенным. Кого угодно приглядывать за этим большим и небедным графством не поставят. Хоть и встречались они едва ли больше нескольких раз, но отношение друг к другу имели уважительное. Фогт уважал генерала за то, что тот поставил на место их общих горных соседей, а Волков стал уважать наместника после того, как тот смог уговорить курфюрста Ланна убрать из фринландской епархии собственного брата курфюрста Густава Адольфа фон Филленбурга, который не появлялся в епархии Фринланда, служб не служил, делами не занимался, а вот деньги из церковной казны требовал систематически и тратил их потом исключительно на себя и с большим знанием дела.

Барон представлял даже, как корчится в бессильной злобе жирный епископ вильбургский, злейший из его врагов, представлял, и смеялся, и хвалил фогта: молодец, что тут скажешь, молодец.

Они раскланялись недалеко от накрытого к ужину стола, и господин Райслер, снимая берет, так как голова Волкова была не покрыта, говорил ему:

— И вот вижу я пыльную карету, а на карете той ворон, и думаю: а не барон ли проезжает через мой Эвельрат? Так и есть, это вы, любезный друг.

Волков был изрядно измотан дорогой, он хотел есть, хотел принять ванну, но отмахнуться от наместника Фринланда он, конечно же, не мог, сосед всё-таки, и один из главных торговых партнёров его людей.

— И я, и я очень рад, господин Райслер, в дороге и словом не с кем перекинуться, не у кого про дела спросить, — говорит он фогту и рукой указывает на стол. — Как раз вы к ужину поспели.

Но Райслер был умным человеком, он всё понимал.

— Вы с дороги, барон, вам сейчас не до дружеских пирушек, а я только что отужинал, но вина с вами выпью, — а когда они уселись за стол и им налили вино в стаканы, наместник продолжал: — Я хотел писать вам, но узнал, что вы проехали на юг с отрядом, думаю, подожду, пока барон воротится, и тут ваша карета… Всякие слухи про ваши дела в Винцлау ходят. Говорят купцы приезжие, что вы там воевали кого-то.

— Болтают лишнее, — отвечает генерал. Он не хочет распространяться о своей компании в Винцлау. Всё-таки фогт — человек архиепископа. — Так… Мелкое поручение сеньора выполнял, — но Волков прекрасно понимал, о чём фогт хотел с ним говорить, о чём хотел ему писать. — Да, вы о делах речных хотели говорить со мной? О разбоях?

— Именно о них, — соглашается Райслер; он понял, что про дело на юге генерал говорить не будет. Наместник отпивает из стакана, а затем поднимает его и рассматривает вино на свет свечи, и с удивлением произносит: — Трактирщик, негодяй, подаёт вам вино лучше, чем только что подавал мне, — Волков смеётся, а Райслер опять отпивает из своего стакана. — Да, так и есть, это вино лучше, ну каналья… — и тут же он продолжает, поднимая глаза на генерала: — Вепрь вроде и приутих после ваших розысков, а как вы на юг уехали, так он опять за своё… Людишки наши убытки несут, другие торговые люди к нам сюда подниматься не хотят, товары в Мелликоне сгружают, в Лейдениц три дня назад за весь день пришло всего три баржи, — Волков вздохнул и ничего на это наместнику не ответил. А тот говорит дальше: — Торговлишка стала вялой, купцы теряют прибыли, а они не любят терять деньги, не любят; три дня назад как раз у меня делегация была. А что я могу сделать?‥ Я бы уже и рад собрать отряд, да Вепрь на ваших землях прячется…

Волков всё это понимал и рад был бы помочь, но вот только что-то обещать сейчас доброму соседу ему ну никак не хотелось. Не до того ему. Может, поэтому он лишь попивал вино и молчал. И Райслер был умный, он это его молчание расценивал правильно.

— Я слышал о том богомерзком случае, что произошёл в Малене. Мы здесь, во Фринланде, полностью на вашей стороне, барон, на вашей стороне и стороне вашего племянника. Поведение некоторых господ возмутительно… Недопустимо.

— Благодарю вас за поддержку, дорогой господин Райслер, — наконец отвечал ему Волков, понимая, что и про речные разбои ему нужно что-то сказать. — А насчёт Вепря… Вы напишите письмо…

Договорить барон не успел, так как фогт сразу сообщил ему:

— Писал, писал… И Вайзену писал, и в магистрат писал, и бургомистру, и даже Его Высочеству… Вам писать собирался, да вы вроде начали раубриттера ловить, я уже стал Бога благодарить, думал, наконец-то нашлась управа на молодца, а тут мне говорят: барон с отрядом проехал к перевалу… Вы только отъехали, а Вепрь опять за своё…

— Друг мой… — Волков тяжело вздыхает. — Прошу вас… Напишите бургомистру и герцогу ещё одно письмо, только не просите их разобраться с разбойником, припугните купчишек маленских.

— Думаете, припугнуть надобно? — спросил фогт.

— Ну, раз нерадивый сосед иначе не понимает…

— Но не войной, конечно? — уточняет наместник.

— Нет-нет, не войной, — соглашается генерал. — Припугните потерями в деньгах, купчишки этого боятся больше всяких войн. А уж дальше… — как ему ни хотелось ничего не обещать фогту, но… — Дальше попробую изловить наглеца.

— Вот это я и хотел услышать, — улыбается Райслер. Они ещё посидели некоторое время, наместник допил своё вино и откланялся. Что ни говори, а человек он был вежливый и знающий о такте не понаслышке.

Спал барон в ту ночь хорошо, проснулся поздно, зато ехали быстро, а к вечеру добрались уже к Лейденицу. Была уже ночь, когда они подъехали к пристаням, Кляйбер поехал искать баржу, но приехав, сказал, что вокруг нет никого из подрядчиков, спят все. Можно, конечно, было бросить карету и лошадей да переправиться на лодке, но он так устал, что махнул на всё рукой и решил переночевать в одном из трактиров, что были возле пирсов.

В её доме всегда чисто. Чисто с порога. И всегда хорошо пахнет. Не кухней, а чем-то тонким, едва различимым, древесным чем-то, почти как в церкви. Сейчас, поутру, ещё было и прохладно. Она была немного обескуражена его появлением на рассвете. Видно, её только что подняла с постели его карета. Слуги сразу засуетились по дому, понесли дрова с улицы, стали топить печь, греметь посудой на кухне, а Бригитт, заспанная, с едва прибранными волосами и в домашнем платье поверх ночной рубахи, вышла к нему, присела в книксене, а уж потом подошла и, поцеловав сначала руку, а потом и в губы, сказала:

— Как нежданно вы, господин мой. Бледны как. Вижу, устали с дороги, не спали ночь, что ли?

— Да, с дороги, а ночь спал в трактире, в духоте, — невесело отвечает он. — Едва поспать удалось.

— Вышло ли у вас дело, по которому вы ездили в Винцлау? — она не выпускает его руку. — Всё ли получилось, как задумывали?

— Всё вышло, — отвечает он. — Не волнуйтесь, дорогая моя, всё получилось, герцог будет мною доволен.

— Вот и славно, — она улыбается ему и прижимается к его груди. Кажется, рада, хотя кто их, женщин, поймёт.

— Дочь где? — вдруг ни с того ни с сего спрашивает генерал.

— Анна Тереза? Да где же ей быть? — удивляется госпожа Ланге, чуть от него отстраняясь. — В спальне, спит ещё, должно быть. Или… — она не знала, чего ему надобно. — Разбудить, что ли?

Странное дело, но он хотел видеть сейчас их дочь, скорее, чтобы убедиться, что с нею всё в порядке, что она не больна, как дочь маркграфини Ирма Амалия. Но будить дочь и пугать Бригитт Волков не решался.

— Хорошо ли всё с нею?

— Да, вчера весела была, а к вечеру капризничать стала, потом спать ложиться не хотела, всё сказок на ночь просила, — Бригитт продолжала удивляться. — А к чему же вы всё это спрашиваете?

— Нет, ни к чему, ни к чему. Подарков вам нужно было купить… Да разве есть время… Ладно, в Вильбурге куплю, как к герцогу поеду, — Волков машет рукой, идёт и устало садится за стол. Вытягивает ногу поудобнее.

— А здоровье ваше как? — интересуется женщина. И это не простая форма вежливости. Госпожа Ланге внимательно его разглядывает и, кажется, видит то, что ей не по нраву.

— Всё в порядке, просто в пути уже почти неделю, горы, перевалы, дурные постоялые дворы… Устал, а ещё соскучился по дочери и по вам, душа моя, — он вздохнул. — Ладно, рассказывайте, что тут у вас произошло. Что с графиней, что с графом?

Волков спрашивал у неё и сам немного переживал: мало ли что могло случиться с Брунхильдой и с племянником; но вид госпожи Ланге не был печальным, не была она удручена и, кажется, не собиралась сообщать ему страшные вести. Женщина тоже присела к столу рядом с ним, потом знаком дала горничной понять: давай сюда гребень и ленты, и пока та несла ей нужное, Бригитт, прибирая свои роскошные пряди цвета меди рукой, сразу начала:

— Переполох был в графстве большой. Только и разговоров о том было, даже грузчики на пирсах, и те про то судачили. У служанки жених на пирсах работает, так она рассказывала, что все о том лишь и говорят, что графа злодеи пытались лишить жизни, а ещё говорили, что вы вернётесь и будет в Малене большая резня. Но я про то всё знаю лишь понаслышке, с чужих слов… — тут она сделала знак руками: с меня за сплетни не спрашивайте. И так как генерал и не спрашивал, госпожа Ланге вдруг и продолжает: — А сама графиня при встрече рассказать о том случае не пожелала. Оно и понятно… Ужас-то какой! Чуть сына на её глазах не зарезали, — женщина крестится, — я бы и сама вспоминать такое не захотела.

— Так вы её видели? — спрашивает Волков. — Была у вас графиня?

И тут Бригитт и говорит ему:

— Недели полторы как сестрица ваша, графиня, и молодой граф проезжали мимо, заезжали ко мне, обедали, — она покачала головой в восхищении, — граф чудо как умён, прелестнейший мальчик. Вот, значит, отобедали у меня, а потом переправились на ту сторону, уехали в Лейдениц. При ней были солдаты, кавалеристы. Она сказывала, что полковник Рене распорядился им с нею быть.

— Что? — едва не воскликнул генерал. — Как в Лейдениц? Зачем?

— Ну, — служанка как раз завязывала волосы госпоже лентой, и та не могла смотреть на своего мужчину, и он видел её красивый профиль. — Графиня обмолвилась, что едет в Ланн, говорила, что племянница ваша ей писала, будто сам архиепископ Ланна обещал на просьбу её дать графине у себя в землях безопасное пристанище и просит графиню быть к нему вместе с графом.

— Пристанище? — это всё, что мог спросить генерал, сердце его едва не остановилось в этот момент. — Архиепископ просил Брунхильду быть к нему в Ланн?

— Да, — уверенно подтвердила Бригитт, чуть повернув голову, когда горничная надевала ей чепец, — она мне говорила, дескать, от Агнес Фолькоф пришло ей письмо, в котором ваша племянница так и сказала: мол, дело решённое, архиепископ передал ей послание, писал, что гарантирует графу и графине безопасность в своих уделах, — и тут госпожа Ланге ещё вспомнила: — Кажется, она сказала, что архиепископ ей обещал ещё и пансион.

— Господи Исусе! — почти прошептал Волков. Он после нападения злодеев на графа думал, что ничего уже хуже и приключиться не может, так нет, Господь словно смеялся над ним и улыбаясь говорил: может, ещё как может. И барон говорит негромко: — Да что же она вытворяет?!

Брунхильда этим своим отъездом в Ланн просто перечеркнула все его замыслы. Ещё недавно он думал, что поедет в Вильбург жаловаться на семейку Маленов и требовать отмщения, и при том будет выставлять себя, Брунхильду и графа Георга Иеронима, то есть семейство Эшбахт, претерпевшими бесчинства, и герцогу тогда трудно было бы не встать на его сторону… А теперь что? Теперь эта дура деревенская вместе с сыном сбежала в Ланн к извечным соперникам герцогов Ребенрее. Распря между Ланном и Вильбургом была древней, Малены всё никак не могли смириться с потерей Фринланда, что произошла лет сто назад, а попы из Ланна всё причитали насчёт Эшбахта, считая его своим, тем более они вспоминали про него сейчас, когда Эшбахт благодаря Волкову расцветал буквально на глазах, становясь важнейшим торговым местом в верховьях Марты.

«Если герцог узнает, что его бывшая фаворитка и, по сути, его родственница, да ещё с наследником титула Маленов, просила и получила убежище в Ланне, с ним падучая приключится. Это же какое для него будет оскорбление! — Волков от этой мысли только головой качает. — Господи, да отчего же всё не так, как надо бы. И потом, настроения курфюрста будут отражаться на мне. Уж этот злопамятный мерзавец ничего просто так не спускает. До неё у него в Ланне руки не дотянутся, так он на мне отыграется, не иначе».

— Господин мой, — Бригитт своими зелёными глазами заглядывает ему в глаза. — Что с вами? — и, видя его рассеянный взор, она машет слугам рукой: уходите, уходите. И как те скрываются, она приподнимается со стула, обнимает его и целует. — Господин мой, скажите же, что случилось? Что?

Но он ничего ей не говорит и думает о том, что случилось и как всё это может для него обернуться. Да ещё недобрыми словами вспоминает про себя свою «сестрицу». А Бригитт тогда и говорит ему ласково:

— Господин мой, ну хотите, я вас порадую?

— Порадуете? — не верит Волков. — Чем же?

— Пойдёмте, — она берёт его за руку и тянет к себе, хоть он и не торопится поддаться ей. — Ну, вставайте, вставайте же, покажу вам кое-что, то, что радовало вас всегда.

Он встаёт и скорее машинально, чем осознанно, хватает её через одежды за лобок снизу.

— Это, что ли, покажете?

— Ой! — она взвизгивает и смеётся. — Это покажу после, если захотите, а сейчас я покажу вам то, что вы любите ещё больше.

— Ещё больше? — удивляется генерал.

А Бригитт тащит его из столовой, на ходу доставая из одежд большую связку ключей, а ещё забирая с комода лампу, и торопит его:

— Идёмте, идёмте…

Они прошли одну комнату, и госпожа Ланге останавливается возле крепкой, оббитой железом двери с тяжёлыми замками. Тут она протягивает ему лампу:

— Держите.

И когда он берёт лампу, Бригитт проворно разбирается с замками.

— Заходите, мой господин.

Он заходит за ней в кладовую и видит, как его женщина уже наклонилась над огромным сундуком, несомненно очень тяжёлым, и раскрывает висящий на нём замок. И как замок был побеждён, Бригитт не без труда поднимает большую крышку сундука.

— Вот, любуйтесь!

Она улыбается.