Инквизитор Божьим промыслом книга 15 Чернила и перья

Глава 17

Торговец завернул прекрасный шёлк в чистую тряпицу. Волков вернулся к Кляйберу, тот бережно убрал материю в седельную сумку, а тут как раз и фон Готт подошёл к ним… И что-то нехорошее, недоброе колыхнулось в груди барона, когда он увидел, что оруженосец держит в руках. А держал молодой человек конверт из белёной, дорогой бумаги. И если бы только бумага рождала у Волкова нехорошие предчувствия, мало ли… Может, письмо от герцога, но нет… Едва он бросил на тот конверт взгляд, так сразу отгадал оттиск на нём. То были первые буквы имени его богатого родственника из Малена.

«Д.К.М».

Изящные литеры красиво сплетались в замысловатый вензель, обозначавший «Дитмар Кёршнер из Малена».

— Вот, вам… — фон Готт протянул ему письмо. Волков наклонился с коня и взял конверт из рук оруженосца. И то письмо содержало множество листов, не два, и даже не три. Барон уже знал, что ничего доброго в том письме быть не может. А молодой человек, садясь в седло, добавляет: — Почтарь сказал, что уже неделю лежит тут, вас дожидаясь…

Генерал слушал его краем уха, он уже распечатал конверт и начал читать.

«Добрый мой друг и дорогой родственник, боюсь, что вести, заставившие меня писать вам, для вас будут тяжелы и значимы, иначе я бы не дерзнул отвлекать вас от ваших важных дел. Намедни после воскресной службы, прямо днём, до обеда, недобрые люди напали на карету господина Фейлинга, первого из фамилии, того, что наречён именем Хуго и которого прозывают Чёрным. Но то было бы не наше дело, но в той карете как раз была и сестра ваша, графиня фон Мален, и что ужаснее всего, что и племянник ваш Георг Иероним, граф Малена, также там пребывал. И как всё было, я вам писать не берусь, так как сам там не был, одно скажу вам сразу, чтобы вы не беспокоились: сестрица ваша графиня и молодой граф живы и здоровы… — у генерала до этих строк начинали было трястись руки, но тут он успокоился. Совсем немного, но ему полегчало, и он продолжил чтение: — … и за то Господу молимся. А как мне ещё поведали, злые люди в карету ту дважды стреляли из пистолей, прямо в окно, но при графине, графе и Фейлинге в карете был ещё один человек из Фейлингов, он-то и не дал хорошо стрелять, при том был одним пистолетом ранен, а потом разбойники стали нападать на карету с оружием белым и тоже били в окна её, но тут уже и Хуго, и второй Фейлинг стали отбиваться кинжалами и, кажется, удачно, а разбойники били как раз в юного графа, но Хуго его и графиню закрывал собой, и до нашего ангела злые люди не добрались, но самого Фейлинга побили кинжалами и мечами. А потом иные люди стали к тому месту сбегаться, и негодяи стали убегать, так и не достигнув затеянного… — Волков оторвался от чтения и выдохнул, но легче ему не стало, снова, снова его горло словно крепкая рука сжимала, душила так, что не вздохнуть ему было полной грудью; он перевёл взгляд с письма на своих людей, и лица их были напряжены, ждали они, что он скажет, понимали, что в письме что-то ужасное писано, но спросить про то не отваживались, а генерал ничего им объяснять не стал и снова принялся читать: — … после графине и графу помогли из кареты выйти, и под охраной людей из гильдии извозчиков были они препровождены ко мне в дом. Графиня была духом крепка и страшилась только за нашего ангела; хотя и у неё, и у графа платье было в крови, но ран они избежали. Кровь то была чужая. Я же хотел собрать по сему поводу сенаторов города и бургомистра, но посыльный мой не вернулся, после было узнано, что он зарезан в переулке Столяров, что, как вам известно, совсем недалеко от моего дома. И кто то свершил, было не известно, но в городе начался мятеж, дом Хуго Фейлинга подвергся нападению, и, как выяснилось позже, стража к Фейлингам не поспешила. Дом их пытались поджечь. И, услыхав про такое, я решил собрать у себя своих мастеров из цехов красильных и кожевенных, и ко мне пришли тридцать человек при доспехе и оружии, ещё я раздал аркебузы и арбалеты слугам и велел запереть в доме двери и ворота двора, и пропускал лишь знакомых. И к вечеру ближе мне сообщили, что бургомистр схвачен какими-то людьми и что стража тем людям не препятствует ходить по городу и злодействовать. А уж как стемнело, так к моему дому явилось полсотни злодеев, и стали они ломать ворота во двор, но я велел слугам стрелять из окон в них из аркебуз и арбалетов, и тогда некоторые из мерзавцев стали залезать на забор и заходить во двор, но там людям моим удалось одного из них подстрелить, и они, озлобившись, решили поджечь мой дом, но мои люди не дали, мастер кожевенник Иохим Вайс с десятью людьми вышел во двор и отогнал их, а другие мои люди продолжали стрелять из окон, и тогда злодеи подожгли мой каретный сарай, но пламя от него на другие постройки не перекинулось, и большого пожара не вышло, а тут ещё подмастерье моего повара, Кристиан, выстрелил из аркебузы и попал в важного злодея, что был на коне за оградой дома, и другие злодеи того унесли, а потом и все остальные ушли. И до утра всё было спокойно. Как стало светать, я сел писать про всё вам, но перед этим я послал двух конных к вам в Эшбахт за подмогой; думаю, что к вечеру кто-то из ваших офицеров к нам уже явится с добрыми людьми, уж тогда сестрица ваша и наш ангел граф будут в безопасности, так как ваших людей в городе очень уважают, — Волков сразу подумал: кто пошел на помощь графине? Роха? Рене? Да, кто-то из них, а может, и оба; им нужно собрать всего сто пятьдесят человек, чтобы успокоить и выгнать злодеев из города. Барон не верил, что городская стража причастна к нападению на его «сестрицу» и «племянника» — с городскими офицерами у него были неплохие отношения. «То Малены, их не должно быть много. Может, несколько десятков». И он снова принимается за чтение: — В общем, с божьей помощью ночью этой мы от злодеев отбились, все живы-здоровы, вот только мне сообщили, что Хуго Чёрный от ран к утру впал в беспамятство и помер. Пишу два письма на ваше имя, одно отправлю в Швацц, другое в Эден до востребования, вдруг вы там будете на почте и спросите. Отправил бы вам нарочного, да не знаю куда, — и дальше следовала подпись: — Графиня и граф Георг Иероним, также моя жена Клара и все мои дети молимся за вас и просим у Господа скорейшего вашего возвращения. Ваш родственник Кёршнер, — и тут же была приписка: — Уж, казалось, хватит плохих новостей, да куда же от них деться, коли они есть? Говорят, третьего дня разбойник Ульберт, тот, которого прозывают Вепрем, снова взялся за старое. Проклятый раубриттер пограбил две лодки ниже Лейденица, одну купчишки из Фринланда, вторую вашу, что везла из Амбаров железную полосу. Думаю, что фогт Фринланда Райслер снова будет вам или бургомистру писать гневные письма, а по приезду вам, дорогой родственник, придётся опять с ним разбираться. Всё выпрашивает, чтобы вы его угомонили раз и навсегда».

Но письмо было писано две недели назад, то есть… Волков от злости сжал кулаки… то есть почти сразу после его отъезда в Винцлау; и недели не прошло, как разбойники решили напасть на графиню с юным графом. Видно, ждали его отъезда.

И сразу будто всё переменилось, будто перевернулось с ног на голову. И дела маркграфини вдруг стали не так уж и важны, и потерянного серебра не жаль. Дом, юный граф… Вот что сразу обрело для него ценность. Да он и десять телег с серебром не поменял бы на своего «племянника».

«Дьявол!».

И снова в ушах у него звон повис. Снова полетели, запорхали чёрные мотыли перед глазами.

— Сеньор, ну что там он пишет-то? — не выдержал уже фон Готт. И он, и Кляйбер не отрывали взглядов от лица генерала. Видели, видели они перемену в нём.

— Пишет что? — холодно переспросил Волков, заново пробегая глазами некоторые строки. — Пишет, что мне нужно срочно возвращаться, — и, уже спрятав письмо Кёршнера под колет, собравшись с духом, добавил: — Надобно лагерь снимать. Едем к Брюнхвальду за город.

Пока они ехали, генералу пришлось объяснить своим людям, отчего случилась такая спешка: на юного графа покушались, и ему срочно нужно в Эшбахт, в Мален, хотя также им он сказал, что они покинут Швацц только на рассвете и эту ночь проведут в замке маркграфини. А вот от Брюнхвальда у него уже секретов не было, он просто дал тому прочесть письмо и ждал, когда тот дочитает его. И, сидя под тентом палатки, что еле трепыхался на лёгком летнем ветерке, полковник не спеша читал письмо, поднося его к глазам близко; это Волков уже не раз за ним замечал: видно, время своё брало, и глаза товарища уже слабли. Сам он даже не присел, стоял рядом и ничего не говорил, даже когда Карл качал головой и поднимал от удивления брови, лишь изредка выдавая короткие фразы:

— Но каковы же мерзавцы! Ишь ты, какая подлость! А Фейлинг-то, видите, оказался молодец! Ты глянь, как распалились, подлецы! Дом отважились штурмовать! А Киршнер-то молодец, тоже не лыком шит! Отбился, значит! Главное, граф… Главное, что невредим! И где же стража городская была? Не понимаю я этого. Не могли они того не знать, что дом в городе штурмуют. Да, надобно нам спешить в Мален. И, конечно, как мы убыли, так этот негодяй на реке снова за своё взялся, — и, закончив письмо, он поднял глаза на Волкова. — Значит, снимаемся завтра?

— Да… — отвечает коротко барон. — Завтра, до зари.

— Пушки думаю прямо сейчас вперёд отправить, — продолжал размышлять вслух Брюнхвальд. — Чего им тут до завтра быть? Да и обоз артиллерийский с ними. Пусть едет, всё быстрее путь до перевала пройдём.

— Да, — опять соглашается генерал. — Так будет правильно.

И тогда полковник кричит молодому своему адъютанту, который находится где-то рядом с палаткой командира:

— Ганс!

— Полковник, — почти сразу тот появляется перед командирами.

— Дорфуса, Мильке, Неймана и Хаазе ко мне, немедля, — командует Брюнхвальд.

Когда адъютант убегает искать офицеров, Волков забирает письмо у товарища и прячет его. Больше барону тут делать нечего, Карл знает, что делать, он всё сделает сам.

— Друг мой, будем молить Бога, чтобы с графиней и вашим племянником всё было в порядке.

— С ними всё должно быть в порядке, — рассуждает барон, — если сразу подлость не вышла, так потом её уже труднее довершить.

По виду Волков почти спокоен, но полковник знает, что это лишь видимость. Брюнхвальд сам разволновался, он встаёт и крепко обнимает Волкова.

— Вернёмся, всем им, негодяям… мы всем им свернём их поганые шеи, будут ещё прятаться по своим замкам, как крысы по норам, или побегут к герцогу под бок вымаливать спасения, а негодяя Вепря этого так попросту утопим… Там же на реке и утопим вместе с его ватагой.

Эти слова… простые мужские слова… пришлись Волкову по сердцу.

«И добавить нечего!».

Слова эти от друга и были ему нужны. Именно это он и хотел услышать от своего боевого товарища. Не про молитвы о здравии Брунхильды и Георга Иеронима, не соболезнования какие-то, не возмущение отсутствием городской стражи, а именно…

«… мы всем им свернём их поганые шеи!».

— Господа? — у тента палатки первым из офицеров появился капитан Мильке, он был без доспеха, одет легко, вовсе не по-военному.

— Входите, входите, капитан, — генерал надел берет, а потом протянул полковнику руку, и тот без слов пожал её.

Пока Брюнхвальд готовил отряд к маршу, генералу предстояло непростое дело. Ему нужно было распрощаться с маркграфиней, и распрощаться с нею так, чтобы женщина не обиделась на него за скорый отъезд.

Он вернулся в замок и сразу пошёл к себе, там мылся, переоделся в чистое и, не дожидаясь обеда, направился на женскую половину замка, повелев Гюнтеру собирать вещи. И тут у двери его остановил Кляйбер.

— Господин, а это куда? Прятать в сундуки? — он протянул генералу шёлк, купленный совсем недавно.

На мгновение генерал задумался, а после решил взять драгоценный отрез с собой.