Инквизитор Божьим промыслом книга 15 Чернила и перья

Глава 21

Генерал видит холщовые мешки. В таких же мешках он получал серебро от епископа Малена, когда просил у того в долг. Волков берёт один из мешков — да, по весу пятьсот монет, не меньше.

— Отец Бартоломей выдал деньги на храм? — догадывается он.

— Двадцать шесть тысяч шестьсот талеров, — отвечает Бригитт, — устала пересчитывать. Полдня сидела с его казначеем, — она стала вспоминать. — Послезавтра… да, в пятницу сюда явится архитектор из Малена и с ним два монаха, поедем место смотреть под храм. Вы же хотели у вашего нового замка новую церковь построить?

— Да, там и хотел, а то мужикам оттуда до Эшбахта… — Волков кидает мешок обратно в сундук.

— Ходить далеко, — заканчивает госпожа Ланге. Тут она замечает, что её новость и деньги от епископа её мужчину совсем не порадовали. Бригитт обнимает его. — Господин мой, что же вы печальны? Даже деньги на новую церковь вас не порадовали. Может быть, отдохнуть хотите, — она проводит рукой по его лицу. — Вы вправду бледны, господин мой, может, в постель ляжете? И я с вами лягу. А встанете, так уже и обед поспеет, — а сама, пока говорит, захлопывает дверцу сундука и вешает на него замок.

Но вместо ответа он у неё вдруг спрашивает:

— Так почему графиня бежала в Ланн? Почему не остались в Эшбахте? Она вам о том сказывала?

Бригитт уже закончила с сундуком, и они вышли из кладовой; и здесь, на свету, генерал увидел, как изменилось её лицо. Эту её гримасу высокомерия и презрения он хорошо знал, именно с этим выражением лица госпожа Ланге говорила о бывшей своей товарке, о его жене. И теперь она ему и говорит:

— Графиня мне про то не сказывала. Так вы уж сами подумайте, почему это она в Эшбахте жить не захотела, — и пока он ничего не успел сказать, женщина снова становится мягкой. — Ну так что, поспите у меня? Я сапоги с вас сниму, воду прикажу греть…

— Нет, — отвечает генерал. Он плохо и мало спал и в другом случае уж не отказался бы от ванны, но все эти удовольствия были сейчас некстати, — не сегодня, ехать нужно, дел много.

Карл Георг Фолькоф, барон фон Рабенбург, с палкой в руках и без башмаков прогуливающийся на дворе и, кажется, охотящийся на кур, увидав отца, вылезающего из кареты, вовсе не кинулся к нему в объятия, как должно любящему ребёнку неполных семи лет, и не подошёл с поклоном, как должно юному и воспитанному барону, а выпучил глаза от испуга или возбуждения и побежал в дом с криком:

— Матушка! Матушка! Батюшка наконец явились!

«Кто его так воспитывает?».

Горластый, бестолковый, неотёсанный. Совсем другой ребёнок, нежели его «троюродный брат» граф Мален, которым совсем недавно восхищалась госпожа Ланге. Волков вздохнул и пошёл за ним следом.

Ну а в доме шум, слуг много, все засуетились, как господин явился на пороге. Солнце лишь начало свой бег по небосклону, а в покоях уже духота. Мать Амалия, располневшая за последние годы монахиня-приживалка, увидев Волкова, сделала гримасу, дескать, рада ему, поклонилась, перекрестила его и начала читать молитву. Барон кивнул ей и прошёл в столовую, самую большую из своих комнат, бросил берет и перчатки на стол, отстегнул меч, который тут же забрал у него фон Готт, и уселся в своё кресло, стал расстёгивать светлый дорожный дублет. Мария, что из стряпух уже доросла до ключницы, — она после замужества и материнства раздобрела, — теперь же принесла ему домашние туфли, подошла к барону, поклонилась и доложила:

— Доброго здоровья, господин, баронесса сейчас спустится, — и так как Гюнтер пропадал где-то возле кареты, посему она сама стала помогать Волкову снять сапоги, рассказывая при том: — С баронессой всё хорошо, слава Богу, здоровье у вашей жены крепкое, старшие сыновья ваши озорничают, бойкие, а младшенький здоров, кушает хорошо, почти не кричит, видно, будет нрава доброго, спокойного.

А Волков у неё и спрашивает:

— Мария, а отчего же графиня от нас съехала?

— Что? — ключница бросила на него быстрый взгляд и тут же отвела глаза. Сразу ему стало ясно, что о том она говорить не хочет. Боится, что ли?

— Отчего, говорю, графиня с графом от нас съехали? — повторил вопрос барон. Но Мария говорить на эту тему явно не хотела, а, взяв его сапоги, произнесла:

— Почём же мне знать? Может, тесно ей у нас было.

— Тесно… Да, конечно же, только из того, — недовольно бурчит генерал, зная, что она просто не хочет говорить правду. И так как она намеревается уйти, он добавляет: — И готовь обед, у меня гости нынче будет.

— Много? — интересуется ключница.

— Много, много, — уверяет её барон.

А едва она ушла, как возле него оказывается фон Готт и спрашивает:

— Сеньор, а я вам надобен?

— А как думаете, фон Готт? — язвит Волков. — Недавно у меня было три оруженосца, втроем едва с делами своими справлялись, сейчас остался один. И что же, нужен он мне, по-вашему? Или отпустить его отдыхать?

— У вас теперь ещё Кляйбер есть, — резонно замечет оруженосец.

— Ладно, — нехотя соглашается генерал, он всё понимает, фон Готт заметно похудел за прошедший месяц, последнюю неделю в седле, в общем, это время далось молодому человеку нелегко, — езжайте с Кляйбером и соберите мне к обеду офицеров: Роху, Рене, Циммера, Лемана, Рудемана… Да, ещё Ёгана, Сыча… Кахельбаума… В общем, всех… — он на секунду задумывается. — Да, а ещё позовите-ка мне нашего лекаря.

— Ясно, — невесело соглашается фон Готт, которому предстоит снова сесть в седло, чему он явно не рад. — Соберём.

И чтобы как его ободрить, Волков и добавляет:

— И два дня потом можете отдыхать.

Фон Готт ничего на то ему не говорит, а лишь смотрит на своего сеньора с укором: ну ведь врёт же!? И потом уходит, крича в комнаты:

— Кляйбер! Ты где?

Слуги принесли ему вина из его погреба, и что же… После того, что он пил в Винцлау… ну, не Бог весть что… В лучшем случае терпимо. Принесли блюдо с местными ягодами. Тоже не такие, как за горами. Здесь, в его уделах, хоть не было так жарко, как там. Наконец из верхних покоев стала спускаться сама госпожа Эшбахта Элеонора Августа фон Мален, баронесса Рабенбург. Шла она первой, неся на руках младенца Оттона Фердинанда Фолькоф фон Эшбахт, за нею сразу идёт, собрав все свои силы, чтобы хоть несколько мгновений вести себя достойно, молодой барон Карл Георг в чистой одежде, умытый и причёсанный, а за ним и средний из сыновей генерала Генрих Альберт Фолькоф фон Эшбахт чинно ступает вниз за старшими родственниками, стараясь по-взрослому не хвататься за перила лестницы. Старая монахиня идёт за ними и следит за шествием со стороны, готовая в любой момент одёрнуть неслуха, если на то будет причина. Так они подошли к нему, и баронесса говорит:

— Господа, я вам велела кланяться отцу.

Ах да, ну конечно, теперь сыновья ему кланяются, молодой барон делает это небрежно, лишь бы матушка отстала, а вот средний старается быть галантным. Баронесса, держа младенца на руках, делает глубокий книксен, а потом снова говорит:

— Руку теперь целовать! Забыли, что ли?

Старший Карл Георг идёт первым и чмокает отцу руку — так же небрежно, как и кланялся. Потом Волков протягивает руку второму сыну, и этот опять старается. После него наступает очередь и их матери, и она, не выпуская из рук младенца, тоже лобзает длань супругу и господина. Нет, эта торжественная встреча не его затея, это всё придумывает баронесса, это она приучает детей к почитанию отца, кормильца и защитника, она говорила Волкову, что сама так же встречала деда в детстве, а потом и своего отца, если он ездил на войну или отлучался надолго по делам. И барон был согласен с этими старыми ритуалами. Они нужны. Это уважение. Дети с младых ногтей должны знать, что именно их отец добывает им пропитание, что благодаря его мечу у них есть надел для кормления, что именно отец и есть их «Дом», их «Фамилия», их «Герб» и их «Судья». Пусть усвоят это с детства, чтобы, повзрослев, даже не думали ему перечить. Да, эти старинные ритуалы любой нормальной семье необходимы, тут он с баронессой полностью согласен. Пусть сыновья уважают отца с детства.