Инквизитор Божьим промыслом книга 15 Чернила и перья

Глава 19

Так они до конца ужина и говорили про дела её. И в этот раз она просила слуг с десертами не тянуть. Было видно, что у неё ещё полно забот. И барон догадывался, из-за чего маркграфиня торопится. Да, их ждали её дочери. И посему генерал не стал тянуть с ягодами, мёдом и сыром. Он залпом допил вино и сказал:

— Пора мне, кажется, стать рассказчиком сказок.

Принцесса отозвалась на то сразу, и не словами, а действиями — она тут же закончила ужин и встала. Генерал же прихватил с блюда несколько кусочков отличного старого сыра и пошёл за нею.

И, конечно же, девочки их уже ждали. Как и в прошлый раз, старшая, Ирма Амалия, лежала на кровати поверх перины, и была она лишь в нижней рубашке, и накрыта совсем лёгким покрывалом. Худая и вялая, она почти ничем не походила на свою сильную и живую мать, разве что глаза выдавали их родственные узы. А вот младшая, Мария Оливия, напротив, была подвижна и крепка; девочка держала в руке печенье, и когда генерал, поздоровавшись, присел на предоставленное ему удобное креслице возле кровати старшей, младшая попыталась влезть к сестре в кровать, но та её остановила, тихо, но требовательно:

— Мария Оливия, не лезь ко мне на постель с печеньем.

— Ты сама ешь на постели! — воскликнула младшая.

— Мария Оливия, слушайте свою сестру! — почти строго произнесла маркграфиня, и тогда младшая устроилась рядом на стуле. И Волков начал. Ему было нетрудно превратить свои воспоминания в весёлый рассказ для детей:

— Один толстый и противный епископ из Вильбурга…

— А-ха… — засмеялась тут же младшая дочь Её Высочества. — «Толстый и противный епископ».

— Да, — продолжал генерал, — к тому же он вонял, как плохой сыр, — это его замечание вызвало улыбки у обеих девочек, а Волков продолжал: — и вот этот епископ пообещал мне денег и рыцарское достоинство, если я заберу для него в кафедрале города Фёренбурга раку с мощами одного очень известного святого. Святого Леопольда. А в те времена я был очень жаден и очень глуп…

— Господин барон был глуп! — снова смеялась младшая.

— И потому я, конечно же, взялся за это дело… И всё бы ничего, но в городе том бушевала страшная чума, и весь город был засыпан мертвыми телами, они валялись прямо на улице…

И почти с первых его слов рассказ увлёк дочерей маркграфини, да и не только их. Саму принцессу тоже, ещё и двух дородных нянек также. Они сидели у стены чуть поодаль в полной тишине, внимательно ловя каждое слово рассказчика.

А генерал вспоминал и оживших мертвецов, и страшного чумного доктора, и свирепых еретиков, с которыми ему довелось там свидеться, вспомнил он и своего товарища Карла Брюнхвальда, и, главное, хитрого и могущественного колдуна, что оживлял мертвецов при помощи наичернейшей магии. Девочки смотрели на него, широко раскрыв глаза от интереса и ужаса; старшая, кажется, едва дышала, а младшая доедала своё печенье, сама того не замечая. И маркграфиня так же смотрела на рассказчика, лишь изредка поглядывая на своих детей, она видела их неподдельный интерес к рассказу Волкова. Она сидела рядом с ним, и в один напряжённый момент ему показалось, что Её Высочество хотела даже положить свою руку на его, но вовремя спохватилась и лишь поправила себе прядь волос.

Пока он говорил — а длился его рассказ, наверное, час, — слушательницы его не произнесли, кажется, ни единого слова, даже переспросить или уточнить что-то не брались, чтобы не прервать его рассказ.

— И в тот же день я повелел того колдуна сжечь на костре и сразу из Фёренбурга со своими людьми ушёл; раку с мощами я прихватил с собой, — закончил Волков.

— Господь милосердный, — маркграфиня перекрестилась, — вот какие ужасы на свете случаются, когда люди теряют веру в Господа.

— Господин барон! — едва слышно произнесла Ирма Амалия.

— Да, моя дорогая, — отозвался генерал.

— А есть… — она была так слаба или так возбуждена от рассказа, что ей пришлось замолчать. И лишь сделав пару вздохов, она продолжила: — А есть ли у вас ещё такие истории?

— Есть, есть, — кивал он. — И про ведьм из Хоккенхайма, и про знатного оборотня, чьё поместье было как раз рядом с моим поместьем, и про вурдалака из Рютте. Только сегодня я вам их рассказать не смогу. Расскажу потом, если представится случай.

— Но почему же потом?! — возмутилась Мария Оливия.

— Потому что господин барон рано утром отъезжает к себе, — твёрдо произнесла маркграфиня. — И вам уже пора спать. Но он обещал мне, что вернётся через какое-то время.

И тут вдруг Ирма Амалия протягивает к нему свою тонкую, в свете свечей почти жёлтую руку:

— Господин барон…

Волков нежно берёт детскую ручку в свои огромные ладони.

— Что, дорогая моя?

— Вернитесь до того… до того, как я умру…

— Амалия! — воскликнула мать. — Что вы такое говорите?!

— Господин барон, — продолжала девочка тихо, даже не взглянув на мать, — я очень хочу услышать остальные ваши истории. Приезжайте к нам скорее. Пока я жива ещё…

— Я буду молить Бога, чтобы наша встреча состоялась как можно быстрее, — отвечал ребёнку генерал. — И вы, вы тоже молитесь.

— И я буду молиться, — пообещала ещё и младшая Мария Оливия. И тогда Волков целовал руки маркграфине и девочкам, как взрослым госпожам, галантно раскланивался и прощался с ними со всеми, после пошёл к себе, шёл и думал, что, может быть, старшая из дев и не дождётся его рассказа. И было ему от этой мысли нехорошо. Как будто он только что обманул умирающую.

Едва разделся, едва омыл с себя вечернюю духоту, лечь не успел, как явился к нему Кляйбер и сообщил:

— Господин, гости к вам.

— Гости? — удивился барон; он, кажется, со всеми распрощался. Но кивком головы и глазами кавалерист убедительно показал представительницу высшего сословия. «Она. Явилась».

— Скажи — сию минуту приму.

Тут генералу пришлось снова одеваться, но маркграфиня вошла без приглашения, когда он был ещё не одет. Сама принцесса была в свободном домашнем платье, как и прошлой ночью, а волосы её были распущены и под ночным чепцом.

— Ещё не легли?

— Пока шёл, пока мылся…

Она подошла к нему и обняла, прижалась и положила голову ему на грудь.

— И что же, никак мне вас не отговорить от отъезда?

— Вы сами сказали, что будете обо мне дурно думать, если я не встану за свою семью, — напомнил ей барон.

— Помню, сказывала, — согласилась принцесса нехотя, а затем и говорит, поднимая голову и заглядывая в глаза Волкову: — А потом думала: а что мне за дело до той вашей семьи, когда вы мне тут надобны? Почему у вашей сестры и жены есть вы, а у меня нет такого человека?

И берёт его лицо в ладони и начинает целовать страстно, приговаривая:

— Не хочу вас отпускать, не желаю. Пока молода была, меня тешили рыцари на турнирах, дескать, за мой взгляд дрались, за мой шарф на бой друг друга вызывали, а то всё нечестные были схватки, ненастоящие, пустые, бахвальство одно, а вы за мной в замок к нелюдям приехали и дрались насмерть, свирепостью колдунов пренебрегли, ничего, ничего не убоялись… Один против многих выходили биться, чтобы меня вызволить, — она снова целовала его, а после обнимала крепко и шептала со слезами в голосе: — Отчего же Господь не послал мне такого мужа, как вы, или хоть не мужа, или хоть одного такого рыцаря ко двору не послал?

И здесь Волков и не нашёлся, что ей ответить. Ну в самом деле, не мог же он ответить на её вопросы и объяснить ей волю Провидения. А она, перестав причитать, потянула его к постели. И там продолжила целовать. В ту ночь он так и не спал, то слушал речи принцессы, полные упрёков и слёз, то предавался её ласкам.

Она принималась гладить его лицо, целовать его и прижиматься, что-то шепча, чего он разобрать не мог. И женщина не успокаивалась, пока за дверью не начали разговаривать Гюнтер с фон Готтом. То есть ушла она только под утро, уставшая и тихая, поцеловав его мимолётно, наверное, в сотый раз. И тогда, словно с облегчением, как будто он ждал, пока принцесса покинет его сеньора, к Волкову заглянул его оруженосец:

— Генерал, ну так что делать? Приказывать карету запрягать?

Волков же, выливая последнее теплое вино из красивого и весьма вместительного графина, поглядел на него и спросил:

— А что, ещё не запрягли?

— Да мало ли… — с каким-то потаённым смыслом отвечал ему фон Готт. — Вдруг ещё передумаете, да решите остаться.

— Не мелите чепухи! — строго произнёс генерал и выпил вино.

— Тогда за завтраком на кухню не посылать, что ли? — с сожалением интересуется оруженосец.

— В городе купите чего-нибудь, — говорит Волков. — Зовите сюда Гюнтера, где он там?

— Одежду вам готовит, — недовольно отвечает фон Готт. И продолжает: — В городе купите… Да где там что купишь в такую рань? Едва светает, все корчмы ещё закрыты, а если и открыты, так там завтрака ждать придётся, так вы же ждать не дадите.

— Булочники уже не спят давно, купите хлеба, а колбасы и сыр у Гюнтера в дорожной корзине припасены, — закончил этот разговор Волков. — Всё, где там Гюнтер? Зовите его.

И едва солнце выглянуло из-за восточных стен города, едва городские ворота стали распахиваться, как карета генерала выехала из просыпающегося Швацца.

А отряд его уже лагерь оставил, почти все ушли по росе и прохладе.

А своего боевого товарища Волков нашёл у красивого колодца, тот собственноручно наполнял свою флягу водой. Карл, в отличие от утомлённого длинной ночью Волкова, был свеж и бодр, он, поприветствовав своего командира, который не спеша вылез из кареты, порекомендовал ему воду:

— Чистая, ледяная.

Барон, который совсем не хотел пить, лишь махнул рукой: не нужно, а потом и произнёс, оглядываясь:

— Я вижу, обоз уже ушёл.

— Мильке и Дорфус с обозом вышли ещё час назад, — доложил ему полковник Брюнхвальд. — Нейман с головной колонной только что ушёл. Мы с Вилли и его мушкетёрами пойдём налегке, скоро их догоним, а к полудню и обоз нагоним. Я послал человека узнать, далеко ли Хаазе утащил пушки, но думаю, что после полудня мы и его увидим. Если привалов делать не будем.

Да, Карла ничему учить было не нужно. Единственное, что спросил у него барон, так это про вторую карету:

— А серебро вы с Нейманом отправили?

— Нет, вон там, за орехами, карета, я подумал, что лучше серебру быть при мне, — отвечал Карл. — Так будет спокойнее, — полковник внимательно смотрит на своего товарища и видит, что тот не очень хорошо себя чувствует или утомлён. И спрашивает: — Друг мой, вы, я вижу, не в духе?

Старый офицер не стал интересоваться причинами бессонницы своего командира, Карл человек деликатный. И генерал ему за то благодарен, он говорит:

— Да, нужно поспать. Я поеду вперёд, Карл, посплю по дороге.

— Конечно, отдыхайте, друг мой, за отряд не беспокойтесь, я дотащу пушки с Божьей помощью. Спокойно езжайте домой.

Волков поблагодарил товарища, крепко пожал ему руку, сел в карету и развалился в подушках, удобно уложив ногу.

Утро начиналось тонкими дымками в низинах, повсюду, как и положено в предгорьях, лежала роса, в общем, ни жары, ни пыли, и пару часов можно ехать комфортно, пока не придет полуденный зной.

Рядом с ним стоял ларь из дорогого дерева. Он зачем-то взял его с собой, а не повелел уложить в сундук. Волков его открыл. А там на красном бархате лежала золотая цепь великолепной работы с медалью в виде герба Винцлау.

И тут генерал почувствовал себя как-то неуютно, и обычная жажда дороги, вечное его желание пройти отведённый путь как можно побыстрее в нём вдруг поутихло. И даже воспоминание о неотложных и суровых делах домашних, что ждут его непременного присутствия и решения, вдруг стали и не так уже неотложны, не так уж и остры. У него появилось ощущение, как будто что-то он сделал неправильно. А он не любил подобных ощущений. Но оно не проходило…

«Надо было всё-таки попрощаться с принцессой!».

Барон, конечно, стал себя убеждать, что Её Высочество спала, когда он уезжал. И он просто не стал её будить. Вспоминал, что они и так не расставались этой ночью. Но всё равно, мысль о маркграфине не шла у него из головы. Он думал о том, что уезжает, когда женщина нуждается в нём, а ещё думал, что её старшая дочь устаёт лишь от того, что скажет десяток слов… и что она никогда не увидит нового мужа своей матери. То есть девочка просто не доживёт до Рождества. А от подобных мыслей ему становилось кисло на душе.

Волкову показалось, что опять у него что-то кольнуло где-то слева в шее, там, возле ключицы. Он положил туда руку и стал растирать то место, продолжая думать о принцессе, при том всячески убеждая себя, что у неё всё будет хорошо. Генерал вспомнил, что матери забывают смерти своих детей, как только родят детей новых.

«И слава Богу, что так всё устроено. Выйдет замуж, а муж у неё молод, он ей проходу давать не будет, тем более что Оливия — жена весьма привлекательная, хоть и немолодая. Привлекательная и, кажется, здоровая, а раз так, она от него быстро понесёт, и ей будет не до умершей дочери».

Волков перекрестился и захлопнул ларец с цепью и стал смотреть на прекрасные виноградники и сады, что тянулись по склонам вдоль дороги. В первых розовых лучах солнца, пока на округу не навалился зной, они были прекрасны. А после начала сказываться бессонная ночь и утренняя прохлада, и, качаясь в мягкой карете, он стал понемногу дремать.