Инквизитор Божьим промыслом книга 15 Чернила и перья

Глава 18

Маркграфиня заставила его подождать, видно, одевалась, и вышла к нему в красивом бархатном платье с открытыми плечами и грудью, может быть, чуть тяжёлом для стоявшей в эти дни жары. Он нашел её возле окна; принцесса ждала, пока горничные покинут её покои, при этом была хороша, была красива той красотой, которую женщина приобретает только в период первой зрелости, как раз после тридцати лет, когда женщина уже набрала сок, как персик в конце июля. И, видя его взгляд и довольная произведённым на Волкова впечатлением, после его низкого поклона и целования руки она ещё стала хвалиться:

— Как вы и велели, дорогой барон, наконец я вытребовала к себе казначея. Был он только что у меня. Пришёл, да начал хныкать про пустую казну, но я ему сказала, что пусть изыщет мне денег. Сказала, чтобы пять тысяч нашёл, а он ответил, что ему нужно всё согласовать с канцлером, мол, без него никак. Обещал дать ответ завтра, — принцесса была довольна собой, она улыбалась, но… кажется, только тут она почувствовала что-то. Разглядела перемену в нём и сразу спросила: — Барон, случилось что?

Случилось. Он не стал ей ничего говорить, а молча достал из-под колета бумаги и протянул ей.

— Письмо? — она не сразу взяла его. — Но это же… — женщина разглядела какие-то слова, — кажется это вам, барон.

— Мне, — подтвердил он. — Читайте, Ваше Высочество.

И тогда она взяла бумаги и начала читать, небыстро и внимательно. Но, прочитав, кажется, лишь четверть исписанного листа, маркграфиня оторвалась от чтения и подняла на него глаза: — А графиня — это?‥

— Это моя сестра, — отвечал ей генерал. — А Георг Иероним — племянник мой, владелец графского титула.

— О Господи! — принцесса быстро перекрестилась и снова принялась читать. Генерал же ждал, пока она всё прочитает, а она, дочитав, снова взглянула на него: — И что же хотят те недобрые люди?

— Некоторых господ из фамилии Маленов не устраивает то, что титулом и доменными доходами ныне владеет ветвь Эшбахтов. Хотя к доходам мою сестру всё ещё не подпускают, и граф довольствуется доходом с вдовьего поместья своей матери, — отвечал ей Волков.

— Так, значит, они покушались убить мальчика? Убить вашего племянника из-за титула? Но убили какого-то человека… видимо, кого-то из ваших друзей?

Волков только кивнул ей в ответ и забрал письмо, но он не ожидал того, что произойдёт дальше. А произошло вот что: глаза маркграфини наполнились слезами, и она произнесла негромко:

— Во всяком случае, у графини фон Мален есть друзья, которые готовы за неё сражаться, которые готовы дать ей убежище… А ещё у неё есть брат, такой, как вы, —он ничего на то не ответил ей, и тогда Её Высочество, стараясь не разрыдаться и думая перевести тему, спрашивает у него, указывая на свёрток с тканью:

— А это у вас что?

Волков разворачивает тряпицу.

— Увидел чудную ткань, и сразу вспомнил прошлую ночь, что вы мне подарили, ночь была чудесна.

Она лишь коснулась шёлка рукой, а потом подняла на него глаза.

— Вы пришли прощаться, барон?

— Мне надобно быть дома, Ваше Высочество, — отвечал он, так и держа перед ней материю.

Она подняла голову, отвернулась от него, будто смотрит в окно, а сама стала платком вытирать слёзы. И чтобы как-то смягчить тяжесть этой минуты, скрасить свой отъезд, он добавляет:

— Я уеду до рассвета, а после ужина я буду у ваших дочерей, как и обещал.

А маркграфиня ничего ему не ответила, так и смотрела в окно, как будто в эти минуты не хотела его видеть, как будто он ей был неприятен, и тогда генерал, поклонившись, сделал несколько шагов назад, потом положил шёлк на комод возле стены и вышел из её покоев.

Эти вести поломали ему все планы: и планы с рыцарским достоинством для его людей, и его намерение поквитаться с купцами из Туллингена. Нет, он ничего им не простил, и Хенрик и Кропп остались не отомщены, и это… это не говоря про его серебро! Да-да… Он не забыл про своё серебро, генерал и хоть смирился с потерей денег, но вовсе не смирился с оскорблением, позорным фактом изъятия у него того серебра. Ведь как ни крути, а деньги у него просто отобрали. Встретили на дороге и отобрали. И этот факт очень его злил. Волков не показывал вида, держал в себе, но забыть про это оскорбление не мог и, ложась спать, надеялся не разбередить в себе эту рану, отодвинуть её от себя, забыть; в противном случае воспоминания об отобранном серебре рождали в нём злость, после которой о спокойном сне этой ночью можно было и не вспоминать.

Но сейчас даже серебро отходило на второй план. Теперь его терзали новые думы, и новые волны ярости заставляли сжиматься кулаки: подлые твари! Дождались его отъезда и решили убить «племянника»! Ребёнка! Ну ладно, это он ещё мог понять… Когда люди ослеплены великим желанием — а титул графа ничем иным считать и нельзя, — то они готовы пойти на всё… и убийство ребёнка, стоящего между титулом и ими, конечно, большой преградой не станет; но ведь у того ребёнка есть «дядюшка». И в этом случае люди дядюшкой просто пренебрегли как трусом, как стариком… И понимание того, что Малены его не ставили в расчёт, пренебрегали им, приводило его в ярость посильнее, чем отобранное серебро. Ведь горожане, забирая у него деньги и посмеиваясь над ним, его не знали. Да и он их не знал. И при желании со временем мог забыть этот свой позор и больше никогда не возвращаться в Винцлау, чтобы не освежать свой конфуз в памяти. Но в Малене всё было иначе. Ему буквально плевали в лицо, плевали с криками: и что ты нам сделаешь? Мы тебя не боимся! Не убили нынче, так убьём вашего ублюдка в следующий раз. А заодно и эту блудную его мамашу.

Да… Они кидали ему вызов. И в том, что это общее решение всей фамилии Маленов, владетель Эшбахта не сомневался. Волков шёл по душным коридорам замка Винцлау и невольно потирал место между шеей и левой ключицей. Там снова у него покалывало.

«Осмелели? Дерзнули на открытое убийство! Но отчего? Кто это у них появился такой рьяный… Или, может…»

Нет, он не хотел верить в то, что кто-то из влиятельных Маленов общался с герцогом, и тот… Нет-нет, это было невозможно. Герцог, при его щепетильности, никогда бы не дал своего согласия на открытое убийство ребёнка. В этом генерал был уверен. Карл Оттон был расчётлив, холоден и беспощаден, но формально он неукоснительно соблюдал рыцарские традиции. Тем более теперь, когда именно от Волкова зависели все планы курфюрста на столь желанный им брак.

Нет, конечно, герцог тут ни при чём.

А вот его оголтелое семейство… Некоторые из этой фамилии, младшие сыновья, те, кому не хватило ни земель, ни доходов, вот они-то могли пойти на что угодно — и Вепрь это уже доказывал своими бесчинствами на реке, — особенно если им за содеянное пообещают хоть какой-то надел с мужиками. Или даже просто серебра. И кто мог заказать убийство юного графа? Волков сейчас не мог вспомнить, кто именно, из всей многочисленной фамилии, был первым претендентом на титул после его «племянника» Георга Иеронима, последнего из Мелендорфов. Ничего, приедет и разузнает. Но… Скорее всего, это было общее решение, решение старших членов рода, а не решение одинокого честолюбца. Видно, решили, что после убийства Георга Иеронима часть доменных земель новый одиннадцатый граф поделит между участниками заговора. Заодно, лишив Брунхильду законного сына из рода Маленов, прибрать к рукам и принадлежащее ей Грюнефельде после её смерти. В общем, сплошные выгоды всей семье. Впрочем, это всё были лишь мысли, размышления, домыслы. И теперь барон желал только одного, побыстрее оказаться в Эшбахте. Он хотел знать, жив ли юный граф, жива ли Брунхильда. Так хотел, что у него снова и снова кололо под ключицей, и ему приходилось сдерживать себя, чтобы не поспешить в конюшни, а там не запрыгнуть в седло и не поскакать на север к Ольденту, к перевалу, за которым начинаются плоскогорья Эвельрата, места уже знакомые и близкие к дому.

«Нет, нет, — он себя убеждал в этом, — с Брунхильдой и мальчишкой ничего худого случиться не может. Раз не удалось негодяям дело их сразу и в ночь, так уже не удастся и после. Кёршнер писал, что послал гонца в Эшбахт, а там и Роха, и Рене, и другие офицеры и солдаты; они, если получили весть в утро, так уже до обеда в Малене были и Брунхильду с графом тут же в Эшбахт препроводили. Ах, как жаль, что замок никак не дострою».

А пока он вернулся в свои покои, и глядел, как Гюнтер собирал его вещи, а фон Готт и Кляйбер перебирали в ящиках его оружие и доспехи. Все были при деле, но генерал не удержался от пожеланий, скорее от волнения и нетерпения, чем по делу:

— Фон Готт, надобно коням задать две порции овса к ночи, пусть отъедятся, завтра поедем быстро.

— Так не волнуйтесь, господин, — за оруженосца отвечал ему Кляйбер, — верховым коням я дал порцию хорошую, хоть они и налегке пойдут, а тем, что карету потянут, так двойную положил, до завтрашнего вечера только поить будем. Всё в порядке с лошадками нашими, не извольте волноваться.

Кавалеристу генерал доверял, тот лошадей знал с детства. И здоровых знал, и в болезнях конских разбирался. Волков ничего больше советовать не стал, а скинул колет и в одной рубахе сел за стол, перечитывать письмо: вдруг от волнения первый раз упустил что важное.

Но, конечно же, ничего нового в письме он не нашёл, он читал его внимательно, несмотря на волнение. В общем, Волков просто перечитал послание ещё раз и получил повторную порцию ярости, хотя она уже была не такой силы, как первая. А потом Гюнтер пришёл из прихожей и сказал:

— Посыльный от госпожи маркграфини.

Посыльный приходил напомнить ему, что Её Высочество ждёт барона на ужине, а сам ужин будет раньше прежнего. На это генерал обещал быть.

Платье на ней было такое вольное, что от маркграфини было глаз не отвести. Плечи прекрасные открыты, и грудь обнажена едва ли не до сосков, а ещё у женщины были открыты её красивые руки до самых локтей. Подобные платья строгие мамаши позволяли надевать девицам на выданье, коим подошёл срок замужества и которых уже выпускают на балы. Ещё он вспомнил, что подобные порицаемые святыми отцами наряды носили дамы в Ланне. Но то порочный и изнеженный Ланн, там иной раз трудно отличить жену честную от женщины легкомысленной, которую запросто можно пригласить в купальни. Впрочем, как и многих проживающих в Ланне замужних дам.

Волосы были её собраны в замысловатую причёску и не были покрыты ни чепцом, ни каким иным убором, кроме серебряной диадемы изящной работы и с хорошим изумрудом. А ещё она украсила себя длинными сережками с тем же камнем и перстнями, которых генерал до сих пор у неё не видал. Вид принцессы одновременно выражал и величие истиной, кровной аристократки, и соблазнительную привлекательность зрелой красавицы. Да, что уж говорить, принцесса могла, могла преподнести себя как женщину. Волков первые мгновения, как вошёл в столовую, так рассматривал её, что Её Высочество стала даже едва заметно улыбаться. Она явно была довольна произведённым ею на него впечатлением.

Они уселись, и лакеи стали наливать им вино и раскладывать еду. И как их тарелки и бокалы были полны, принцесса отправила слуг, оставив при столовой только свою новую служанку Магдалину. Кажется, Её Высочество всё больше ей доверяла.

— Та ткань, что вы мне преподнесли, прекрасна, — сразу начала она, едва взяв бокал в руки. — Велю сшить себе платье, как раз будет что надеть в летнюю жару.

Теперь она слова произносила спокойно, и ничего в ней не говорило о том, что она ещё несколько часов назад была на него зла и готова была рыдать.

— Едва увидав тот шёлк, я понял, что он вам будет к лицу, — отвечал ей Волков, тоже беря в руки бокал с вином. И тут он добавил: — Пью за то, чтобы увидеть вас в том платье.

Она только согласилась с этим тостом, но ничего не прибавила к нему, просто подняла бокал за его пожелание и сделала несколько глотков. И потом, как-то сразу и вдруг, заговорила об ином:

— Завтрашний отъезд ваш предрешён.

— К сожалению… — начал было он, но принцесса прервала его жестом.

— Ничего не объясняйте, — спокойно заговорила она, — я знаю, что вы поступаете правильно. Всякий муж первейшим делом своим должен полагать защиту своей фамилии, то долг его, и вы поступаете правильно, как истинный рыцарь; поступи вы иначе, я о вас стала бы думать дурно. Уверена, вы покараете разбойников, что дерзнули на подлое дело против вашей сестры и племянника. Так же, как покарали приспешников Тельвисов. А потом, к Рождеству… — тут она сделала паузу и выразительно договорила: — Может быть, вы вернётесь сюда со свитой моего жениха.

«Ну да, конечно… — вот тут Волков засомневался в разумности такого шага. — Особенно жениху это понравится. Да, он юн и богобоязнен, пусть так, но кому же понравится терпеть при себе того, с кем жена твоя делит ложе? Или пусть даже делила в прошлом. А в том, что добронамеренные людишки ему о том расскажут, уж и сомневаться не нужно. В замке уж точно знают, что принцесса нынче ночью была у меня в покоях. Но юный жених — это ещё полдела. Как на подобное взглянет сам курфюрст?», — здесь генерал невольно вздохнул. Он знал, что барон фон Виттернауф имеет в Винцлау своих шпионов, и о том, что Волков заглядывает под юбки принцессы, курфюрст либо уже знает, либо скоро узнает. Но маркграфиня, даже не заметив его вздоха, продолжала:

— Я только что писала курфюрсту и просила его снова прислать вас, так как при вас я чувствую себя спокойно. А ещё… Я знаю, что в делах политических вы человек опытный, и мне тот ваш опыт будет надобен в будущем.

«Уже написала курфюрсту? — тут Волков снова вздохнул. — При мне она чувствует себя спокойно? Господь милосердный! Вот шальная. Впрочем, чего ей не писать, ей-то не угрожает немилость герцога. Её рука — трофей, за который готовы бороться многие великие в этом мире. И герцог при встрече оближет ей эту руку до локтя, лишь бы ею смог завладеть его племянник. А мне, чтобы больше не покушался на «пирог» принцессы, при хорошем раскладе могут просто запретить сюда возвращаться. Это если марьяж удастся, и герцог будет в добром расположении духа. А вот родственники женишка принцессы могут и осерчать и поднести мне прямо на свадебном балу бокал с вином, сдобренным медленным ядом, от которого я скончаюсь через месяц после бала».

Да, дальнейшая «дружба» с принцессой, даже простая её похвала или просьба прислать его к ней для службы в будущем, были делом очень опасным. Это генералу было очевидно.

Тем не менее сказал он совсем иное:

— Как только улажу свои дела, так буду готов ехать к вам.

— А сможете приехать до Рождества? — сразу ухватилась за эту мысль принцесса. — Или только с женихом приедете?

— Не уверен; трудно сказать, сидя здесь, в Швацце, за столом прекрасной принцессы, как пойдут дела в Малене, — ответил он и сразу попытался придумать что-нибудь. — Но если вы пожелаете, я поищу надёжных людей, чтобы смогли вам послужить с честью.

Кажется, это его предложение не произвело впечатления; она оторвала кусочек жареного гуся, откусила от него, и лишь потом произнесла:

— Ну, если то будут люди, вами рекомендованные, — и, снова откусив кусочек гуся и прожевав его, добавила: — Хорошо, присылайте, коли сами не сможете приехать. Деньги для них у меня будут.

— Будут? — уточняет генерал. — Теперь-то мы точно найдём вам верных людей, пока не пожалует ваш суженый.

— Будут, будут, — обещает она, — я сегодня сыскала то письмо, что прислал мне мой управляющий из Эдена, в нём доклад о моих доходах; так и есть, я могу себе позволить верных людей и готова платить им двадцать тысяч талеров в год.

Да, согласилась принять людей. Но барону всё равно казалось, что маркграфиня не рада такому решению. И посему он решил не торопиться с этим делом. Может, ещё и не понадобится ей никто, ведь до Рождества, до свадьбы, меньше полугода, может, ещё всё разрешится и без его участия. К тому же Бог его знает, как на всё это его самоуправство посмотрит курфюрст.